Название: Заговор
Фандом: Мор
Размер: мини, 7.694 слов
Пейринг/Персонажи: Артемий Бурах/Даниил Данковский, Капелла, Спичка, Мишка, Ласка, Хан, городские дети
Категория: слэш
Жанр: повседневность, юмор
Рейтинг: G
Ключ: День, в который Гаруспик выясняет, что его личная жизнь — дело не личное.
Примечание: вдохновлено заявкой: "тык"Какая-нибудь мирная, флаффная совместная активность Артемия с его дитятником, джен или низкорейтинговый бакаруспик, юмор. Сюжеты, например, такие: Артемий вывозит-таки Мишку, а заодно и остальных своих приближённых на море; Артемий устраивает своей чумазой банде банный день; совместное празднование чьего-либо дня рождения, Нового года или ещё какого торжества; у Артемия свидание с Данковским, а дети из ревности шпионят; и т.п. Если туда можно будет втиснуть лёгкие намёки на Хан/Ноткин, вообще хорошо.
Они никому не мешали.
Они только подошли к единственному в городе ресторану и как раз обсуждали его вычурную вывеску. Ресторан открылся совсем недавно — как знак благополучия и восстановления города. Впрочем, он и рестораном-то на самом деле не был, но «я пошёл с друзьями в ресторан» звучало всяко лучше, чем «мы пошли в кабак», поэтому никто из горожан даже и не думал возмущаться. Какие тут возмущения, когда сама Хозяйка Мария благосклонно пришла перед торжественным открытием и прощупала все стены, чтобы заключить: еда будет вкусной (и напитки тоже, но у нас ведь тут не кабак!).
В общем, место было достойное. И ранним вечером ещё не слишком людное, поэтому они — Артемий и Даниил — никому не мешали. Ну да, вывеска ужасна (по мнению Даниила): вся в нечитаемых завитушках и розах. Такая пошлость! Артемий был с ним тайно согласен, однако считал нужным защитить честь родного города и отсутствие эстетического вкуса его жителей. Ну подумаешь, пошло. Что за слово-то такое! Пошло — это когда ты голым танцуешь от спальни на кухню, не подозревая, что именно в это утро юная Виктория решила перестать присылать тебе ментальные сигналы и пришла сама, и теперь, в обрамлении лучей света из окна, с блаженным лицом пьёт чай, пока Данковский за её спиной уверенным жестом проливает на себя кофе из турки и кричит. Но уже слишком поздно, и её внимание приковано к вошедшему тебе, а ты всё ещё виляешь бёдрами.
Даниил закатил глаза.
— Розовая роза на причинном месте не сильно бы улучшила ситуацию, — они оба никогда не забудут стеклянную улыбку на лице Виктории-младшей, когда она упрямо продолжала смотреть прямо в глаза Артемию. «Как я рада видеть тебя в добром здравии, дорогой Артемий», — сказала она тогда. — «Боюсь отвлекать тебя от дел, но у меня есть к тебе очень важная просьба». — «Какая просьба?» — спросил Артемий, застывший в позе испанского танцора. Глаза Капеллы заискрились трогательными слезами, и она улыбнулась ещё шире: «Оденься, пожалуйста».
— А ты не увиливай, ойнон. Ты критикуешь наши заведения просто потому, что они недостаточно… столичные.
— «Столичные»? Что это вообще должно значить? Я не критикую ваши заведения. Это — точно критиковать не могу, пока не увижу хотя бы меню. Я критикую вкус хозяина этого заведения, — уточнил Даниил, видимо, всеми силами пытаясь выкинуть из головы то злополучное утро. И судя по его вымученной улыбке, безуспешно.
— И этот хозяин наверняка сейчас смотрит на нас в окно и разрывается от проклятий. Никаких скидок и праздничных пирожных злобным критикам, — хмыкнул Артемий, которого уже несколько минут не отпускало чувство, что за ними наблюдают.
Потому что, ну в самом деле, они же никому не мешали? Очередь не создавали, разговаривали не громко. Район этот полупустой: Жерло ещё в самом начале эпидемии выжгло, как огнём, и дома до сих пор стояли нежилые, но готовые для нового заселения. Например, ресторанами. Никто почти и не обитал тут — так, пара одиноких выживших, да и те предпочитали проводить время у друзей из соседних районов. В сквере редко можно было увидеть кого-нибудь кроме детей, которых всегда тянуло ко всему заброшенному. Маленькая бакалея и вот теперь ресторан — единственная жизнь в этом трагичном месте.
Дети.
Артемий тихо чертыхнулся. Конечно же, дети, кто же ещё. И что им только нужно от двух взрослых мужчин, которые собираются поужинать? Когда кому-то нужна медицинская (и не только) помощь, никто из сопляков не стесняется схватить их за рукава и требовать немедленного внимания. Так почему сейчас им с Даниилом в спины уставились, по меньшей мере, пять пар детских глаз? Столичный доктор опять им насолил, и они теперь готовят изощрённый план мести? Не похоже, Данковский бы ему тогда обязательно все уши прожужжал про нравы и характер местных детей, если бы умудрился вляпаться во что-то. Тогда что? Артемий ненавязчиво огляделся по сторонам (никого не было видно) и кивнул на вход в ресторан.
— Так мы ужинаем или как? Оставь несчастную вывеску в покое, я уже жрать хочу.
— Кто бы сомневался… — пробормотал Даниил, но, кинув последний недовольный взгляд на фасад здания, дёрнул плащом и всё-таки зашёл внутрь.
Ожидаемо, в ресторане почти никого не было, не считая воркующей парочки в дальнем углу. Столы не были покрыты скатертью, но, явно начищенные, блестели в свете тусклой люстры и многочисленных не слишком эффективных ламп. Деревянные панели, также старательно вымытые, были украшены степными пейзажами: простыми, но уютными. Артемий предположил, что Данковский сейчас думал «слава богу, что не коровьими черепами», но тот не стал ничего комментировать и сразу уверенным шагом направился к столику возле окна: он принёс с собой пачку газет и намеревался прочитать их все за ужином и чашкой хорошего кофе. «Или чего-нибудь покрепче», — добавил Даниил, мрачно вглядываясь в заголовки первой газеты. К ним подошла официантка, дочка владельца, которой на вид было лет семнадцать. В движениях её не было и грамма учтивости и профессиональной выдержки столичных работников, зато лицо светилось дружелюбием: ей явно было приятно, что врачи города уважили их семейное заведение. Ресторан. Не кабак. Не общепит.
Она протянула им свеженапечатанные меню, ещё пахнущие дешёвой типографией:
— Меня зовут Люся, — выдала она и, хорошенечко оглядев их с нескрываемым любопытством, удалилась обратно к барной стойке, где её ждал уже изрядно потрёпанный номер «Лучших ресторанов страны».
— Как мило, — буркнул Даниил и принялся изучать оставленное Люсей меню.
Артемий уставился в своё и с облегчением вздохнул: увлечение первого горхонского ресторатора замысловатыми надписями закончилось на вывеске, все названия в меню были читаемыми — и даже вполне говорящими. Пока он был на учёбе в Столице, поводов (как и желания) захаживать в гламурные кафешки у него не возникало, поэтому устрашающие условно французские имена закусок его всё ещё пугали. А здесь всё человеческое. «Родной город, нормальные люди», — с нежностью думал он.
Они несколько минут провели молча, изредка перебрасываясь комментариями по поводу состава описываемых блюд, которых было не так уж и много, но все — крайне дотошно расписаны.
— Чтобы не получать никаких жалоб от шокированных клиентов, разумно, — заметил на это Люсе Даниил и озвучил их заказ (который не включал «чего-нибудь покрепче», к удовольствию Артемия).
— Но детского меню у них нет, — после того, как ушла Люся, добавил Даниил и выжидающе посмотрел на него.
Артемий равнодушно пожал плечами:
— Невелика потеря.
— Ну да, ну да… — Данковский загадочно помолчал и, придя к каким-то своим выводам, начал с жаром зачитывать особенно мерзкую статейку двухнедельной давности.
Артемий слушал его, рассеянно кивая каждому риторическому вопросу, и, получив свою щедрую чашку травяного чая, взглянул в окно. Он уже хотел заметить, что, если бы сквер не был обнесён каменным забором, отсюда бы открывался живописнейший и умиротворяющий вид, но тут его глаза встретились с детскими глазами. Точно, дети. Точно дети.
На них с крайне серьёзным лицом, прильнув к окну, взирал мальчонка лет пяти. «На ящике, что ли, стоит?» — Артемий моргнул. Мальчонка в ответ тоже моргнул, но в лице не изменился. Его невозмутимое выражение как бы говорило: «Чего пялишься? Давай, занимайся своим Данковским, не обращай внимания. Не видишь, службу веду?». Данковский громко цокнул языком, и мальчик впился в него взглядом. Его маленькое лицо стало выражать ещё большую сосредоточенность.
Артемий чертыхнулся. Люся, проходящая мимо, хихикнула. Даниил поднял на него глаза.
— Обжёгся? Чай горячий?
— Нет. М-м-м… — Артемий замялся. — Ты ничего не замечаешь?
— То, что Робертович — мудак? О, замечаю, конечно, — Даниил многозначительно потряс газетой. — Или то, что ты ведёшь себя как студент на первом свидании?
Артемий кожей почувствовал, как взгляд за окном стал пристальнее.
— Нет, просто… посмотри налево? — выдал он, надеясь, что внимание Данковского к окну заставит сойти детскую слежку на нет.
Даниил непонимающе улыбнулся, но голову повернул — и застыл в недоумении. Мальчик, конечно же, никуда не делся. Взгляд столичного бакалавра его тоже не смутил. Он только шмыгнул носом и беспечно утёрся рукавом.
— Это… Что это? — Даниил всё ещё смотрел на мальчика. — Это какая-то игра?
— Ага. В детективов.
— «…вов»? То есть, их несколько? — Даниил переводил взгляд с Артемия на мальчика и обратно.
— Даже не хочу думать, как много, — признал тот и мысленно чертыхнулся ещё раз, для верности.
— Почему? — спросил Данковский у мальчика, словно тот мог его слышать. «Хотя Суок его знает, может, и слышит», — вздрогнул Артемий.
— Подозреваю, что они… на задании.
Данковский нахмурился:
— Каком ещё задании? Достать из нас души и засунуть их в орех на потеху друзьям?
— Проследить за тобой, — совсем тихо ответил он, когда Люся звякнула перед ними тарелками и театрально раскланялась. — То есть, за нами. Но больше за тобой. Я так думаю.
— В смысле за мной? Я их и не трогал в последнее время.
— Ты трогал… — Артемий ткнул себя в грудь и скривился от осознания того, как неловко всё это выглядело.
Люся включила граммофон.
— О. О. Но зачем ей… — Даниил выпрямился. — Но это не я двусмысленно тряс голой задницей на глазах у Ольгимской!
Артемий вздохнул.
— В этой ситуации важна была не моя задница, а то, что ты хозяйничал у меня в доме, пока эта задница оставалась непокрытой, а значит… — он сделал неопределённый жест рукой. — Ещё небось наплёл ей всякой чуши про то, как я ужасно занят и работаю, а ты благосклонно примчался мне помогать, да?
— Ну а что мне оставалось делать? — Даниил всплеснул руками. — Было совершенно очевидно, что я не только что пришёл. Она застала меня в чужом доме в семь утра за нарезкой сыра, Бурах. Сыра! Это уже достаточно компрометирующе. И тут ты…
— И тут я, — согласился Артемий. — Но я был уверен, что она всё нормально восприняла, — он почесал затылок. — Никак не ожидал… проверок на вшивость.
Они оба повернулись к окну. Мальчик за окном сладко чихнул и затем так же сладко зевнул, но смотреть не перестал.
Данковский скептически вскинул бровь:
— И что же она проверяет?
— Проверяет, подходишь ли ты, — Артемий сглотнул. О таких вещах они с ним не говорили, — мне.
Не успела эпидемия завершиться, как Капелла завела привычку при каждой встрече беседовать с Артемием о его планах на Город и жизнь в нём. Вопросы всегда были безобидные, почти философски-отстранённые, Артемий даже предполагал, что таким образом она пытается выспросить совет, ненавязчиво набраться Бураховской мудрости, так сказать. Мол, сама ещё сомневается в своём будущем, вот и ищет иные точки зрения. Он, дурак, пытался деликатно про их странные отношения с Ханом не спрашивать, вдруг она как раз из-за этого и интересуется его личной жизнью. Совета ищет! Ага, как же. Капелла ему очень симпатична, честно, Артемий не может ничего дурного сказать о ней, но иногда она такая…
— Тебе? — сдавленно хмыкнул Даниил. Немного подумал, закинул в рот кусок побольше и уставился вглубь ресторана, где стоял скрипучий граммофон, из которого лилась тошнотворно-нежная песня про вечную любовь и крепкие страстные объятия.
— Ой-ой-ой, от тебя не денусь никуда, — мурлыкала мимо нот Люся.
— Потому что я Старшина Уклада, а ты… — «городской разрушитель» хотелось сказать ему, но он прикусил язык, — пижон столичный.
Даниил криво улыбнулся.
— Поэтому, да? — он коснулся сахарницы, бездумно повертел её — и выпил свой кофе залпом. Облегчённо вздохнул, откинулся на спинку стула и с вызовом посмотрел на оконного следователя. «Ну, вот он я, ваш пижон. Сижу, пью кофе, гаруспиков не трогаю. И что вы мне сделаете?». По лицу мальчика было невозможно определить, был ли он впечатлён, и что вообще чувствовал этим прохладным мартовским вечером. Артемий взялся за свою тарелку, игнорируя его.
Можно, конечно, выйти и надрать уши настырному, выяснить, каким конкретно инструкциям он и его друзья сыщики-недоростки следуют, но разводить цирк ему не хотелось, да и посетители уже начали собираться: рабочий день заканчивался. И ничего они, в самом деле, предосудительного не делают. Еду едят, беседу ведут. Подумаешь, иногда спят в одной кровати. Голыми. Ну, так зима ещё только отходит, нужно же как-то согреваться ночью! Ничего себе Капелла не докажет, если только в голову прямо во время согревания не решит залезть. От этой мысли Артемий содрогнулся. Он с ней на этот счёт очень хорошо поговорил, но с Хозяйкой, пусть даже и совсем юной, ухо нужно держать востро. Выкинуть может что угодно.
