И отец мой — знахарь.
Автор извиняется, что не донес Sunless Sea, но благодарит за мысль, потому что идея запала — только времени мало.
Название: Бешеный пес
Фандом: Мор (Утопия), "Бешеные Псы" Тарантино
Персонажи: Даниил Данковский, альтернативный А.
Размер: драббл, 708 слов
Категория: броманс
Жанр: драма, юмор
Рейтинг: PG-13
Задание: Заявка на кроссовер.
Краткое содержание: Пока живы люди — живо и знание. Потерянную лабораторию можно пережить, записи — восстановить, опыты — воссоздать, но Инквизиторы дышат в спину, винтовки целят между лопаток, и единственное, что еще им остается — пытаться выжить.
Предупреждения: неизбежная смерть одного из персонажей. Или обоих.
Примечания: простите. Посвящается второй половине автора, отдыхавшей на этом кругу.
читать дальшеУгнанная бричка оглушительно грохотала по мощеному проспекту Столицы. Лошади взмахивали мощными шеями, пиная булыжник подковами. Даниил матерился и все с беспокойством оглядывался со своего места на пассажирскую сидушку.
— Пошла, шельма! — стращал он, щелкая поводьями по крупам, и все повторял:
— Держись, А., дружище, вмиг оторвемся!.. Вмиг до хирурга доскачем!..
А. держался.
А. держался за живот, пытаясь не дать алому пятну растечься по сорочке. Яркая, свежая кровь сочилась у него между пальцев. Руки дрожали. А. вился, полулежа на твердом сидении, стенал и выл на каждой выбоине, отчаянно хватаясь за все, до чего мог дотянуться.
— Пропало все, Данька…
Слова ему удавались с трудом, и каждую фразу А. проговаривал отдельно, хватая побольше воздуха и выплевывая реплики единым выдохом.
Кровь хлестала из него в том же ритме. И, слава Богу, в том же количестве; А., к счастью, был немногословен.
— Пропало. Не жилец я.
— Молчи, — огрызнулся Даниил, вытягивая коней правее. Дорога-то знакомая, но уж до отчаяния длинная. Срезать бы через проулки, где шире, протиснуться! Сбегут! Обязательно сбегут! Так много припрятано осталось. Лаборатория — черт с ней. Жаль и до зубовного скрежета обидно, но пусть подавятся, пусть опишут и опечатают, а их дело еще не кончено. Они встретятся с остальными и обязательно, они обязательно…
— Пропало всё, — напористо повторил А. и подавился от боли воздухом. Даниил вскинулся, оборачиваясь, но тут же вернул внимание дороге.
— Ты же хренов химик, А., откуда тебе знать?
— Что?
— Я спрашиваю, — четко повторил Даниил, перекрикивая ржание и грохот копыт, — ты врач? Вот и не лезь с диагнозами.
— Вообще-то врач.
Даниил бросил на А. злой израненный взгляд, но просившийся на язык ответ проглотил. Не время. Сначала — добраться до остальных, укрыться окольными путями, пока снова не вышли на след.
А. тяжко спустил воздух сквозь зубы, упершись ботинком в тонкую стенку, и попытался уменьшить тряску. Сил не хватало, голос дал петуха и сорвался на вымученный болезненный стон. Даниил вдруг рванул налево, едва не вылетев со своего места.
Кони со вскриком прижались друг к другу плечами, с осей с треском слетели декоративные набалдашники. Над бричкой сомкнулись высокие кирпичные стены проулка.
А. выл, стиснув зубы, и молитвенно перебирал ругательства — нельзя было различить ни одного слова, однако настоящих молитв А. никогда не знал. Дело было плохо, но Даниил не беспокоился, преступно позволяя себе верить в лучшее. До знакомого хирурга, если подумать, рукой подать. А. сильный, он выдержит даже такую убийственную дорогу, переживет, залечится — на нем все, как на собаке. Ругается пока что, а это знак добрый. Значит, есть силы ругаться.