— Так что там этот твой Робертович? — спросил он, старательно изображая интерес. Слушать Данковского, у которого кровь воспламенялась от одного упоминания о бюрократической системе их чудного государства, было всяко приятнее, чем думать о ребёнке, сопливящем им окно. Даниил подхватил тему с энтузиазмом и вернулся к отложенной газете.
— О, мой дорогой Артемий, Робертович — невыносимый мошенник, который смеет публиковать свои грязные статьишки…
Они никому не мешали. И просидели так ещё добрых полтора часа, и, разгорячённый животрепещущей темой, Данковский заказал ещё две чашки («довольно паршивого») кофе, и оба раза он, уже не стесняясь, залил его сахаром. Пил он их с лицом человека, готового в любой момент либо убить первого невежливого собеседника, либо агрессивно броситься в пляс. (Люся тем временем успела сменить пластинку на что-то зажигательное, пусть и не менее тошное). Артемию это ужасно нравилось.
На выходе из ресторана они столкнулись с владельцем — мужчиной с умными глазами и большими усами. Даниил, полный до краёв кофеина, всё порывался «из самых лучших чувств» начать объяснять ему, что вывеска его преуспевающего заведения — это «абсолютно недопустимый…», но после третьей попытки Артемий резво прижал его к себе и вывел наружу, не давая договорить.
— …пиздец, — заключил Данковский и с наслаждением вдохнул полную грудь ночного воздуха. — Свежо. Пойдём к тебе?
Артемий огляделся. Мальчонки, как он и ожидал, было не видать, как не было и никаких гарантий, что ещё с дюжину глаз не следили за ними. Ночь и усталость притупляли чувства. Но это на самом деле было не важно — тёплый и смешной Даниил (всё ещё под рукой) был заманчивее всего остального.
— Пойдём ко мне, — мягко согласился Артемий, и они двинулись в сторону старого Бураховского дома.
Это было ошибкой. Они пошли через Утробу — так было попросту быстрее — и воздух здесь был пронизан искрящейся золотой энергией. Очень слабой, едва ли ощутимой обычным хмельным прохожим, согнувшимся над колонкой, но, несомненно, заполняющей собой всю территорию района. Окна «Сгустка» приветливо светились в сумраке плохо освещённой улицы. «Всё-таки следит», — с досадой подумал Артемий, но руки с плеча своего коллеги не убрал, только ненавязчиво ускорил шаг.
По дороге им не встретилось ни одного ребёнка, кроме Ноткинского Пижона, который выжидал их на том берегу Жилки. Тот уверял, что просто мимо проходил, но, потроша свои карманы на наличие полезного хлама, не сводил хитрого прищура с Данковского. Данковский жест вернул, но все оправдания встречал, кажется, искренним безразличием. Отдав мятую пачку таблеток сомнительного происхождения, Пижон ещё раз оценивающе окинул взглядом бакалавра и быстро ретировался, нехотя ковыляя в сторону моста.
Когда они пришли, Артемий открыл входную дверь и пропустил Даниила внутрь, а сам взял из прихожей ведро и пошёл к бочке. Свежая вода утром всегда пригодится, и лучше набрать её сейчас, не привлекая лишнего внимания любопытных соседей. Глафира Вячеславовна, в частности, очень любила задавать каверзные вопросы, особенно если видела на шее собеседника следы отнюдь не тяжёлой врачебной службы.
Артемий постоял; вдоволь нагляделся ясным ночным небом, наполнил ведро и медленно пошёл обратно — и только тогда заметил, что окна его дома приглушённо мерцали, как если бы кто-то накрыл зажжённую лампу тонким одеялом. Артемий чертыхнулся и, несмотря на полное ведро, зашевелил ногами быстрее.
— Даниил? — вопросил он в пространство прихожей. Обычным вечером он застал бы Данковского на кухне за очередной попыткой сварить человеческий кофе или хотя бы найти не-травяной-чай, но сейчас его там ожидаемо не было — не после трёх щедрых Люсиных чашек. Артемий залил воду в умывальник и, помешкав, предусмотрительно закрыл входную дверь на замок. Да, так не принято, тем более врачу, но повторения инцидента с Капеллой ему не хотелось. Мало ли что.
Поднявшись в темноте наверх, он остановился на пороге общей комнаты. Лампа действительно была, как любит Мишка, накрыта одеялом, а сама Мишка сидела, обняв коленки, на большом стуле с подушкой. Спички видно не было, зато было слышно: он шумно копался в ящиках с одеждой и бельём и гремел посудой в дальней комнате. Даниил же стоял в полумраке возле книжного шкафа и, подслеповато щурясь, судорожно перебирал пальцами корешки книг. Мишка не поднимала головы с коленок, но, Артемий заметил, то и дело недовольно посматривала на Даниила.
— Разве вы не должны быть сегодня у Лары? — недоумённо спросил Артемий. — Что-то случилось?
— Мишка захотела спать дома! — ответил из-за двери Спичка. — Ей не нравится у Лары. Там дует.
Когда Лара предложила помочь ему с воспитанием двух подобранных сироток, Артемий сначала возмутился: мол, он уже сам не мальчик и разберётся как-нибудь с пригоршней детей, не треснет. А через неделю привёл Мишку за руку в «Приют». Лара на это снисходительно повела плечом, но после того, как Артемий пять минут невнятно распинался про то, что ему позарез нужно уйти в степь, неуверенно улыбнулась Мишке и пригласила её внутрь. Как узнал потом Артемий, Лара разгребла второй этаж, освободила гостевую спальню и вообще попыталась оживить дом после печальных событий тех двенадцати дней, но Мишка всё равно предпочитала сидеть, забравшись с ногами, на диване в кабинете Лары, «потому что там дядя примерно хороший висит». Лара не спорила. Спичка поначалу принюхивался к Ларе с большим подозрением, но очень быстро очаровался идеей рыбалки с крыльца дома — так эти двое и стали время от времени ночевать в «Приюте», даже когда Артемий был в городе. Лара была настойчиво не против, и Стах, который теперь сам довольно часто гостил у неё, однажды с видимым удовольствием отметил, что одна из шуток «веснушчатого балбеса» даже вытянула из Форели внезапный смешок.
И сегодня они снова должны были остаться в «Приюте»: Бураховский дом всё ещё ремонтировался, и ванная пока была непригодна для интенсивных банных процедур. И Мишке нравится спальня у Лары. Обитая тёмными деревянными панелями, большая комната с цветочными шторами. «Как будто всё окно в савьюре», — завороженно рассказывала Мишка.
— Ты простудилась, маленькая? — участливо спросил Артемий, присев на корточки возле её стула.
— Нет, — буркнула Мишка.
— Ничего не болит?
— Нет.
— Тебе чего-нибудь хочется?
— Он мне сказку читает.
— Кто? — не понял Артемий.
— Он, — Мишка ткнула пальцем в Данковского. Тот, не обращая на них внимания, всё перебирал пыльные книжки и бормотал себе что-то неразборчивое под нос.
— Даниил? — озадаченно переспросил Артемий.
— Он должен сказку, — повторила Мишка и покрепче обняла свои коленки.
Спичка вынырнул из темноты со стопкой залежавшегося постельного белья и энергично подтвердил:
— Ага. Нужно же как-то оправдать своё место в доме. У нас лоботрясов не любят, — сурово добавил он и скинул бельё на кровать за ширмой в проходной комнате. Погремел чайником.
— А ты почему здесь? Тоже дует? — поинтересовался Артемий, который начал постепенно понимать глубину ямы, которую он себе вырыл. И даже не руками…
— Да вообще. У-у-у то, у-у-у сё! Думаю, это привидения, — Спичка театрально выкатил глаза и понюхал стоящие на столе чашки. Оставшись довольным, засыпал в них чая. — Лара просто молчит, потому что надеется, что они нас так быстрее сожрут. Но мы не лыком шитые, да, Мишка?
— Мгм-м, — ответила Мишка, продолжая смотреть в свои коленки.
Артемий вздохнул. Ловушка захлопывалась.
Голос подал Данковский:
— Я не знаю, какую сказку она хочет, Бурах. Тут из детского только одна убитая книжонка, и то я не уверен, что в ней именно сказки, потому что она наполовину на вашем степном наречии, — он раздражённо помахал ручной копией старой детской книжки, которая Артемию досталась уже изрядно потрёпанной.
— А, это… это детское, да, — с улыбкой ответил Артемий, разглядывая знакомые трещины на обложке. — Но чем ты так провинился, что должен отрабатывать целой сказкой?
Данковский тяжело вздохнул и кинул книжку на стол (и получил за это возмущённое «эй!» от Спички, который как раз занимался сложным искусством разливания кипятка по чашкам).
— Именно, ничем! Не успел и слова сказать, как они меня на ковёр отправили. «Где Бурах, а ты почему здесь, а ночевать будешь, а ты что-нибудь нам принёс, а почитай сказку», — мрачно возвещал он, сложив руки на груди. — Уже и в дом войти нельзя.
— Друзьям — можно, — назидательно отметил Спичка, разглядывая свою чайную композицию.
— А я друг! — воскликнул Даниил.
— Да? — изогнул бровь Спичка.
— Конечно, Даниил — мой хороший друг, что за вопросы, — Артемий опустил руку Спичке на плечо. — Не надо его мучить. Ну, разве что только чуть-чуть, — уже тише добавил он и весело осклабился на недовольный взгляд Даниила.
— Но сказку всё равно должен. Иначе не будет хорошего чая, — угрюмо заявила Мишка со своего стула.
— Без чая плохо, — согласился Артемий, снимая согретое одеяло с лампы. Мишка на это что-то себе пробурчала, но ничего не сказала, а Спичка только покивал, стряхивая со стола крошки (и получив за это по рукам от Артемия).
Все трое, привычно рассевшись за столом, уставились на Данковского, который продолжал стоять, неловко переминаясь с ноги на ногу и выражая всем своим видом плохо скрываемый дискомфорт.
— Что, прямо за столом читать? — то ли презрительно, то ли огорчённо спросил он.
Артемий рассмеялся и отодвинул для него стул.
— Нет, конечно. Твоё обещание — это аванс. Выпей чаю, ойнон.
Даниил опустился на стул, и Спичка тут же участливо пододвинул к нему сахарницу с ложкой:
— Сахарку, доктор?
— Спасибо, — выдавил из себя Даниил и принял ложку. Мишка невозмутимо размешивала сахар в собственной чашке и исподлобья наблюдала за ним.
Минут пять они сидели в тишине, нарушаемой только звоном ложек о керамику и нервным ёрзаньем «доктора», но Артемий не выдержал этой неловкости и устроил Спичке допрос: где они сегодня были, что ели у Лары («суп», — с отвращением декламировала Мишка), приняли ли ванну, как должны были…
— Как давно вы видели Капеллу? — внезапно спросил Даниил с совершенно нейтральным лицом.
— Давненько? С недельку тому она созыва… — затараторил Спичка, но Мишка тихо выдала:
— Сегодня, — она посмотрела сначала на расстроенного Спичку, затем на Артемия. — Она принесла очень вкусные пирожные. Очень.
Даниил бросил многозначительный взгляд на Артемия, и тот со вздохом спросил:
— И о чём же вы говорили?
— Да ни о чём таком! О железных дорогах говорили. Да, о дорогах… — ёрзал Спичка и крайне выразительно зыркал то на Мишку, то на сахарницу. Мишка, заметив этот жест, насупилась и обхватила свою чашку руками, пряча лицо в горячем пару.
— Так ты будешь ночевать? — перевёл тему мальчик, обращаясь к Данковскому. — Я знаю, что гостям нужно выделять чистое бельё, и я нашёл! Можешь спать на моей кровати, а я сегодня потесню Мишку, — на это благородное заявление Мишка оторвалась от чашки и недовольно замотала головой. — Да, потесню. Ты мелкая, тебе всё равно места столько не нужно.
— Я-а, эм, — Даниил умоляюще взглянул на Артемия.
— Не… надо никого теснить, Спичка, — сказал Артемий, успокаивающе гладя Мишку по голове. — Даниил будет спать со мной.
— Но я уже бельё достал… — надулся Спичка, — кошерное. И не смотри, что я блюдо побил. Оно уже битое было.
— Вот себе и застелешь. Чистый в чистом будешь спать, — усмехнулся Артемий. Мальчик обдумал его слова и удовлетворённо сёрбнул чаем:
— А он ноги не моет перед сном, — доверительно сообщил он Данковскому. — Мишка тоже.
Данковский скептично осмотрел Артемия и опасно улыбнулся.
— Какой ужас.
Артемий только фыркнул и добродушно щёлкнул Спичку по лбу:
— Ничего, потерпит.
Когда они допили чай, Спичка по-хозяйски собрал все чашки, сгрузил их в раковину и, довольный проделанной работой, ушёл разглядывать вытащенные на свет божий простыни. Мишка же вцепилась Данковскому в руку и молча смотрела в пол: сам, мол, догадайся. Даниил с усилием отцепил её от себя, взял со стола книжку и обречённо выдохнул:
— Где читать-то будем?
Мишка шаркнула ножкой и повела его в заднюю комнату — прежде отцовскую спальню, с нежной тоской подумал Артемий. Даниил бросил на него последний умоляющий взгляд и скрылся за дверью.
— Бл… — раздалось из-за двери, и через минуту невидимой возни из окошка полился приглушённый свет.
Артемий тихо хмыкнул сам себе и пошёл помогать Спичке, который, в попытках расстелить кровать, уже залез в пододеяльник и бессильно барахтался.
— Кажется, привидение завелось вовсе не у Лары, — сдёрнул с него пододеяльник Артемий.
— Когда кажется, креститься надо, — выдал красный от усердия не-призрак. — Так Ноткин говорит.