Значит, есть силы.
Силы кончились немногим позже.
Даниил, окрыленный выигранными минутами, рванул поводья сразу же, как только заметил, что А. безвольно бьется виском о стенку. Одним слитным движением оказавшись рядом, Даниил удостоверился в пульсе, а затем отвесил размашистую пощечину.
А. открыл глаза и, насколько смог, пришел в себя. С бледностью его лица соревноваться не приходилось даже мертвым, от кровопотери он часто лизал пересохшие губы.
— Пешком дойдем, — не унимался Даниил, — донесу, если надо. Держись, только. Куда нам без тебя…
А. попытался высвободить руку из хватки.
— Хреновый из меня танатик, да?
— Что?..
— Изучатель смерти. А ни аппаратуры, ни журнала.
— Молчи лучше. Береги силы. Я сейчас…
— Нет. Стой, — А. тяжело сглотнул и покачал головой, — сказать должен. Пока не…
— Потом скажешь. Потом, когда…
— Заткнись же!.. — неожиданно сильные пальцы вцепились Даниилу в рукав, пачкая и без того испорченную уже одежду новыми следами крови. А. закрыл закатившиеся глаза и поморщился, дернувшись от резкого спазма. Смотреть на него было больно. Не так они должны были уходить.
И не теперь.
— Не танатик я, Дань, — А. задышал мелко, попытался было поймать взгляд Даниила, но быстро сдался, обмякая и выпуская рукав из руки. — Ты прости меня. Чужой я…
— Да что ты несешь?..
А. вновь замотал головой и едва не нырнул Даниилу в плечо, потеряв сознание. Даниил придержал его, потерянно оглядываясь и не находя вокруг ни единой души — зови-не зови, а нет в этих местах ночами ни гуляющих, ни пьяных. Да и не поможет им никто.
— Я не танатик. И не химик. С села я, Дань. И отец мой — знахарь.
Нет.
Ни за что.
Так вот кто...
Вот из-за кого…
— Ты не…
— Ты прости меня, Дань. Слышишь? Прости.
Да разве ж можно…
— Ты прости.
Издевательски заржал конь. Даниил обхватил голову уходящего А. и прижал к груди так сильно, что вот-вот должны были хрустнуть позвонки.
В паре кварталов послышался шум погони, и, казалось, в нем можно было различить звуки взводимых винтовок.
Название: Кто выключил звук
Фандом: Мор (Утопия), Sublustrum
Персонажи: Симон, Георгий, Виктор Каины
Размер: мини, 1081 слов
Категория: джен
Жанр: предканон(?), AU
Рейтинг: G-PG-13
Задание: Заявка на кроссоверы
Краткое содержание: Трудно проигнорировать просьбу брата о помощи, когда она сулит возможность прикоснуться к чему-то неизведанному и, как считалось, невозможному.
Примечания: В тексте сквозят мотивы и цитируются тексты Sublustrum. Для полноты картины, безусловно, лучше быть в курсе неоднозначной концовки канона (спойлеров к ней нет, вообще спойлеров нет); но и без этого знания текст тоже должен восприниматься, пусть и немного иначе.
читать дальшеДорогой брат, мы не общались уже целую вечность. Надеюсь, ты еще не позабыл о моем существовании. В эти решающие для меня дни я обращаюсь к тебе как к самому близкому человеку, человеку, с которым меня связывают больше, чем родственные связи. Ты должен приехать. И увидеть своими глазами, почувствовать то, что совсем недавно казалось совершенно невозможным; ты будешь потрясен как был потрясен я в первые минуты.<..>
Завершено дело всей моей жизни. Важнейший эксперимент, открывающий новые горизонты человеческого восприятия. Именно сейчас я нуждаюсь в твоем присутствии как никогда ранее.
Отправляю депешу срочным письмом и рассчитываю, что ты изыщешь возможность прибыть в мой дом в ближайшие дни. Все подробности на месте.