Вдвоём они с бельём справились быстро (Спичка снова застрял в пододеяльнике — но уже новом), и удовлетворённый мальчик улёгся в свою чистую постель. Артемий присел рядом и положил руку на его худую коленку, скрытую одеялом:
— Давай признавайся, что вы там с Капеллой задумали.
— Да ничего мы не задумали, чё ты в голову себе вбил? — Спичка фальшиво насупился. — Пирожные ели. Она про большую ответственность задвигала. Большую, понимаешь, от-вет-ствен-ность! Не могу тебе сказать, а то она меня, того, — он чикнул пальцем по горлу, — уволит.
— Уволит, значит?
— Ага. С должности моей, — он гордо вздёрнул нос.
— Постели гостям застилать? — улыбнулся Артемий.
— Да ну тебя, Бурах! Потом ещё спасибо мне скажешь.
— Обязательно скажу. Тебе — обязательно, — Артемий потрепал его по волосам и вышел обратно в общую комнату.
Он встал возле прикрытой двери и попытался что-нибудь уловить, но всё, что ему удалось услышать — лишь неразличимое бормотание. Он осторожно заглянул внутрь. Даниил сидел на кровати и напряжённо вглядывался в страницы книги, освещённой лампой, опасно придвинутой к самому краю старого письменного стола. Он читал тихо, то и дело сбиваясь в неловкие паузы, в которых он пытался разобраться, как читается очередное степное слово. Собственное невежество его явно раздражало, и он едва слышно цокал языком всякий раз, когда был вынужден прерваться на середине строки, но упорно продолжал выдавливать из себя слово за словом. Мишка лежала, укрывшись до подбородка одеялом, и только отблеск лампы в её чёрных глазах выдавал, что она не сводит взгляда со столичного доктора. Артемий не мог сказать, выражало ли её лицо скуку, сонливость, сосредоточенность или неподдельный интерес — и были ли эти эмоции вызваны сказкой или её рассказчиком. Пытаясь разглядеть эту уникальную картину получше, Артемий неосторожно скрипнул дверью, и Даниил обернулся.
— …она спрятала эти семена в свой баул и уснула. Всё. Конец, — подытожил он и с трудом поднялся, словно его ноги были слишком длинными для этой комнаты — или ситуации.
Артемий подошёл к кровати и присел у изголовья.
— Всё хорошо, маленькая? — спросил он, и Мишка сонно кивнула. — Спокойной ночи.
Он поцеловал её в лоб, и она молча укрылась одеялом с головой. Артемий разогнулся и, заметив, что Даниил всё ещё неприкаянно стоит посреди комнаты с потрёпанной книжкой в руках, отобрал её у него, а затем погасил лампу. Шторы уже были задвинуты: Мишка принципиально отказывалась укладываться, если окна оставались открытыми. Он положил книгу на стол и наощупь вывел их с Даниилом в гостиную.
Они молча прошли в хозяйскую спальню, которая ещё месяц назад была одной большой дырой в полу. Ремонт оказался не из лёгких, но стоил того: эта комната без окон служила непритязательной спальней и по совместительству домашней кладовой. Когда Даниил впервые её увидел, то пошутил, что из неё вышла бы отличная фотолаборатория, настолько здесь даже днём было темно без лампы. Тогда же Артемий отшутился в ответ, что теперь знает, в какую профессию податься, если с врачеванием не выгорит, но сам втайне думал, что этот угол ни на что не променяет: эта тёмная комната была «его» ещё в детстве, потому что самые светлые и проветриваемые комнаты отдавались под койки для больных, от которых никогда не было отбоя. Артемий не жаловался: они здесь с Грифом и Форелью любили завязывать Стаху (как самому высокому) глаза и играть в «поймай меня». Без перевёрнутых тумбочек и комодов не обходилось, и они регулярно получали нагоняй за свои выходки, особенно если какому-нибудь пациенту требовались покой и тишина.
Теперь же больницу устроили на заброшенном заводе, который ещё совсем недавно был Артемию единственным надёжным убежищем. Выбор, конечно, сомнительный, но и временный: строительство полноценной больницы оставили до апреля, когда должен был вернуться поезд с материалами, заказанными Каиными, которые пусть и засматривались на левый берег Горхона, но не поучаствовать в создании «такого важного для духа города объекта» просто не могли. Почему они раньше не решались на этот проект — вопрос открытый, но Артемий лишь надеялся, что проектировкой здания займётся не Юлия Люричева. При всём уважении, как говорится…
И, по идее, свободного места в доме должно было стать больше, но очень быстро выяснилось, что Мишка и Спичка те ещё сороки, таскающие в свои владения любые симпатичные им вещи. Свободное место резко сократилось, заполнившись шкафами со сломанными креплениями дверок, шкатулками, потрёпанным диваном и ещё одним граммофоном (Артемий боялся спрашивать). Тут и Мишка выбрала себе Исидорову комнату («потому что она самая маленькая и дальняя, и вообще примерно хорошая»), а Спичка облюбовал проходную («целых два выхода рядом»). Вот и осталась Артемию его старая спальня, освещаемая одинокой свечкой на отштукатуренной стене да парой ламп, найденных на завалах в Ребре. Он только рад (даже если сердце и болит).
— Надеюсь, ты хоть ноги помыл? — ехидно спросил Данковский, усаживаясь на кровать.
— Потерпишь, — благодушно ответил Артемий, расстёгивая ремни рабочей куртки. — Если что, диван всегда свободен.
Даниил фыркнул.
— Из этого дивана торчат пружины. Если кто и буден на нём спать, так это ты, — сказал он и тоже начал раздеваться.
— Ты так сильно меня ненавидишь? — драматично ахнул Артемий, схватившись за сердце.
— Безумно.
Провозившись с одеждой и несколько раз столкнувшись в полумраке локтями («совершенно случайно», — хлопал глазами Артемий), они наконец легли в холодную постель, и Даниил вздохнул с облегчением. Закрыл глаза и устало пробормотал:
— Надеюсь, завтра обойдётся без детского сада, — он потёр лицо и уставился в темноту. — Георгий просил меня зайти к нему с утра, и утреннюю сказку я уже не выдержу.
— Утреннюю сказку? Придумаешь тоже, — Артемий придвинулся ближе и, с самым невинным выражением лица, на которое только был способен, просунул холодные ноги между его голеней. Даниил вздрогнул.
— …а холоднокровным называют почему-то меня, — он поморщился, но ноги не отпихнул.
— Они тебя называют змеёй, эрдем, потому что ты шипишь много.
— Ты должен был ответить «зато у меня сердце горячее», — устраиваясь поудобнее, сказал Даниил.
— Обжечься не боишься? — мертвецки-серьёзно спросил Артемий. Даниил долго и внимательно на него посмотрел, но не выдержал и прыснул в подушку:
— Каждую ночь засыпаю в ужасе, — хриплым от внезапного смеха голосом произнёс он. — Только холодные степнячьи ноги и спасают.
— Ты должен был ответить «у меня ведь сердца нет, нечему обжигаться», — пнув его всё ещё холодной пяткой, сказал Артемий. Даниил на это только демонстративно закатил глаза и перевернулся на спину.
— Ну, ничего, ещё не всё потеряно, сердце можно и новое собрать, — успокоил его Артемий. — Кто знает, может, бакалавр Даниил Данковский, танатолог и гениальный борец со смертью, однажды влюбится как мальчишка и осядет с семьёй и двумя детьми!
— Нет, — с ужасом сказал Даниил.
— Нет, — согласился Артемий, и они рассмеялись. — Он лопнет от переизбытка чувств, — наклонился над ним и чмокнул в нос. Даниил хмыкнул в ответ и придвинулся ближе. Артемий обнял его и зарылся лицом в тёмные волосы.
— Нельзя, чтобы он лопался. Он нам ещё нужен.
Они уснули.
На следующий день никаких подозрительных встреч с младшим поколением города не было, и даже Мишка со Спичкой не слишком сильно липли к Данковскому (во многом потому, что он успел убежать в Горны сразу после завтрака), и Артемий расслабился — только затем, чтобы через неделю лицезреть Ласку, подпирающую собой запасной выход «больницы». На его вопросительный взгляд Стах только пожал плечами и вернулся к обходу пока ещё немногочисленных пациентов. Сама Ласка на все обеспокоенные вопросы усиленно вздыхала и несколько неуверенно интересовалась, может ли она чем-то помочь. Артемий проверил: лихорадки у неё не было, ничего дурного не прощупывалось, и на вопросы о наличии боли она качала головой. «Я очень хорошо считаю до пяти-десяти», — говорила она, но на логичное «а что нам тут нужно считать?» только сильнее вздыхала и пыталась слиться со стеной.
Спустя час невнятных мыканий-тыканий Артемий не выдержал и спросил, не выгнали ли её Сабуровы из дома. Была у них уже такая практика… Ласка подняла на него свои мутные заплаканные глаза и, нахмурившись, уже открыла рот, чтобы сказать явно что-то в духе «нет, конечно, нет, с чего ты это взял?», но тут тяжёлая входная дверь со скрипом распахнулась («надо смазать», — сделал мысленную пометку Артемий), и в импровизированную приёмную вошёл Данковский. Ласка тотчас оживилась, вытерла ладони о пыльную юбку… и так же внезапно затихла. Артемий перевёл взгляд с неё на Данковского, который шёл, отбивая каблуками по бетону сердитый ритм: явно с нерадостными вестями, а значит, странное поведение юной кладбищенской смотрительницы подождёт. Может, это Катерина её надоумила прийти, попытаться быть «полезной»… У несложившейся Тёмной Хозяйки было много своеобразных представлений о пользе.
Пока Артемий горбился над алембиком, Даниил с чувством расписывал Каинское упрямство и невыносимую скорость, с которой Каины свои упрямые планы приводят в движение. Монолог был эмоциональный: Артемию даже пришлось прикрыть незамысловатую дверь в лабораторию, где они сидели (на деле же — старый подвал), когда он заметил Ласку, притаившуюся возле рабочих станков. Она всегда была такой болезненно-бледной, что в больничных покоях её легко можно было принять за пациентку, и даже сейчас она успешно сливалась с потёртыми склянками и пожелтевшими плакатами. В своих руках она сминала тетрадь, с которой она теперь частенько ходила, обычно к Юлии на частные занятия, и Артемий с подозрением скосил глаза на её записи. Простые формулы, неуверенные ряды чисел, пара чернильных плям. «Никакой конспирологии», — с облегчением подумал он, но ещё несколько раз попытался ненавязчиво вытянуть из Ласки вразумительный ответ. Безрезультатно.
Только когда Данковский, выговорившись и уточнив все вопросы касательно необходимого оборудования, снова убежал, Ласка спрятала во внутренний карман своего пальто тетрадь и с расстроенным сопением тоже медленно поплелась на выход.
— Так зачем ты приходила? — уже в отчаянии повторил Артемий. Ласка отвела взгляд и слабо выдавила:
— Не спрашивай меня, пожалуйста. Я сама не понимаю. Я понимаю только мёртвых… Это, — она развела руками, — слишком сложно для меня, — и исчезла за дверью. Тогда до Артемия дошло, и он не знал, что ему делать: досадовать или смеяться. Поэтому он плюнул на пол — и получил шваброй по голове от Рубина.
Если Артемий думал, что не очень успешно шпионящая за ними Ласка — это высшая степень безумия (за ней следует только волонтёрство в театре, где Марк сейчас крайне агрессивно готовил своих актёров к следующему Бодхо-их-всех-помилуй выступлению), то он сильно ошибался. Безумие пришло за ним в тот момент, когда на спуске с мыса он столкнулся с сидящим на пустой детской площадке Каспаром Каиным.
Последний, завидев Артемия, жестом пригласил его к себе на скамейку. Артемий, недоверчиво поглядывая на уже бывшего принца Хрустальной Башни, опустился рядом и поинтересовался, чем же вызвана эта вечерняя прогулка в полном одиночестве. Потом подумал, что, наверное, Каспар сам собирался на мыс — навестить Нину, и Артемий своим появлением испортил его трогательный момент, и уже было пожалел о вопросе, но Хан прервал его неспокойные мысли холодным «я ждал вас». Не «искал», а именно ждал, отметил про себя Артемий и приготовился к серьёзному разговору: в Городе, если тебя не ищут, но уже ждут, это всегда значит именно серьёзный разговор. В лучшем случае. Артемий предпочитал надеяться на лучшее.
Хан ещё некоторое время невозмутимо смотрел на шелестящие на ветру деревья, потом сглотнул и, глядя ему пряма в глаза, с совершенно мёртвым лицом спросил:
— Жениться думаешь, Бурах? — и добавил, чуть погодя: — При всём уважении. Из делового интереса спрашиваю.
Артемий поперхнулся. Несколько раз моргнул, прочистил горло. Подёргал себя за уши, чтобы убедиться, что органы чувств его не подводят. Каспар закатил глаза, но, сложив руки на груди, отвернулся.
— Вот только не надо драматизировать. Я спрашиваю это не из праздного любопытства, чтобы с девчонками со двора сплетничать. Я интересуюсь как Каин, будущий правитель Города, — гордо выпалил он.
«Ай да Виктория, даже Каинскому сыну мозги проела! Страшная девочка», — с непонятной ему самому смесью уважения и дискомфорта подумал Артемий, а вслух сказал:
— Из делового, значит? Не могу ответить, Каспар, я совсем другими вещами озабочен. Но ты дал мне пищу для размышлений, спасибо тебе за это, — и на его скептично приподнятую бровь многозначительно закивал: — Да-да. Я смотрю на вас с Капеллой и завидую. Такой продуманный план! Какое будущее нас ждёт! Ты ведь скоро собираешься делать ей предложение?