Столица встретила его равнодушием, свойственным спешащим по своим делам людям. Суетливый перрон тонул в белом дыму локомотивов и воплях носильщиков, за кованым забором декоративные лошади били копытами брусчатку. Хрипящим пронзительным голосом вещал плохой репродуктор.
Георгий тронул тремя пальцами шляпу, с вежливой настойчивостью прорезая толпу, чтобы выбраться на площадь перед вокзалом и скрыться в городе. Запах промасленной выпечки преследовал его еще два квартала — пока не возможно стало нанять транспорт за приличные деньги.
Скорая встреча с Симоном занимала все мысли, и, глядя на изменившийся за минувшие годы облик Столицы, Георгий невольно ощупывал в кармане смятое дорогой письмо. Прятавшийся за строчками смысл пугал, потому что мог быть куда большим, чем было написано. Изыскания, которым брат посвятил себя, отличались дерзновенностью, а потому грозили множеством ложных путей, кажущихся успехов, рецидивов неудач и провалов. Опасности этой подвергались не только теоретические расчеты, но и этап непосредственных исследований. Человеческое восприятие — та же иллюзия, и потому иллюзорность результатов ни для кого не стала бы неожиданной новостью. И все же одиночество и месяцы, даже годы упорного изнуряющего труда кого угодно свели бы от рациональности к вере.
Георгий хорошо знал: в какой-то момент потраченных усилий неизбежно становится жаль. Поэтому, когда радостного воссоединения семьи не произошло, он впервые за последние пять лет позволил себе улыбнуться.
Им не пришлось целоваться в губы и хлопать спины, и ключи от квартиры ему передала стенающая соседка. Ее лицо уже тянула к себе земля, испещрив кожу тонкими глубокими морщинами, пальцы совсем не гнулись, и заламывание рук отнимало у нее до невозможного много сил.
В квартиру войти она не решилась из уважения к усопшему. Скоропостижная смерть пугала ее суеверным страхом, несмотря на всю обыденность врачебного вердикта: сердце. Тем лучше, — Георгий тихо щелкнул замком изнутри и остался один.
Прихожая встретила гостя удушливой чистотой. Квартира — обжитая и ухоженная — все же не могла скрыть затворничества своего хозяина, переняв от него все привычки и манеры. Она так же пахла и вела себя сообразно, копируя характер владельца: трудно выносимый, но по-своему пленяющий.
Люстру в гостиной давно демонтировали и, укрытую марлей, уложили у самого окна; вся мебель забилась по углам. Георгий смело шагнул к центру. Там, в проплешине наспех вскрытого паркета, торчали проушины с тонким механизмом подстройки, отдаленно напоминающим гитарные колки. Струны тянулись от них вверх и сквозь отверстия в потолке уходили, вероятно, на чердак. Их было восемь, располагались они без порядка, хаотичным пучком шириной едва больше ладони. Если и был в их расположении какой-то особый смыл, то вычислению он не подлежал.
Георгий осторожно тронул одну из струн. Под жесткой подушечкой пальца она тут же задрожала, делясь напряжением. Ущипнуть ее не получилось, и гостиная осталась неправильно, ужасающе тихой.
Часы превратились в дни. Дни превратились в недели. Записи Симона — не зашифрованные, открытые и прямые — являлись прямым доказательством его гения. Не было надобности в шифровании того, чего не сможет понять заурядный ум. Георгий пролистывал записи, делал пометки на полях — прямо там, в тех же дневниках и на тех же страницах, на которых Симон изливал результаты своих изысканий, свои переживания и чувства.
…меня пониманием того, что теперь никогда не смогу вернуться, посему, если ты читаешь эти записи, значит, меня уже нет в этом мире. Пока мне удалось побывать там всего несколько раз на весьма непродолжительное время. Часто возвращение было мучительным, и я зарекался погружать себя снова. Однако невозможно противостоять интересу первопроходца, и, что более важно: мне кажется, я стал заложником этой конструкции...