На эти слова Хан отреагировал только особой бледностью лица, но Артемий, уже порядком уставший от ментальных игрищ «будущих (и не только) правителей», беспощадно продолжал:
— Ваша вражда с двудушниками не станет помехой? Ты так близко враждуешь с их атаманом, даже ведёшь с ним долгие переговоры в Скорлупе, но что Капелла думает об этом? Наверняка вы с ней говорите о всяком. И твой опыт мне бы очень помог. Ты же всегда говорил: маленькие видят больше, — сказал Артемий и мысленно поморщился. Кажется, на нём начинало сказываться долгое общение с Даниилом. Он был несправедливо жесток с Каспаром, но если тому не хватило собственных мозгов не соваться не в своё дело, даже если его политическая подруга очень этого хочет, то у Артемия иногда может найтись и нехватка совести, чтобы использовать грязные приёмы. Да и ситуация с Ноткиным его откровенно интересовала, с тех пор, как…
— Я вас понял, — сипло гаркнул Хан, и на трясущихся то ли от гнева, то ли от смущения ногах встал со скамьи. — Деловой интерес отменяется. У нас с вами нет никаких общих дел, доктор.
— Ну почему же нет, — простодушно улыбнулся Артемий. — Кажется, у нас как раз таки очень много общего.
Хан улыбнулся в ответ, но эта улыбка предсказуемо не коснулась его глаз.
— Я так не думаю, — процедил он. — Всего доброго, доктор. Я, пожалуй, пойду домой заниматься своими делами.
— Вот так бы и сразу, — Артемий не спешил вставать. — Капелле привет.
Он был уверен, что на это Каспар ему уже точно ничего не скажет, но тот, помедлив, всё-таки ответил, не разжимая рта:
— Обязательно, — и скрылся за ближайшим домом.
Наверное, не стоило обходиться с ним так резко, да ещё и Капеллу упоминать, но глядя, как «некоронованный принц» с красными от злости пятнами на лице едва ли не убегает, поджав хвост, он знал, что если Виктория-младшая и получит пересказ их разговора, то версию как можно более далёкую от действительности. И, возможно, что информация из уст Хана её даже удовлетворит, и местные малолетние сыщики если не уйдут в отставку, то хотя бы сбавят обороты.
Он ошибался.
Понять, говорил ли Хан с Капеллой, было невозможно: в те редкие моменты, когда Артемий проходил мимо Скорлупы, его там не было, а Капелла, через два дня после этой «беседы» позвав его к себе, говорила только о несчастном случае в Дубильщиках. Она всё так же вглядывалась в него своими светлыми глазами, но Артемий не мог увидеть в них ни гнева, ни жалости. Даже «плохо скрываемого любопытства» — взгляд Капеллы был чист и непроницаем.
Тая, на удивление, тоже не объявлялась: видимо, до неё свои веснушчатые руки Капелла ещё не успела дотянуть. Артемию было страшно даже думать, что могла бы выкинуть маленькая Мать-Настоятельница под её чутким руководством. Этими мыслями делиться с Даниилом он не стал, но тот и сам, похоже, думал об этом не первый день. Лёжа в кровати лицом вниз в одно из воскресений, он внезапно поднял голову и, с огромными от ужасающего осознания глазами, хрипло произнёс:
— Они же меня убьют.
— Кто? — Артемий обернулся к нему, отвлекаясь от глажки.
— Твой Уклад. Когда узнают, что мы… — он сделал неопределённый жест рукой и снова обессиленно вздохнул в подушку.
— Уклад не мой, он… свой собственный. И никто никого убивать не будет. Ничего они не узнают.
«И даже если и узнают, — хотелось сказать Артемию, — то в первую очередь стоит бояться не Уклада, а её небольшого величества, которая как раз сейчас только спит и видит, какой бы хороший праздник устроить своему народу в преддверии лета. «Чтобы красивенько было. Свадьба… свадьба — это ведь красивенько?»
— Ты так в этом уверен? — со скепсисом пробормотал из подушки Данковский.
— В сва..? Кхм. Да. Они городские сплетни не слушают, тем более детские. Им и дела до моей личной жизни нет. Для Уклада «личной жизни» вообще не существует, — то, что это значило, что в Укладе любая жизнь становилась частью общей, он уточнять не хотел. Как и думать — не когда Данковский лежал на его постели в неглиже и вставать ещё долго не собирался.
Он вздрогнул. Ведь если Тая захочет, то пойдут они в степь как миленькие, и венки наденут душные, и за руки возьмутся, к земле припав, и на земле… Артемий не знал всех нюансов этого ритуала, но по юности слышал много его версий от разговорчивых степных мальчишек, которые крутились возле Сырых Застроек. Он даже не знал, насколько эти версии были правдивыми: за флёром земляной мистики иногда и не заметишь, где заканчивается объективная реальность, а где начинаются фантазии спермотоксикозных подростков. И он не был уверен, что готов узнать эту правду (в которой, предположительно, есть место и кровавым подношениям матери Бодхо). Но был уверен, что Даниил тем более не был готов к такому. Не для столичных мужей эти степные утехи… Да он на первом же грузовом поезде умчится отсюда на другой конец страны, лишь бы ни к какой земле не припадать.
«Мужей». Артемий застонал и в сердцах швырнул поглаженную рубашку на раскинувшегося Даниила.
— Вставай давай, параноик. Сегодня тебя никто на завтрак не съест.
— А на ужин? — зевнул тот, недовольно разглядывая свою белую (уже немного серую) рубашку.
— А на ужин — всё может быть, — невинно улыбнулся Артемий. Нет, Тая ничего не знает. И не узнает: уж за этим он точно проследит. Хмурый пижон в потёртом змеином плаще ему дороже.
И всё бы отлично, но ощущение вечной слежки у него не пропадало, более того, босоногие детективы с каждым днём становились всё наглее и навязчивее, теперь они больше не растворялись в воздухе, стоило Артемию или Даниилу рядом с ним заметить их присутствие.
Так, однажды, провожая Даниила до моста через Глотку, потому что самому ему ещё нужно было возвращаться на Склады, и остаться на ночь, как они планировали, он не мог, Артемий услышал за спиной приглушённое, но совершенно точно реальное хихиканье. В метрах двадцати от них шла компания девочек, самой старшей из которых на вид было лет четырнадцать. Кажется, всего их было четверо или пятеро: одна маленькая постоянно норовила спрятаться за чужими юбками. Смотрели девочки на них искоса, как бы невзначай, каждый раз пытаясь притулиться у забора или колонки, когда Артемий оборачивался, но отрицать очевидное было невозможно: их открыто преследовали.
Но прежде чем Артемий, впервые искренне возмущённый самодеятельностью Капеллы и её подопечных, смог что-либо сказать, Даниил резко развернулся и, грозно стуча по брусчатке каблуками, направился прямо на девичью стаю. Артемий целую секунду был уверен, что это ни к чему не приведёт: девочки только посмеются над столичным доктором и из чистого упрямства начнут хмыкать ещё громче. Но он недооценил репутацию Данковского: заметив его приближение, малышка, прятавшаяся за спинами подруг, тоненьким голоском завопила, и девчонки в панике бросились кто куда, словно к ним приближался не их любимый козёл с портфельчиком, а шабнак, слепивший себя из глины, костей и змеиных шкур. Сам Даниил такой реакцией остался крайне доволен.
— Что ты им сделал, что они тебя теперь так боятся? — сквозь смех выдавил Артемий.
— Пообещал, что если увижу их ещё раз, то вылечу все их зубы. Каждой, — с мрачным торжеством сказал Даниил и добавил: — Без заморозки.
— Но ты же не зубной?
Даниил зловеще улыбнулся.
— Именно.
Не выдержав его почти по-детски злорадного выражения лица, Артемий расхохотался.
Капелла любила ходить по городу. Привычка, оставшаяся после нескольких болезненных лет блужданий в поиске вечно ускользающей сквозь пальцы и трещины в брусчатке мелодии. Стёртые ботинки жгли ноги, но она не позволяла себе уставать. Она должна была узнать правду — и никакие ботинки не потушили бы её тоску.
Когда молодой Бурах застал её на одной из таких вылазок, она призналась ему от отчаяния. Но вдруг он действительно чувствует, вдруг ему и правда дано то, чего нет даже у неё?.. «Пока нет», — поправила себя Капелла, глядя в окно, как уходит в туман городских улиц гаруспик, полный скепсиса и взрослой снисходительности. Если он слышит, то… у неё есть шанс узнать.
И она узнала, на следующий же день, и сердце её кололо весь вечер и всю ночь, пока она под утро не уснула на старом диване, закрывшись от слуг в примыкающей к покоям её отца комнате. Когда она проснулась, её спина болела, но сердце больше не тревожило: она была полна решимости, она знала, что теперь уже точно не остановится, не выполнив свою миссию. И что она очень уважает Артемия Бураха.
Сейчас Капелла сидела в сувенирной лавке напротив Управы. Её официально открыли два месяца назад, и иногда она приходила сюда. Просто так. Заведующий — человек Ольгимских — позволял ей это и даже устроил отдельный угол, из которого она могла наблюдать неспешную работу магазина. Здесь всё ещё стояло пианино, за которое она не решалась сесть. Ей хотелось наиграть мамину мелодию, но она понимала, что этим нарушит что-то очень важное. Словно на самом деле это была не её тайна, и не ей раскрывать её. Это было особенное место.
Большая часть ассортимента на полках была импортной, и большим наплывом магазин похвастаться не мог, но Капелле нравилось просто смотреть, как течёт время — в дорогих брошках, хрупких статуэтках и замысловатых печатях. В месте, где познакомились её родители. Эти мысли её не согревали, но вдохновляли. Ей казалось, что так она немного ближе к матери — а, следовательно, и к тому, что значит быть настоящей Хозяйкой.
Вслед за Капеллой в лавку приходили стайка за стайкой дети, любовались безделушками явно им не по карману, восторженно шептались, а потом, вдоволь наглазевшись, уходили. Кто куда: кто-то на Станцию, чтобы растрещать все уши друзьям, кто-то на Склады, чтобы тяжко вздыхать о недосягаемых сокровищах, кто-то домой, ныть родителям о желанном подарке. И родители потом действительно заглядывали — но чаще всего заглядывали молодые пары. Это Капелле тоже очень нравилось. Такие пары она обычно тихонько благословляла, ведь тепло и красоту нужно беречь. И воспоминания её родителей — тоже.
Когда из-за дзынькнувшей колокольчиком двери появился бакалавр Данковский, Капелла не удивилась, даже наоборот, удовлетворённо отметила про себя этот факт. Когда через несколько минут в магазин зашёл Бурах, она не повела и бровью. «Наверняка что-то для Мишки ищет», — подумала она. Мишка была известной любительницей всего блестящего. Когда Данковский и Бурах встретились глазами и улыбнулись друг другу, никакая жизнь у неё перед глазами не промелькнула.
Но когда она заметила, что Данковский выбирает не что-то, а новую брошь для своего шейного платка, она, признаться, немного запаниковала. Не то чтобы их отношения были для неё сюрпризом: мимо чуткого взора Хозяйки такие вещи не проходят незаметно (и ещё она никак не могла бы забыть то проклятое утро, после которого она зареклась совершать визиты вежливости). Но она уже месяц пыталась выяснить, насколько эти отношения серьёзные, и не собирается ли бакалавр воспользоваться этими отношениями для того, чтобы увезти Бураха из Города. Даже раздала свой любимый набор столичных пирожных. И всё, что она получила — это всхлипы семилетней Косточки, которая полчаса причитала, что «не хочет, чтобы ей зубы выдёргивали!». Из Мишки она едва ли не клещами вытянула непонятное «он не знает, что такое удэй». Спичка долго смотрел в потолок, а потом, наконец, сказал «не, ну он ничего так мужик, конечно». Ласка, стыдливо пряча свою тетрадь, ожидаемо ничего вразумительного не сообщила. Даже Хан — Хан! — выдал ей до зубовного скрежета стерильную историю. И она расслабилась. Решила, что это не её дело: взрослые люди имеют право на личную жизнь, какой бы важной она для будущего города ни была. Имеют право… варить кофе по утрам в чужом доме, в конце концов. Даже если это подозрительный везде рыскающий чужак на кухне её главного союзника. Капелла — тёплая Хозяйка, она всё принимает.
Но… но они выбирали брошку!
А серьёзней брошки не могло быть ничего, в этом Капелла была твёрдо уверена. Данковский с видимым на лице неудовлетворением показывал Бураху то одну брошь, то другую, и тот смешно щурился, пытаясь увидеть то, о чём ему говорили. Потом он ткнул в одну из них и с улыбкой сказал:
— Эта.
— Чёрная? — переспросил Данковский, скептически разглядывая украшение. — Подходит к глазам или?..
— Подходит к твоей чёрной душе, эрдем, — Бурах закатил глаза, но от слов не отказался. — Хорошо будет смотреться.
Данковский ещё раз задумчиво осмотрел брошь и аккуратно отложил её в сторону.
— Буду иметь в виду.
Колокольчик над дверью снова дзынькнул, оповещая о новых посетителях: красивой паре из Створок (хотя у молодого человека было крайне специфическое представление о столичной моде). Бурах обернулся на звук, заметил сидящую в углу у окна Капеллу и приветственно кивнул ей.
— Привет, Виктория. Благословляешь? — он улыбнулся.
Не успев улыбнуться ему в ответ, Капелла подавилась глотком воздуха. Конечно, он ничего такого не подразумевал. Все в округе говорили про то, что молодая Ольгимская здесь часто проводит время и «благословляет всякий хороший союз». Ничего это не значит. У Артемия всегда было особое чувство юмора. Ничего не значит.
— Благословляю, — согласилась Капелла, встав со своего миниатюрного стула на дрожащие ноги, отряхнула платье от видимой только ей одной пыли — и выскочила за дверь.
Нет, она точно поговорит об этом с Таей. Лично придёт в Шэхен и никому не позволит мешать их разговору. Пусть даже и маленькой, но у Матери-Настоятельницы должны быть мудрые мысли. Какие-то идеи. Эта связь родного и чужого… странная, неожиданная смесь. Но они никому не мешали — и потому Капелла намеревалась проследить, чтобы всё смешалось как надо.
Фандом: Мор
Размер: мини, 7.694 слов
Пейринг/Персонажи: Артемий Бурах/Даниил Данковский, Капелла, Спичка, Мишка, Ласка, Хан, городские дети
Категория: слэш
Жанр: повседневность, юмор
Рейтинг: G
Ключ: День, в который Гаруспик выясняет, что его личная жизнь — дело не личное.
Примечание: вдохновлено заявкой: "тык"Какая-нибудь мирная, флаффная совместная активность Артемия с его дитятником, джен или низкорейтинговый бакаруспик, юмор. Сюжеты, например, такие: Артемий вывозит-таки Мишку, а заодно и остальных своих приближённых на море; Артемий устраивает своей чумазой банде банный день; совместное празднование чьего-либо дня рождения, Нового года или ещё какого торжества; у Артемия свидание с Данковским, а дети из ревности шпионят; и т.п. Если туда можно будет втиснуть лёгкие намёки на Хан/Ноткин, вообще хорошо.
Они никому не мешали.
Они только подошли к единственному в городе ресторану и как раз обсуждали его вычурную вывеску. Ресторан открылся совсем недавно — как знак благополучия и восстановления города. Впрочем, он и рестораном-то на самом деле не был, но «я пошёл с друзьями в ресторан» звучало всяко лучше, чем «мы пошли в кабак», поэтому никто из горожан даже и не думал возмущаться. Какие тут возмущения, когда сама Хозяйка Мария благосклонно пришла перед торжественным открытием и прощупала все стены, чтобы заключить: еда будет вкусной (и напитки тоже, но у нас ведь тут не кабак!).
В общем, место было достойное. И ранним вечером ещё не слишком людное, поэтому они — Артемий и Даниил — никому не мешали. Ну да, вывеска ужасна (по мнению Даниила): вся в нечитаемых завитушках и розах. Такая пошлость! Артемий был с ним тайно согласен, однако считал нужным защитить честь родного города и отсутствие эстетического вкуса его жителей. Ну подумаешь, пошло. Что за слово-то такое! Пошло — это когда ты голым танцуешь от спальни на кухню, не подозревая, что именно в это утро юная Виктория решила перестать присылать тебе ментальные сигналы и пришла сама, и теперь, в обрамлении лучей света из окна, с блаженным лицом пьёт чай, пока Данковский за её спиной уверенным жестом проливает на себя кофе из турки и кричит. Но уже слишком поздно, и её внимание приковано к вошедшему тебе, а ты всё ещё виляешь бёдрами.
Даниил закатил глаза.
— Розовая роза на причинном месте не сильно бы улучшила ситуацию, — они оба никогда не забудут стеклянную улыбку на лице Виктории-младшей, когда она упрямо продолжала смотреть прямо в глаза Артемию. «Как я рада видеть тебя в добром здравии, дорогой Артемий», — сказала она тогда. — «Боюсь отвлекать тебя от дел, но у меня есть к тебе очень важная просьба». — «Какая просьба?» — спросил Артемий, застывший в позе испанского танцора. Глаза Капеллы заискрились трогательными слезами, и она улыбнулась ещё шире: «Оденься, пожалуйста».
— А ты не увиливай, ойнон. Ты критикуешь наши заведения просто потому, что они недостаточно… столичные.
— «Столичные»? Что это вообще должно значить? Я не критикую ваши заведения. Это — точно критиковать не могу, пока не увижу хотя бы меню. Я критикую вкус хозяина этого заведения, — уточнил Даниил, видимо, всеми силами пытаясь выкинуть из головы то злополучное утро. И судя по его вымученной улыбке, безуспешно.
— И этот хозяин наверняка сейчас смотрит на нас в окно и разрывается от проклятий. Никаких скидок и праздничных пирожных злобным критикам, — хмыкнул Артемий, которого уже несколько минут не отпускало чувство, что за ними наблюдают.
Потому что, ну в самом деле, они же никому не мешали? Очередь не создавали, разговаривали не громко. Район этот полупустой: Жерло ещё в самом начале эпидемии выжгло, как огнём, и дома до сих пор стояли нежилые, но готовые для нового заселения. Например, ресторанами. Никто почти и не обитал тут — так, пара одиноких выживших, да и те предпочитали проводить время у друзей из соседних районов. В сквере редко можно было увидеть кого-нибудь кроме детей, которых всегда тянуло ко всему заброшенному. Маленькая бакалея и вот теперь ресторан — единственная жизнь в этом трагичном месте.
Дети.
Артемий тихо чертыхнулся. Конечно же, дети, кто же ещё. И что им только нужно от двух взрослых мужчин, которые собираются поужинать? Когда кому-то нужна медицинская (и не только) помощь, никто из сопляков не стесняется схватить их за рукава и требовать немедленного внимания. Так почему сейчас им с Даниилом в спины уставились, по меньшей мере, пять пар детских глаз? Столичный доктор опять им насолил, и они теперь готовят изощрённый план мести? Не похоже, Данковский бы ему тогда обязательно все уши прожужжал про нравы и характер местных детей, если бы умудрился вляпаться во что-то. Тогда что? Артемий ненавязчиво огляделся по сторонам (никого не было видно) и кивнул на вход в ресторан.
— Так мы ужинаем или как? Оставь несчастную вывеску в покое, я уже жрать хочу.
— Кто бы сомневался… — пробормотал Даниил, но, кинув последний недовольный взгляд на фасад здания, дёрнул плащом и всё-таки зашёл внутрь.
Ожидаемо, в ресторане почти никого не было, не считая воркующей парочки в дальнем углу. Столы не были покрыты скатертью, но, явно начищенные, блестели в свете тусклой люстры и многочисленных не слишком эффективных ламп. Деревянные панели, также старательно вымытые, были украшены степными пейзажами: простыми, но уютными. Артемий предположил, что Данковский сейчас думал «слава богу, что не коровьими черепами», но тот не стал ничего комментировать и сразу уверенным шагом направился к столику возле окна: он принёс с собой пачку газет и намеревался прочитать их все за ужином и чашкой хорошего кофе. «Или чего-нибудь покрепче», — добавил Даниил, мрачно вглядываясь в заголовки первой газеты. К ним подошла официантка, дочка владельца, которой на вид было лет семнадцать. В движениях её не было и грамма учтивости и профессиональной выдержки столичных работников, зато лицо светилось дружелюбием: ей явно было приятно, что врачи города уважили их семейное заведение. Ресторан. Не кабак. Не общепит.
Она протянула им свеженапечатанные меню, ещё пахнущие дешёвой типографией:
— Меня зовут Люся, — выдала она и, хорошенечко оглядев их с нескрываемым любопытством, удалилась обратно к барной стойке, где её ждал уже изрядно потрёпанный номер «Лучших ресторанов страны».
— Как мило, — буркнул Даниил и принялся изучать оставленное Люсей меню.
Артемий уставился в своё и с облегчением вздохнул: увлечение первого горхонского ресторатора замысловатыми надписями закончилось на вывеске, все названия в меню были читаемыми — и даже вполне говорящими. Пока он был на учёбе в Столице, поводов (как и желания) захаживать в гламурные кафешки у него не возникало, поэтому устрашающие условно французские имена закусок его всё ещё пугали. А здесь всё человеческое. «Родной город, нормальные люди», — с нежностью думал он.
Они несколько минут провели молча, изредка перебрасываясь комментариями по поводу состава описываемых блюд, которых было не так уж и много, но все — крайне дотошно расписаны.
— Чтобы не получать никаких жалоб от шокированных клиентов, разумно, — заметил на это Люсе Даниил и озвучил их заказ (который не включал «чего-нибудь покрепче», к удовольствию Артемия).
— Но детского меню у них нет, — после того, как ушла Люся, добавил Даниил и выжидающе посмотрел на него.
Артемий равнодушно пожал плечами:
— Невелика потеря.
— Ну да, ну да… — Данковский загадочно помолчал и, придя к каким-то своим выводам, начал с жаром зачитывать особенно мерзкую статейку двухнедельной давности.
Артемий слушал его, рассеянно кивая каждому риторическому вопросу, и, получив свою щедрую чашку травяного чая, взглянул в окно. Он уже хотел заметить, что, если бы сквер не был обнесён каменным забором, отсюда бы открывался живописнейший и умиротворяющий вид, но тут его глаза встретились с детскими глазами. Точно, дети. Точно дети.
На них с крайне серьёзным лицом, прильнув к окну, взирал мальчонка лет пяти. «На ящике, что ли, стоит?» — Артемий моргнул. Мальчонка в ответ тоже моргнул, но в лице не изменился. Его невозмутимое выражение как бы говорило: «Чего пялишься? Давай, занимайся своим Данковским, не обращай внимания. Не видишь, службу веду?». Данковский громко цокнул языком, и мальчик впился в него взглядом. Его маленькое лицо стало выражать ещё большую сосредоточенность.
Артемий чертыхнулся. Люся, проходящая мимо, хихикнула. Даниил поднял на него глаза.
— Обжёгся? Чай горячий?
— Нет. М-м-м… — Артемий замялся. — Ты ничего не замечаешь?
— То, что Робертович — мудак? О, замечаю, конечно, — Даниил многозначительно потряс газетой. — Или то, что ты ведёшь себя как студент на первом свидании?
Артемий кожей почувствовал, как взгляд за окном стал пристальнее.
— Нет, просто… посмотри налево? — выдал он, надеясь, что внимание Данковского к окну заставит сойти детскую слежку на нет.
Даниил непонимающе улыбнулся, но голову повернул — и застыл в недоумении. Мальчик, конечно же, никуда не делся. Взгляд столичного бакалавра его тоже не смутил. Он только шмыгнул носом и беспечно утёрся рукавом.
— Это… Что это? — Даниил всё ещё смотрел на мальчика. — Это какая-то игра?
— Ага. В детективов.
— «…вов»? То есть, их несколько? — Даниил переводил взгляд с Артемия на мальчика и обратно.
— Даже не хочу думать, как много, — признал тот и мысленно чертыхнулся ещё раз, для верности.
— Почему? — спросил Данковский у мальчика, словно тот мог его слышать. «Хотя Суок его знает, может, и слышит», — вздрогнул Артемий.
— Подозреваю, что они… на задании.
Данковский нахмурился:
— Каком ещё задании? Достать из нас души и засунуть их в орех на потеху друзьям?
— Проследить за тобой, — совсем тихо ответил он, когда Люся звякнула перед ними тарелками и театрально раскланялась. — То есть, за нами. Но больше за тобой. Я так думаю.
— В смысле за мной? Я их и не трогал в последнее время.
— Ты трогал… — Артемий ткнул себя в грудь и скривился от осознания того, как неловко всё это выглядело.
Люся включила граммофон.
— О. О. Но зачем ей… — Даниил выпрямился. — Но это не я двусмысленно тряс голой задницей на глазах у Ольгимской!
Артемий вздохнул.
— В этой ситуации важна была не моя задница, а то, что ты хозяйничал у меня в доме, пока эта задница оставалась непокрытой, а значит… — он сделал неопределённый жест рукой. — Ещё небось наплёл ей всякой чуши про то, как я ужасно занят и работаю, а ты благосклонно примчался мне помогать, да?
— Ну а что мне оставалось делать? — Даниил всплеснул руками. — Было совершенно очевидно, что я не только что пришёл. Она застала меня в чужом доме в семь утра за нарезкой сыра, Бурах. Сыра! Это уже достаточно компрометирующе. И тут ты…
— И тут я, — согласился Артемий. — Но я был уверен, что она всё нормально восприняла, — он почесал затылок. — Никак не ожидал… проверок на вшивость.
Они оба повернулись к окну. Мальчик за окном сладко чихнул и затем так же сладко зевнул, но смотреть не перестал.
Данковский скептически вскинул бровь:
— И что же она проверяет?
— Проверяет, подходишь ли ты, — Артемий сглотнул. О таких вещах они с ним не говорили, — мне.
Не успела эпидемия завершиться, как Капелла завела привычку при каждой встрече беседовать с Артемием о его планах на Город и жизнь в нём. Вопросы всегда были безобидные, почти философски-отстранённые, Артемий даже предполагал, что таким образом она пытается выспросить совет, ненавязчиво набраться Бураховской мудрости, так сказать. Мол, сама ещё сомневается в своём будущем, вот и ищет иные точки зрения. Он, дурак, пытался деликатно про их странные отношения с Ханом не спрашивать, вдруг она как раз из-за этого и интересуется его личной жизнью. Совета ищет! Ага, как же. Капелла ему очень симпатична, честно, Артемий не может ничего дурного сказать о ней, но иногда она такая…
— Тебе? — сдавленно хмыкнул Даниил. Немного подумал, закинул в рот кусок побольше и уставился вглубь ресторана, где стоял скрипучий граммофон, из которого лилась тошнотворно-нежная песня про вечную любовь и крепкие страстные объятия.
— Ой-ой-ой, от тебя не денусь никуда, — мурлыкала мимо нот Люся.
— Потому что я Старшина Уклада, а ты… — «городской разрушитель» хотелось сказать ему, но он прикусил язык, — пижон столичный.
Даниил криво улыбнулся.
— Поэтому, да? — он коснулся сахарницы, бездумно повертел её — и выпил свой кофе залпом. Облегчённо вздохнул, откинулся на спинку стула и с вызовом посмотрел на оконного следователя. «Ну, вот он я, ваш пижон. Сижу, пью кофе, гаруспиков не трогаю. И что вы мне сделаете?». По лицу мальчика было невозможно определить, был ли он впечатлён, и что вообще чувствовал этим прохладным мартовским вечером. Артемий взялся за свою тарелку, игнорируя его.
Можно, конечно, выйти и надрать уши настырному, выяснить, каким конкретно инструкциям он и его друзья сыщики-недоростки следуют, но разводить цирк ему не хотелось, да и посетители уже начали собираться: рабочий день заканчивался. И ничего они, в самом деле, предосудительного не делают. Еду едят, беседу ведут. Подумаешь, иногда спят в одной кровати. Голыми. Ну, так зима ещё только отходит, нужно же как-то согреваться ночью! Ничего себе Капелла не докажет, если только в голову прямо во время согревания не решит залезть. От этой мысли Артемий содрогнулся. Он с ней на этот счёт очень хорошо поговорил, но с Хозяйкой, пусть даже и совсем юной, ухо нужно держать востро. Выкинуть может что угодно.