Сухие исследовательские заметки перемежались с записями личного характера, но человеческое восприятие суть субъективизм в его исподнем, и Георгий не удивлялся, находя под формулами списки продуктов и откровения, дотошные описания пережитых видений. Описания эти, очевидно, делались не столько для фиксации, сколько для успокоения взбудораженного разума, и чем глубже Георгий погружался в подробности, тем проще становилось принять истину:
Симон добился успеха.
Невозможно описать словами нашего языка это место, оно одновременно притягательно и страшно, в нем можно встретить до боли знакомые образы, и в то же время пространство это глубоко чуждо человеку, что ощущается во всей его обстановке. И все-таки, сдается мне, оно является неотъемлемой частью нас самих.
И почти сразу же начал тонуть.
Сила его воли вызывала уважение, сила разума поражала до самого нутра. Георгий терялся, отлистывал страницы назад, перечитывал заново выкладки и чувствовал, как у него самого затягивается на шее петля. Уже одно то, на что хватало его скудных знаний в избранной Симоном области, отзывалось из-под ребер тем трепетом, с каким возможно заглядывать в бездну. Сложно представить, какие чувства испытывал брат, когда из-под его пера выходили расчеты, теории, планы, когда своей рукой он подчеркивал ключевые элементы, расчерчивал нотный стан и выстраивал мелодию. У каждой ноты значилась частота; подстройка тона требовалась невероятная, и все же дело решалось вовсе не навыком — а правильным инструментом. Лезвие мелодии прорезало само сознание, уводя его туда, где не могла бы ступить нога человека.
Они все так безнадежно отстали от жизни! Сколько пользы он бы мог принести, призови брат его на помощь!
Если бы смог за ним угнаться.
Георгий чувствовал, что не смог. Не смог уже сейчас, ползая на коленях между пыльными стенами чердака и вымеряя точные расстояния. Не смог, распахивая настежь окна и отпуская зажимы колков. Ужасающе тихая гостиная наконец-то заполнилась пронзительной полноты диссонансом: переливчатым и отвратительным, густым и давящим. Он пробивался сквозь зажимавшие уши ладони и вцеплялся в память, вымарывая ее до самого последнего слова. Тонкие струны вибрировали под сквозняком, отзываясь жуткой мелодией ветра, завывая сотнями пустых бутылок и тысячами нетронутых морских гротов.
Пометки на полях дневника становились все менее разборчивыми, записи Симона сливались с ними воедино.
Столица встретила его добродушным шумом. Продираться сквозь людей пришлось с боем, отвоевывая у толпы дорожную сумку на каждом шагу. Их разбросала жизнь, но родственные связи братьев не прерываются никакими расстояниями — Виктор чувствовал это.
Выбравшись с перрона на душные улицы Столицы, он вновь вытянул из кармана письмо, чтобы свериться с адресом.
Дорогой брат, мы не общались уже целую вечность…
У дверей квартиры его дожидалась стенающая соседка. В гостиной стояла мертвая, пугающая тишина зажатых струн.
Название: Бешеный пес
Фандом: Мор (Утопия), "Бешеные Псы" Тарантино
Персонажи: Даниил Данковский, альтернативный А.
Размер: драббл, 708 слов
Категория: броманс
Жанр: драма, юмор
Рейтинг: PG-13
Задание: Заявка на кроссовер.
Краткое содержание: Пока живы люди — живо и знание. Потерянную лабораторию можно пережить, записи — восстановить, опыты — воссоздать, но Инквизиторы дышат в спину, винтовки целят между лопаток, и единственное, что еще им остается — пытаться выжить.
Предупреждения: неизбежная смерть одного из персонажей. Или обоих.
Примечания: простите. Посвящается второй половине автора, отдыхавшей на этом кругу.
читать дальшеУгнанная бричка оглушительно грохотала по мощеному проспекту Столицы. Лошади взмахивали мощными шеями, пиная булыжник подковами. Даниил матерился и все с беспокойством оглядывался со своего места на пассажирскую сидушку.