— Так что там этот твой Робертович? — спросил он, старательно изображая интерес. Слушать Данковского, у которого кровь воспламенялась от одного упоминания о бюрократической системе их чудного государства, было всяко приятнее, чем думать о ребёнке, сопливящем им окно. Даниил подхватил тему с энтузиазмом и вернулся к отложенной газете.
— О, мой дорогой Артемий, Робертович — невыносимый мошенник, который смеет публиковать свои грязные статьишки…
Они никому не мешали. И просидели так ещё добрых полтора часа, и, разгорячённый животрепещущей темой, Данковский заказал ещё две чашки («довольно паршивого») кофе, и оба раза он, уже не стесняясь, залил его сахаром. Пил он их с лицом человека, готового в любой момент либо убить первого невежливого собеседника, либо агрессивно броситься в пляс. (Люся тем временем успела сменить пластинку на что-то зажигательное, пусть и не менее тошное). Артемию это ужасно нравилось.
На выходе из ресторана они столкнулись с владельцем — мужчиной с умными глазами и большими усами. Даниил, полный до краёв кофеина, всё порывался «из самых лучших чувств» начать объяснять ему, что вывеска его преуспевающего заведения — это «абсолютно недопустимый…», но после третьей попытки Артемий резво прижал его к себе и вывел наружу, не давая договорить.
— …пиздец, — заключил Данковский и с наслаждением вдохнул полную грудь ночного воздуха. — Свежо. Пойдём к тебе?
Артемий огляделся. Мальчонки, как он и ожидал, было не видать, как не было и никаких гарантий, что ещё с дюжину глаз не следили за ними. Ночь и усталость притупляли чувства. Но это на самом деле было не важно — тёплый и смешной Даниил (всё ещё под рукой) был заманчивее всего остального.
— Пойдём ко мне, — мягко согласился Артемий, и они двинулись в сторону старого Бураховского дома.
Это было ошибкой. Они пошли через Утробу — так было попросту быстрее — и воздух здесь был пронизан искрящейся золотой энергией. Очень слабой, едва ли ощутимой обычным хмельным прохожим, согнувшимся над колонкой, но, несомненно, заполняющей собой всю территорию района. Окна «Сгустка» приветливо светились в сумраке плохо освещённой улицы. «Всё-таки следит», — с досадой подумал Артемий, но руки с плеча своего коллеги не убрал, только ненавязчиво ускорил шаг.
По дороге им не встретилось ни одного ребёнка, кроме Ноткинского Пижона, который выжидал их на том берегу Жилки. Тот уверял, что просто мимо проходил, но, потроша свои карманы на наличие полезного хлама, не сводил хитрого прищура с Данковского. Данковский жест вернул, но все оправдания встречал, кажется, искренним безразличием. Отдав мятую пачку таблеток сомнительного происхождения, Пижон ещё раз оценивающе окинул взглядом бакалавра и быстро ретировался, нехотя ковыляя в сторону моста.
Когда они пришли, Артемий открыл входную дверь и пропустил Даниила внутрь, а сам взял из прихожей ведро и пошёл к бочке. Свежая вода утром всегда пригодится, и лучше набрать её сейчас, не привлекая лишнего внимания любопытных соседей. Глафира Вячеславовна, в частности, очень любила задавать каверзные вопросы, особенно если видела на шее собеседника следы отнюдь не тяжёлой врачебной службы.
Артемий постоял; вдоволь нагляделся ясным ночным небом, наполнил ведро и медленно пошёл обратно — и только тогда заметил, что окна его дома приглушённо мерцали, как если бы кто-то накрыл зажжённую лампу тонким одеялом. Артемий чертыхнулся и, несмотря на полное ведро, зашевелил ногами быстрее.
— Даниил? — вопросил он в пространство прихожей. Обычным вечером он застал бы Данковского на кухне за очередной попыткой сварить человеческий кофе или хотя бы найти не-травяной-чай, но сейчас его там ожидаемо не было — не после трёх щедрых Люсиных чашек. Артемий залил воду в умывальник и, помешкав, предусмотрительно закрыл входную дверь на замок. Да, так не принято, тем более врачу, но повторения инцидента с Капеллой ему не хотелось. Мало ли что.
Поднявшись в темноте наверх, он остановился на пороге общей комнаты. Лампа действительно была, как любит Мишка, накрыта одеялом, а сама Мишка сидела, обняв коленки, на большом стуле с подушкой. Спички видно не было, зато было слышно: он шумно копался в ящиках с одеждой и бельём и гремел посудой в дальней комнате. Даниил же стоял в полумраке возле книжного шкафа и, подслеповато щурясь, судорожно перебирал пальцами корешки книг. Мишка не поднимала головы с коленок, но, Артемий заметил, то и дело недовольно посматривала на Даниила.
— Разве вы не должны быть сегодня у Лары? — недоумённо спросил Артемий. — Что-то случилось?
— Мишка захотела спать дома! — ответил из-за двери Спичка. — Ей не нравится у Лары. Там дует.
Когда Лара предложила помочь ему с воспитанием двух подобранных сироток, Артемий сначала возмутился: мол, он уже сам не мальчик и разберётся как-нибудь с пригоршней детей, не треснет. А через неделю привёл Мишку за руку в «Приют». Лара на это снисходительно повела плечом, но после того, как Артемий пять минут невнятно распинался про то, что ему позарез нужно уйти в степь, неуверенно улыбнулась Мишке и пригласила её внутрь. Как узнал потом Артемий, Лара разгребла второй этаж, освободила гостевую спальню и вообще попыталась оживить дом после печальных событий тех двенадцати дней, но Мишка всё равно предпочитала сидеть, забравшись с ногами, на диване в кабинете Лары, «потому что там дядя примерно хороший висит». Лара не спорила. Спичка поначалу принюхивался к Ларе с большим подозрением, но очень быстро очаровался идеей рыбалки с крыльца дома — так эти двое и стали время от времени ночевать в «Приюте», даже когда Артемий был в городе. Лара была настойчиво не против, и Стах, который теперь сам довольно часто гостил у неё, однажды с видимым удовольствием отметил, что одна из шуток «веснушчатого балбеса» даже вытянула из Форели внезапный смешок.
И сегодня они снова должны были остаться в «Приюте»: Бураховский дом всё ещё ремонтировался, и ванная пока была непригодна для интенсивных банных процедур. И Мишке нравится спальня у Лары. Обитая тёмными деревянными панелями, большая комната с цветочными шторами. «Как будто всё окно в савьюре», — завороженно рассказывала Мишка.
— Ты простудилась, маленькая? — участливо спросил Артемий, присев на корточки возле её стула.
— Нет, — буркнула Мишка.
— Ничего не болит?
— Нет.
— Тебе чего-нибудь хочется?
— Он мне сказку читает.
— Кто? — не понял Артемий.
— Он, — Мишка ткнула пальцем в Данковского. Тот, не обращая на них внимания, всё перебирал пыльные книжки и бормотал себе что-то неразборчивое под нос.
— Даниил? — озадаченно переспросил Артемий.
— Он должен сказку, — повторила Мишка и покрепче обняла свои коленки.
Спичка вынырнул из темноты со стопкой залежавшегося постельного белья и энергично подтвердил:
— Ага. Нужно же как-то оправдать своё место в доме. У нас лоботрясов не любят, — сурово добавил он и скинул бельё на кровать за ширмой в проходной комнате. Погремел чайником.
— А ты почему здесь? Тоже дует? — поинтересовался Артемий, который начал постепенно понимать глубину ямы, которую он себе вырыл. И даже не руками…
— Да вообще. У-у-у то, у-у-у сё! Думаю, это привидения, — Спичка театрально выкатил глаза и понюхал стоящие на столе чашки. Оставшись довольным, засыпал в них чая. — Лара просто молчит, потому что надеется, что они нас так быстрее сожрут. Но мы не лыком шитые, да, Мишка?
— Мгм-м, — ответила Мишка, продолжая смотреть в свои коленки.
Артемий вздохнул. Ловушка захлопывалась.
Голос подал Данковский:
— Я не знаю, какую сказку она хочет, Бурах. Тут из детского только одна убитая книжонка, и то я не уверен, что в ней именно сказки, потому что она наполовину на вашем степном наречии, — он раздражённо помахал ручной копией старой детской книжки, которая Артемию досталась уже изрядно потрёпанной.
— А, это… это детское, да, — с улыбкой ответил Артемий, разглядывая знакомые трещины на обложке. — Но чем ты так провинился, что должен отрабатывать целой сказкой?
Данковский тяжело вздохнул и кинул книжку на стол (и получил за это возмущённое «эй!» от Спички, который как раз занимался сложным искусством разливания кипятка по чашкам).
— Именно, ничем! Не успел и слова сказать, как они меня на ковёр отправили. «Где Бурах, а ты почему здесь, а ночевать будешь, а ты что-нибудь нам принёс, а почитай сказку», — мрачно возвещал он, сложив руки на груди. — Уже и в дом войти нельзя.
— Друзьям — можно, — назидательно отметил Спичка, разглядывая свою чайную композицию.
— А я друг! — воскликнул Даниил.
— Да? — изогнул бровь Спичка.
— Конечно, Даниил — мой хороший друг, что за вопросы, — Артемий опустил руку Спичке на плечо. — Не надо его мучить. Ну, разве что только чуть-чуть, — уже тише добавил он и весело осклабился на недовольный взгляд Даниила.
— Но сказку всё равно должен. Иначе не будет хорошего чая, — угрюмо заявила Мишка со своего стула.
— Без чая плохо, — согласился Артемий, снимая согретое одеяло с лампы. Мишка на это что-то себе пробурчала, но ничего не сказала, а Спичка только покивал, стряхивая со стола крошки (и получив за это по рукам от Артемия).
Все трое, привычно рассевшись за столом, уставились на Данковского, который продолжал стоять, неловко переминаясь с ноги на ногу и выражая всем своим видом плохо скрываемый дискомфорт.
— Что, прямо за столом читать? — то ли презрительно, то ли огорчённо спросил он.
Артемий рассмеялся и отодвинул для него стул.
— Нет, конечно. Твоё обещание — это аванс. Выпей чаю, ойнон.
Даниил опустился на стул, и Спичка тут же участливо пододвинул к нему сахарницу с ложкой:
— Сахарку, доктор?
— Спасибо, — выдавил из себя Даниил и принял ложку. Мишка невозмутимо размешивала сахар в собственной чашке и исподлобья наблюдала за ним.
Минут пять они сидели в тишине, нарушаемой только звоном ложек о керамику и нервным ёрзаньем «доктора», но Артемий не выдержал этой неловкости и устроил Спичке допрос: где они сегодня были, что ели у Лары («суп», — с отвращением декламировала Мишка), приняли ли ванну, как должны были…
— Как давно вы видели Капеллу? — внезапно спросил Даниил с совершенно нейтральным лицом.
— Давненько? С недельку тому она созыва… — затараторил Спичка, но Мишка тихо выдала:
— Сегодня, — она посмотрела сначала на расстроенного Спичку, затем на Артемия. — Она принесла очень вкусные пирожные. Очень.
Даниил бросил многозначительный взгляд на Артемия, и тот со вздохом спросил:
— И о чём же вы говорили?
— Да ни о чём таком! О железных дорогах говорили. Да, о дорогах… — ёрзал Спичка и крайне выразительно зыркал то на Мишку, то на сахарницу. Мишка, заметив этот жест, насупилась и обхватила свою чашку руками, пряча лицо в горячем пару.
— Так ты будешь ночевать? — перевёл тему мальчик, обращаясь к Данковскому. — Я знаю, что гостям нужно выделять чистое бельё, и я нашёл! Можешь спать на моей кровати, а я сегодня потесню Мишку, — на это благородное заявление Мишка оторвалась от чашки и недовольно замотала головой. — Да, потесню. Ты мелкая, тебе всё равно места столько не нужно.
— Я-а, эм, — Даниил умоляюще взглянул на Артемия.
— Не… надо никого теснить, Спичка, — сказал Артемий, успокаивающе гладя Мишку по голове. — Даниил будет спать со мной.
— Но я уже бельё достал… — надулся Спичка, — кошерное. И не смотри, что я блюдо побил. Оно уже битое было.
— Вот себе и застелешь. Чистый в чистом будешь спать, — усмехнулся Артемий. Мальчик обдумал его слова и удовлетворённо сёрбнул чаем:
— А он ноги не моет перед сном, — доверительно сообщил он Данковскому. — Мишка тоже.
Данковский скептично осмотрел Артемия и опасно улыбнулся.
— Какой ужас.
Артемий только фыркнул и добродушно щёлкнул Спичку по лбу:
— Ничего, потерпит.
Когда они допили чай, Спичка по-хозяйски собрал все чашки, сгрузил их в раковину и, довольный проделанной работой, ушёл разглядывать вытащенные на свет божий простыни. Мишка же вцепилась Данковскому в руку и молча смотрела в пол: сам, мол, догадайся. Даниил с усилием отцепил её от себя, взял со стола книжку и обречённо выдохнул:
— Где читать-то будем?
Мишка шаркнула ножкой и повела его в заднюю комнату — прежде отцовскую спальню, с нежной тоской подумал Артемий. Даниил бросил на него последний умоляющий взгляд и скрылся за дверью.
— Бл… — раздалось из-за двери, и через минуту невидимой возни из окошка полился приглушённый свет.
Артемий тихо хмыкнул сам себе и пошёл помогать Спичке, который, в попытках расстелить кровать, уже залез в пододеяльник и бессильно барахтался.
— Кажется, привидение завелось вовсе не у Лары, — сдёрнул с него пододеяльник Артемий.
— Когда кажется, креститься надо, — выдал красный от усердия не-призрак. — Так Ноткин говорит.