— Пошла, шельма! — стращал он, щелкая поводьями по крупам, и все повторял:
— Держись, А., дружище, вмиг оторвемся!.. Вмиг до хирурга доскачем!..
А. держался.
А. держался за живот, пытаясь не дать алому пятну растечься по сорочке. Яркая, свежая кровь сочилась у него между пальцев. Руки дрожали. А. вился, полулежа на твердом сидении, стенал и выл на каждой выбоине, отчаянно хватаясь за все, до чего мог дотянуться.
— Пропало все, Данька…
Слова ему удавались с трудом, и каждую фразу А. проговаривал отдельно, хватая побольше воздуха и выплевывая реплики единым выдохом.
Кровь хлестала из него в том же ритме. И, слава Богу, в том же количестве; А., к счастью, был немногословен.
— Пропало. Не жилец я.
— Молчи, — огрызнулся Даниил, вытягивая коней правее. Дорога-то знакомая, но уж до отчаяния длинная. Срезать бы через проулки, где шире, протиснуться! Сбегут! Обязательно сбегут! Так много припрятано осталось. Лаборатория — черт с ней. Жаль и до зубовного скрежета обидно, но пусть подавятся, пусть опишут и опечатают, а их дело еще не кончено. Они встретятся с остальными и обязательно, они обязательно…
— Пропало всё, — напористо повторил А. и подавился от боли воздухом. Даниил вскинулся, оборачиваясь, но тут же вернул внимание дороге.
— Ты же хренов химик, А., откуда тебе знать?
— Что?
— Я спрашиваю, — четко повторил Даниил, перекрикивая ржание и грохот копыт, — ты врач? Вот и не лезь с диагнозами.
— Вообще-то врач.
Даниил бросил на А. злой израненный взгляд, но просившийся на язык ответ проглотил. Не время. Сначала — добраться до остальных, укрыться окольными путями, пока снова не вышли на след.
А. тяжко спустил воздух сквозь зубы, упершись ботинком в тонкую стенку, и попытался уменьшить тряску. Сил не хватало, голос дал петуха и сорвался на вымученный болезненный стон. Даниил вдруг рванул налево, едва не вылетев со своего места.
Кони со вскриком прижались друг к другу плечами, с осей с треском слетели декоративные набалдашники. Над бричкой сомкнулись высокие кирпичные стены проулка.
А. выл, стиснув зубы, и молитвенно перебирал ругательства — нельзя было различить ни одного слова, однако настоящих молитв А. никогда не знал. Дело было плохо, но Даниил не беспокоился, преступно позволяя себе верить в лучшее. До знакомого хирурга, если подумать, рукой подать. А. сильный, он выдержит даже такую убийственную дорогу, переживет, залечится — на нем все, как на собаке. Ругается пока что, а это знак добрый. Значит, есть силы ругаться.
Значит, есть силы.
Силы кончились немногим позже.
Даниил, окрыленный выигранными минутами, рванул поводья сразу же, как только заметил, что А. безвольно бьется виском о стенку. Одним слитным движением оказавшись рядом, Даниил удостоверился в пульсе, а затем отвесил размашистую пощечину.
А. открыл глаза и, насколько смог, пришел в себя. С бледностью его лица соревноваться не приходилось даже мертвым, от кровопотери он часто лизал пересохшие губы.
— Пешком дойдем, — не унимался Даниил, — донесу, если надо. Держись, только. Куда нам без тебя…
А. попытался высвободить руку из хватки.
— Хреновый из меня танатик, да?
— Что?..
— Изучатель смерти. А ни аппаратуры, ни журнала.
— Молчи лучше. Береги силы. Я сейчас…
— Нет. Стой, — А. тяжело сглотнул и покачал головой, — сказать должен. Пока не…
— Потом скажешь. Потом, когда…
— Заткнись же!.. — неожиданно сильные пальцы вцепились Даниилу в рукав, пачкая и без того испорченную уже одежду новыми следами крови. А. закрыл закатившиеся глаза и поморщился, дернувшись от резкого спазма. Смотреть на него было больно. Не так они должны были уходить.