Вдвоём они с бельём справились быстро (Спичка снова застрял в пододеяльнике — но уже новом), и удовлетворённый мальчик улёгся в свою чистую постель. Артемий присел рядом и положил руку на его худую коленку, скрытую одеялом:
— Давай признавайся, что вы там с Капеллой задумали.
— Да ничего мы не задумали, чё ты в голову себе вбил? — Спичка фальшиво насупился. — Пирожные ели. Она про большую ответственность задвигала. Большую, понимаешь, от-вет-ствен-ность! Не могу тебе сказать, а то она меня, того, — он чикнул пальцем по горлу, — уволит.
— Уволит, значит?
— Ага. С должности моей, — он гордо вздёрнул нос.
— Постели гостям застилать? — улыбнулся Артемий.
— Да ну тебя, Бурах! Потом ещё спасибо мне скажешь.
— Обязательно скажу. Тебе — обязательно, — Артемий потрепал его по волосам и вышел обратно в общую комнату.
Он встал возле прикрытой двери и попытался что-нибудь уловить, но всё, что ему удалось услышать — лишь неразличимое бормотание. Он осторожно заглянул внутрь. Даниил сидел на кровати и напряжённо вглядывался в страницы книги, освещённой лампой, опасно придвинутой к самому краю старого письменного стола. Он читал тихо, то и дело сбиваясь в неловкие паузы, в которых он пытался разобраться, как читается очередное степное слово. Собственное невежество его явно раздражало, и он едва слышно цокал языком всякий раз, когда был вынужден прерваться на середине строки, но упорно продолжал выдавливать из себя слово за словом. Мишка лежала, укрывшись до подбородка одеялом, и только отблеск лампы в её чёрных глазах выдавал, что она не сводит взгляда со столичного доктора. Артемий не мог сказать, выражало ли её лицо скуку, сонливость, сосредоточенность или неподдельный интерес — и были ли эти эмоции вызваны сказкой или её рассказчиком. Пытаясь разглядеть эту уникальную картину получше, Артемий неосторожно скрипнул дверью, и Даниил обернулся.
— …она спрятала эти семена в свой баул и уснула. Всё. Конец, — подытожил он и с трудом поднялся, словно его ноги были слишком длинными для этой комнаты — или ситуации.
Артемий подошёл к кровати и присел у изголовья.
— Всё хорошо, маленькая? — спросил он, и Мишка сонно кивнула. — Спокойной ночи.
Он поцеловал её в лоб, и она молча укрылась одеялом с головой. Артемий разогнулся и, заметив, что Даниил всё ещё неприкаянно стоит посреди комнаты с потрёпанной книжкой в руках, отобрал её у него, а затем погасил лампу. Шторы уже были задвинуты: Мишка принципиально отказывалась укладываться, если окна оставались открытыми. Он положил книгу на стол и наощупь вывел их с Даниилом в гостиную.
Они молча прошли в хозяйскую спальню, которая ещё месяц назад была одной большой дырой в полу. Ремонт оказался не из лёгких, но стоил того: эта комната без окон служила непритязательной спальней и по совместительству домашней кладовой. Когда Даниил впервые её увидел, то пошутил, что из неё вышла бы отличная фотолаборатория, настолько здесь даже днём было темно без лампы. Тогда же Артемий отшутился в ответ, что теперь знает, в какую профессию податься, если с врачеванием не выгорит, но сам втайне думал, что этот угол ни на что не променяет: эта тёмная комната была «его» ещё в детстве, потому что самые светлые и проветриваемые комнаты отдавались под койки для больных, от которых никогда не было отбоя. Артемий не жаловался: они здесь с Грифом и Форелью любили завязывать Стаху (как самому высокому) глаза и играть в «поймай меня». Без перевёрнутых тумбочек и комодов не обходилось, и они регулярно получали нагоняй за свои выходки, особенно если какому-нибудь пациенту требовались покой и тишина.
Теперь же больницу устроили на заброшенном заводе, который ещё совсем недавно был Артемию единственным надёжным убежищем. Выбор, конечно, сомнительный, но и временный: строительство полноценной больницы оставили до апреля, когда должен был вернуться поезд с материалами, заказанными Каиными, которые пусть и засматривались на левый берег Горхона, но не поучаствовать в создании «такого важного для духа города объекта» просто не могли. Почему они раньше не решались на этот проект — вопрос открытый, но Артемий лишь надеялся, что проектировкой здания займётся не Юлия Люричева. При всём уважении, как говорится…
И, по идее, свободного места в доме должно было стать больше, но очень быстро выяснилось, что Мишка и Спичка те ещё сороки, таскающие в свои владения любые симпатичные им вещи. Свободное место резко сократилось, заполнившись шкафами со сломанными креплениями дверок, шкатулками, потрёпанным диваном и ещё одним граммофоном (Артемий боялся спрашивать). Тут и Мишка выбрала себе Исидорову комнату («потому что она самая маленькая и дальняя, и вообще примерно хорошая»), а Спичка облюбовал проходную («целых два выхода рядом»). Вот и осталась Артемию его старая спальня, освещаемая одинокой свечкой на отштукатуренной стене да парой ламп, найденных на завалах в Ребре. Он только рад (даже если сердце и болит).
— Надеюсь, ты хоть ноги помыл? — ехидно спросил Данковский, усаживаясь на кровать.
— Потерпишь, — благодушно ответил Артемий, расстёгивая ремни рабочей куртки. — Если что, диван всегда свободен.
Даниил фыркнул.
— Из этого дивана торчат пружины. Если кто и буден на нём спать, так это ты, — сказал он и тоже начал раздеваться.
— Ты так сильно меня ненавидишь? — драматично ахнул Артемий, схватившись за сердце.
— Безумно.
Провозившись с одеждой и несколько раз столкнувшись в полумраке локтями («совершенно случайно», — хлопал глазами Артемий), они наконец легли в холодную постель, и Даниил вздохнул с облегчением. Закрыл глаза и устало пробормотал:
— Надеюсь, завтра обойдётся без детского сада, — он потёр лицо и уставился в темноту. — Георгий просил меня зайти к нему с утра, и утреннюю сказку я уже не выдержу.
— Утреннюю сказку? Придумаешь тоже, — Артемий придвинулся ближе и, с самым невинным выражением лица, на которое только был способен, просунул холодные ноги между его голеней. Даниил вздрогнул.
— …а холоднокровным называют почему-то меня, — он поморщился, но ноги не отпихнул.
— Они тебя называют змеёй, эрдем, потому что ты шипишь много.
— Ты должен был ответить «зато у меня сердце горячее», — устраиваясь поудобнее, сказал Даниил.
— Обжечься не боишься? — мертвецки-серьёзно спросил Артемий. Даниил долго и внимательно на него посмотрел, но не выдержал и прыснул в подушку:
— Каждую ночь засыпаю в ужасе, — хриплым от внезапного смеха голосом произнёс он. — Только холодные степнячьи ноги и спасают.
— Ты должен был ответить «у меня ведь сердца нет, нечему обжигаться», — пнув его всё ещё холодной пяткой, сказал Артемий. Даниил на это только демонстративно закатил глаза и перевернулся на спину.
— Ну, ничего, ещё не всё потеряно, сердце можно и новое собрать, — успокоил его Артемий. — Кто знает, может, бакалавр Даниил Данковский, танатолог и гениальный борец со смертью, однажды влюбится как мальчишка и осядет с семьёй и двумя детьми!
— Нет, — с ужасом сказал Даниил.
— Нет, — согласился Артемий, и они рассмеялись. — Он лопнет от переизбытка чувств, — наклонился над ним и чмокнул в нос. Даниил хмыкнул в ответ и придвинулся ближе. Артемий обнял его и зарылся лицом в тёмные волосы.
— Нельзя, чтобы он лопался. Он нам ещё нужен.
Они уснули.
На следующий день никаких подозрительных встреч с младшим поколением города не было, и даже Мишка со Спичкой не слишком сильно липли к Данковскому (во многом потому, что он успел убежать в Горны сразу после завтрака), и Артемий расслабился — только затем, чтобы через неделю лицезреть Ласку, подпирающую собой запасной выход «больницы». На его вопросительный взгляд Стах только пожал плечами и вернулся к обходу пока ещё немногочисленных пациентов. Сама Ласка на все обеспокоенные вопросы усиленно вздыхала и несколько неуверенно интересовалась, может ли она чем-то помочь. Артемий проверил: лихорадки у неё не было, ничего дурного не прощупывалось, и на вопросы о наличии боли она качала головой. «Я очень хорошо считаю до пяти-десяти», — говорила она, но на логичное «а что нам тут нужно считать?» только сильнее вздыхала и пыталась слиться со стеной.
Спустя час невнятных мыканий-тыканий Артемий не выдержал и спросил, не выгнали ли её Сабуровы из дома. Была у них уже такая практика… Ласка подняла на него свои мутные заплаканные глаза и, нахмурившись, уже открыла рот, чтобы сказать явно что-то в духе «нет, конечно, нет, с чего ты это взял?», но тут тяжёлая входная дверь со скрипом распахнулась («надо смазать», — сделал мысленную пометку Артемий), и в импровизированную приёмную вошёл Данковский. Ласка тотчас оживилась, вытерла ладони о пыльную юбку… и так же внезапно затихла. Артемий перевёл взгляд с неё на Данковского, который шёл, отбивая каблуками по бетону сердитый ритм: явно с нерадостными вестями, а значит, странное поведение юной кладбищенской смотрительницы подождёт. Может, это Катерина её надоумила прийти, попытаться быть «полезной»… У несложившейся Тёмной Хозяйки было много своеобразных представлений о пользе.
Пока Артемий горбился над алембиком, Даниил с чувством расписывал Каинское упрямство и невыносимую скорость, с которой Каины свои упрямые планы приводят в движение. Монолог был эмоциональный: Артемию даже пришлось прикрыть незамысловатую дверь в лабораторию, где они сидели (на деле же — старый подвал), когда он заметил Ласку, притаившуюся возле рабочих станков. Она всегда была такой болезненно-бледной, что в больничных покоях её легко можно было принять за пациентку, и даже сейчас она успешно сливалась с потёртыми склянками и пожелтевшими плакатами. В своих руках она сминала тетрадь, с которой она теперь частенько ходила, обычно к Юлии на частные занятия, и Артемий с подозрением скосил глаза на её записи. Простые формулы, неуверенные ряды чисел, пара чернильных плям. «Никакой конспирологии», — с облегчением подумал он, но ещё несколько раз попытался ненавязчиво вытянуть из Ласки вразумительный ответ. Безрезультатно.
Только когда Данковский, выговорившись и уточнив все вопросы касательно необходимого оборудования, снова убежал, Ласка спрятала во внутренний карман своего пальто тетрадь и с расстроенным сопением тоже медленно поплелась на выход.
— Так зачем ты приходила? — уже в отчаянии повторил Артемий. Ласка отвела взгляд и слабо выдавила:
— Не спрашивай меня, пожалуйста. Я сама не понимаю. Я понимаю только мёртвых… Это, — она развела руками, — слишком сложно для меня, — и исчезла за дверью. Тогда до Артемия дошло, и он не знал, что ему делать: досадовать или смеяться. Поэтому он плюнул на пол — и получил шваброй по голове от Рубина.
Если Артемий думал, что не очень успешно шпионящая за ними Ласка — это высшая степень безумия (за ней следует только волонтёрство в театре, где Марк сейчас крайне агрессивно готовил своих актёров к следующему Бодхо-их-всех-помилуй выступлению), то он сильно ошибался. Безумие пришло за ним в тот момент, когда на спуске с мыса он столкнулся с сидящим на пустой детской площадке Каспаром Каиным.
Последний, завидев Артемия, жестом пригласил его к себе на скамейку. Артемий, недоверчиво поглядывая на уже бывшего принца Хрустальной Башни, опустился рядом и поинтересовался, чем же вызвана эта вечерняя прогулка в полном одиночестве. Потом подумал, что, наверное, Каспар сам собирался на мыс — навестить Нину, и Артемий своим появлением испортил его трогательный момент, и уже было пожалел о вопросе, но Хан прервал его неспокойные мысли холодным «я ждал вас». Не «искал», а именно ждал, отметил про себя Артемий и приготовился к серьёзному разговору: в Городе, если тебя не ищут, но уже ждут, это всегда значит именно серьёзный разговор. В лучшем случае. Артемий предпочитал надеяться на лучшее.
Хан ещё некоторое время невозмутимо смотрел на шелестящие на ветру деревья, потом сглотнул и, глядя ему пряма в глаза, с совершенно мёртвым лицом спросил:
— Жениться думаешь, Бурах? — и добавил, чуть погодя: — При всём уважении. Из делового интереса спрашиваю.
Артемий поперхнулся. Несколько раз моргнул, прочистил горло. Подёргал себя за уши, чтобы убедиться, что органы чувств его не подводят. Каспар закатил глаза, но, сложив руки на груди, отвернулся.
— Вот только не надо драматизировать. Я спрашиваю это не из праздного любопытства, чтобы с девчонками со двора сплетничать. Я интересуюсь как Каин, будущий правитель Города, — гордо выпалил он.
«Ай да Виктория, даже Каинскому сыну мозги проела! Страшная девочка», — с непонятной ему самому смесью уважения и дискомфорта подумал Артемий, а вслух сказал:
— Из делового, значит? Не могу ответить, Каспар, я совсем другими вещами озабочен. Но ты дал мне пищу для размышлений, спасибо тебе за это, — и на его скептично приподнятую бровь многозначительно закивал: — Да-да. Я смотрю на вас с Капеллой и завидую. Такой продуманный план! Какое будущее нас ждёт! Ты ведь скоро собираешься делать ей предложение?
На эти слова Хан отреагировал только особой бледностью лица, но Артемий, уже порядком уставший от ментальных игрищ «будущих (и не только) правителей», беспощадно продолжал:
— Ваша вражда с двудушниками не станет помехой? Ты так близко враждуешь с их атаманом, даже ведёшь с ним долгие переговоры в Скорлупе, но что Капелла думает об этом? Наверняка вы с ней говорите о всяком. И твой опыт мне бы очень помог. Ты же всегда говорил: маленькие видят больше, — сказал Артемий и мысленно поморщился. Кажется, на нём начинало сказываться долгое общение с Даниилом. Он был несправедливо жесток с Каспаром, но если тому не хватило собственных мозгов не соваться не в своё дело, даже если его политическая подруга очень этого хочет, то у Артемия иногда может найтись и нехватка совести, чтобы использовать грязные приёмы. Да и ситуация с Ноткиным его откровенно интересовала, с тех пор, как…
— Я вас понял, — сипло гаркнул Хан, и на трясущихся то ли от гнева, то ли от смущения ногах встал со скамьи. — Деловой интерес отменяется. У нас с вами нет никаких общих дел, доктор.
— Ну почему же нет, — простодушно улыбнулся Артемий. — Кажется, у нас как раз таки очень много общего.
Хан улыбнулся в ответ, но эта улыбка предсказуемо не коснулась его глаз.
— Я так не думаю, — процедил он. — Всего доброго, доктор. Я, пожалуй, пойду домой заниматься своими делами.
— Вот так бы и сразу, — Артемий не спешил вставать. — Капелле привет.
Он был уверен, что на это Каспар ему уже точно ничего не скажет, но тот, помедлив, всё-таки ответил, не разжимая рта:
— Обязательно, — и скрылся за ближайшим домом.
Наверное, не стоило обходиться с ним так резко, да ещё и Капеллу упоминать, но глядя, как «некоронованный принц» с красными от злости пятнами на лице едва ли не убегает, поджав хвост, он знал, что если Виктория-младшая и получит пересказ их разговора, то версию как можно более далёкую от действительности. И, возможно, что информация из уст Хана её даже удовлетворит, и местные малолетние сыщики если не уйдут в отставку, то хотя бы сбавят обороты.
Он ошибался.
Понять, говорил ли Хан с Капеллой, было невозможно: в те редкие моменты, когда Артемий проходил мимо Скорлупы, его там не было, а Капелла, через два дня после этой «беседы» позвав его к себе, говорила только о несчастном случае в Дубильщиках. Она всё так же вглядывалась в него своими светлыми глазами, но Артемий не мог увидеть в них ни гнева, ни жалости. Даже «плохо скрываемого любопытства» — взгляд Капеллы был чист и непроницаем.
Тая, на удивление, тоже не объявлялась: видимо, до неё свои веснушчатые руки Капелла ещё не успела дотянуть. Артемию было страшно даже думать, что могла бы выкинуть маленькая Мать-Настоятельница под её чутким руководством. Этими мыслями делиться с Даниилом он не стал, но тот и сам, похоже, думал об этом не первый день. Лёжа в кровати лицом вниз в одно из воскресений, он внезапно поднял голову и, с огромными от ужасающего осознания глазами, хрипло произнёс:
— Они же меня убьют.
— Кто? — Артемий обернулся к нему, отвлекаясь от глажки.
— Твой Уклад. Когда узнают, что мы… — он сделал неопределённый жест рукой и снова обессиленно вздохнул в подушку.
— Уклад не мой, он… свой собственный. И никто никого убивать не будет. Ничего они не узнают.
«И даже если и узнают, — хотелось сказать Артемию, — то в первую очередь стоит бояться не Уклада, а её небольшого величества, которая как раз сейчас только спит и видит, какой бы хороший праздник устроить своему народу в преддверии лета. «Чтобы красивенько было. Свадьба… свадьба — это ведь красивенько?»
— Ты так в этом уверен? — со скепсисом пробормотал из подушки Данковский.
— В сва..? Кхм. Да. Они городские сплетни не слушают, тем более детские. Им и дела до моей личной жизни нет. Для Уклада «личной жизни» вообще не существует, — то, что это значило, что в Укладе любая жизнь становилась частью общей, он уточнять не хотел. Как и думать — не когда Данковский лежал на его постели в неглиже и вставать ещё долго не собирался.
Он вздрогнул. Ведь если Тая захочет, то пойдут они в степь как миленькие, и венки наденут душные, и за руки возьмутся, к земле припав, и на земле… Артемий не знал всех нюансов этого ритуала, но по юности слышал много его версий от разговорчивых степных мальчишек, которые крутились возле Сырых Застроек. Он даже не знал, насколько эти версии были правдивыми: за флёром земляной мистики иногда и не заметишь, где заканчивается объективная реальность, а где начинаются фантазии спермотоксикозных подростков. И он не был уверен, что готов узнать эту правду (в которой, предположительно, есть место и кровавым подношениям матери Бодхо). Но был уверен, что Даниил тем более не был готов к такому. Не для столичных мужей эти степные утехи… Да он на первом же грузовом поезде умчится отсюда на другой конец страны, лишь бы ни к какой земле не припадать.
«Мужей». Артемий застонал и в сердцах швырнул поглаженную рубашку на раскинувшегося Даниила.
— Вставай давай, параноик. Сегодня тебя никто на завтрак не съест.
— А на ужин? — зевнул тот, недовольно разглядывая свою белую (уже немного серую) рубашку.
— А на ужин — всё может быть, — невинно улыбнулся Артемий. Нет, Тая ничего не знает. И не узнает: уж за этим он точно проследит. Хмурый пижон в потёртом змеином плаще ему дороже.
И всё бы отлично, но ощущение вечной слежки у него не пропадало, более того, босоногие детективы с каждым днём становились всё наглее и навязчивее, теперь они больше не растворялись в воздухе, стоило Артемию или Даниилу рядом с ним заметить их присутствие.
Так, однажды, провожая Даниила до моста через Глотку, потому что самому ему ещё нужно было возвращаться на Склады, и остаться на ночь, как они планировали, он не мог, Артемий услышал за спиной приглушённое, но совершенно точно реальное хихиканье. В метрах двадцати от них шла компания девочек, самой старшей из которых на вид было лет четырнадцать. Кажется, всего их было четверо или пятеро: одна маленькая постоянно норовила спрятаться за чужими юбками. Смотрели девочки на них искоса, как бы невзначай, каждый раз пытаясь притулиться у забора или колонки, когда Артемий оборачивался, но отрицать очевидное было невозможно: их открыто преследовали.
Но прежде чем Артемий, впервые искренне возмущённый самодеятельностью Капеллы и её подопечных, смог что-либо сказать, Даниил резко развернулся и, грозно стуча по брусчатке каблуками, направился прямо на девичью стаю. Артемий целую секунду был уверен, что это ни к чему не приведёт: девочки только посмеются над столичным доктором и из чистого упрямства начнут хмыкать ещё громче. Но он недооценил репутацию Данковского: заметив его приближение, малышка, прятавшаяся за спинами подруг, тоненьким голоском завопила, и девчонки в панике бросились кто куда, словно к ним приближался не их любимый козёл с портфельчиком, а шабнак, слепивший себя из глины, костей и змеиных шкур. Сам Даниил такой реакцией остался крайне доволен.
— Что ты им сделал, что они тебя теперь так боятся? — сквозь смех выдавил Артемий.
— Пообещал, что если увижу их ещё раз, то вылечу все их зубы. Каждой, — с мрачным торжеством сказал Даниил и добавил: — Без заморозки.
— Но ты же не зубной?
Даниил зловеще улыбнулся.
— Именно.
Не выдержав его почти по-детски злорадного выражения лица, Артемий расхохотался.
Капелла любила ходить по городу. Привычка, оставшаяся после нескольких болезненных лет блужданий в поиске вечно ускользающей сквозь пальцы и трещины в брусчатке мелодии. Стёртые ботинки жгли ноги, но она не позволяла себе уставать. Она должна была узнать правду — и никакие ботинки не потушили бы её тоску.
Когда молодой Бурах застал её на одной из таких вылазок, она призналась ему от отчаяния. Но вдруг он действительно чувствует, вдруг ему и правда дано то, чего нет даже у неё?.. «Пока нет», — поправила себя Капелла, глядя в окно, как уходит в туман городских улиц гаруспик, полный скепсиса и взрослой снисходительности. Если он слышит, то… у неё есть шанс узнать.
И она узнала, на следующий же день, и сердце её кололо весь вечер и всю ночь, пока она под утро не уснула на старом диване, закрывшись от слуг в примыкающей к покоям её отца комнате. Когда она проснулась, её спина болела, но сердце больше не тревожило: она была полна решимости, она знала, что теперь уже точно не остановится, не выполнив свою миссию. И что она очень уважает Артемия Бураха.
Сейчас Капелла сидела в сувенирной лавке напротив Управы. Её официально открыли два месяца назад, и иногда она приходила сюда. Просто так. Заведующий — человек Ольгимских — позволял ей это и даже устроил отдельный угол, из которого она могла наблюдать неспешную работу магазина. Здесь всё ещё стояло пианино, за которое она не решалась сесть. Ей хотелось наиграть мамину мелодию, но она понимала, что этим нарушит что-то очень важное. Словно на самом деле это была не её тайна, и не ей раскрывать её. Это было особенное место.
Большая часть ассортимента на полках была импортной, и большим наплывом магазин похвастаться не мог, но Капелле нравилось просто смотреть, как течёт время — в дорогих брошках, хрупких статуэтках и замысловатых печатях. В месте, где познакомились её родители. Эти мысли её не согревали, но вдохновляли. Ей казалось, что так она немного ближе к матери — а, следовательно, и к тому, что значит быть настоящей Хозяйкой.
Вслед за Капеллой в лавку приходили стайка за стайкой дети, любовались безделушками явно им не по карману, восторженно шептались, а потом, вдоволь наглазевшись, уходили. Кто куда: кто-то на Станцию, чтобы растрещать все уши друзьям, кто-то на Склады, чтобы тяжко вздыхать о недосягаемых сокровищах, кто-то домой, ныть родителям о желанном подарке. И родители потом действительно заглядывали — но чаще всего заглядывали молодые пары. Это Капелле тоже очень нравилось. Такие пары она обычно тихонько благословляла, ведь тепло и красоту нужно беречь. И воспоминания её родителей — тоже.
Когда из-за дзынькнувшей колокольчиком двери появился бакалавр Данковский, Капелла не удивилась, даже наоборот, удовлетворённо отметила про себя этот факт. Когда через несколько минут в магазин зашёл Бурах, она не повела и бровью. «Наверняка что-то для Мишки ищет», — подумала она. Мишка была известной любительницей всего блестящего. Когда Данковский и Бурах встретились глазами и улыбнулись друг другу, никакая жизнь у неё перед глазами не промелькнула.
Но когда она заметила, что Данковский выбирает не что-то, а новую брошь для своего шейного платка, она, признаться, немного запаниковала. Не то чтобы их отношения были для неё сюрпризом: мимо чуткого взора Хозяйки такие вещи не проходят незаметно (и ещё она никак не могла бы забыть то проклятое утро, после которого она зареклась совершать визиты вежливости). Но она уже месяц пыталась выяснить, насколько эти отношения серьёзные, и не собирается ли бакалавр воспользоваться этими отношениями для того, чтобы увезти Бураха из Города. Даже раздала свой любимый набор столичных пирожных. И всё, что она получила — это всхлипы семилетней Косточки, которая полчаса причитала, что «не хочет, чтобы ей зубы выдёргивали!». Из Мишки она едва ли не клещами вытянула непонятное «он не знает, что такое удэй». Спичка долго смотрел в потолок, а потом, наконец, сказал «не, ну он ничего так мужик, конечно». Ласка, стыдливо пряча свою тетрадь, ожидаемо ничего вразумительного не сообщила. Даже Хан — Хан! — выдал ей до зубовного скрежета стерильную историю. И она расслабилась. Решила, что это не её дело: взрослые люди имеют право на личную жизнь, какой бы важной она для будущего города ни была. Имеют право… варить кофе по утрам в чужом доме, в конце концов. Даже если это подозрительный везде рыскающий чужак на кухне её главного союзника. Капелла — тёплая Хозяйка, она всё принимает.
Но… но они выбирали брошку!
А серьёзней брошки не могло быть ничего, в этом Капелла была твёрдо уверена. Данковский с видимым на лице неудовлетворением показывал Бураху то одну брошь, то другую, и тот смешно щурился, пытаясь увидеть то, о чём ему говорили. Потом он ткнул в одну из них и с улыбкой сказал:
— Эта.
— Чёрная? — переспросил Данковский, скептически разглядывая украшение. — Подходит к глазам или?..
— Подходит к твоей чёрной душе, эрдем, — Бурах закатил глаза, но от слов не отказался. — Хорошо будет смотреться.
Данковский ещё раз задумчиво осмотрел брошь и аккуратно отложил её в сторону.
— Буду иметь в виду.
Колокольчик над дверью снова дзынькнул, оповещая о новых посетителях: красивой паре из Створок (хотя у молодого человека было крайне специфическое представление о столичной моде). Бурах обернулся на звук, заметил сидящую в углу у окна Капеллу и приветственно кивнул ей.
— Привет, Виктория. Благословляешь? — он улыбнулся.
Не успев улыбнуться ему в ответ, Капелла подавилась глотком воздуха. Конечно, он ничего такого не подразумевал. Все в округе говорили про то, что молодая Ольгимская здесь часто проводит время и «благословляет всякий хороший союз». Ничего это не значит. У Артемия всегда было особое чувство юмора. Ничего не значит.
— Благословляю, — согласилась Капелла, встав со своего миниатюрного стула на дрожащие ноги, отряхнула платье от видимой только ей одной пыли — и выскочила за дверь.
Нет, она точно поговорит об этом с Таей. Лично придёт в Шэхен и никому не позволит мешать их разговору. Пусть даже и маленькой, но у Матери-Настоятельницы должны быть мудрые мысли. Какие-то идеи. Эта связь родного и чужого… странная, неожиданная смесь. Но они никому не мешали — и потому Капелла намеревалась проследить, чтобы всё смешалось как надо.
@темы: слэш, G-PG, Мор (Утопия), мини, фанфик, День, в который
-
-
06.09.2019 в 18:47автор заявки
-
-
08.09.2019 в 23:01-
-
09.09.2019 в 15:09А продолжение планируется?)