И не теперь.
— Не танатик я, Дань, — А. задышал мелко, попытался было поймать взгляд Даниила, но быстро сдался, обмякая и выпуская рукав из руки. — Ты прости меня. Чужой я…
— Да что ты несешь?..
А. вновь замотал головой и едва не нырнул Даниилу в плечо, потеряв сознание. Даниил придержал его, потерянно оглядываясь и не находя вокруг ни единой души — зови-не зови, а нет в этих местах ночами ни гуляющих, ни пьяных. Да и не поможет им никто.
— Я не танатик. И не химик. С села я, Дань. И отец мой — знахарь.
Нет.
Ни за что.
Так вот кто...
Вот из-за кого…
— Ты не…
— Ты прости меня, Дань. Слышишь? Прости.
Да разве ж можно…
— Ты прости.
Издевательски заржал конь. Даниил обхватил голову уходящего А. и прижал к груди так сильно, что вот-вот должны были хрустнуть позвонки.
В паре кварталов послышался шум погони, и, казалось, в нем можно было различить звуки взводимых винтовок.
Название: Кто выключил звук
Фандом: Мор (Утопия), Sublustrum
Персонажи: Симон, Георгий, Виктор Каины
Размер: мини, 1081 слов
Категория: джен
Жанр: предканон(?), AU
Рейтинг: G-PG-13
Задание: Заявка на кроссоверы
Краткое содержание: Трудно проигнорировать просьбу брата о помощи, когда она сулит возможность прикоснуться к чему-то неизведанному и, как считалось, невозможному.
Примечания: В тексте сквозят мотивы и цитируются тексты Sublustrum. Для полноты картины, безусловно, лучше быть в курсе неоднозначной концовки канона (спойлеров к ней нет, вообще спойлеров нет); но и без этого знания текст тоже должен восприниматься, пусть и немного иначе.
читать дальшеДорогой брат, мы не общались уже целую вечность. Надеюсь, ты еще не позабыл о моем существовании. В эти решающие для меня дни я обращаюсь к тебе как к самому близкому человеку, человеку, с которым меня связывают больше, чем родственные связи. Ты должен приехать. И увидеть своими глазами, почувствовать то, что совсем недавно казалось совершенно невозможным; ты будешь потрясен как был потрясен я в первые минуты.<..>
Завершено дело всей моей жизни. Важнейший эксперимент, открывающий новые горизонты человеческого восприятия. Именно сейчас я нуждаюсь в твоем присутствии как никогда ранее.
Отправляю депешу срочным письмом и рассчитываю, что ты изыщешь возможность прибыть в мой дом в ближайшие дни. Все подробности на месте.
Столица встретила его равнодушием, свойственным спешащим по своим делам людям. Суетливый перрон тонул в белом дыму локомотивов и воплях носильщиков, за кованым забором декоративные лошади били копытами брусчатку. Хрипящим пронзительным голосом вещал плохой репродуктор.
Георгий тронул тремя пальцами шляпу, с вежливой настойчивостью прорезая толпу, чтобы выбраться на площадь перед вокзалом и скрыться в городе. Запах промасленной выпечки преследовал его еще два квартала — пока не возможно стало нанять транспорт за приличные деньги.
Скорая встреча с Симоном занимала все мысли, и, глядя на изменившийся за минувшие годы облик Столицы, Георгий невольно ощупывал в кармане смятое дорогой письмо. Прятавшийся за строчками смысл пугал, потому что мог быть куда большим, чем было написано. Изыскания, которым брат посвятил себя, отличались дерзновенностью, а потому грозили множеством ложных путей, кажущихся успехов, рецидивов неудач и провалов. Опасности этой подвергались не только теоретические расчеты, но и этап непосредственных исследований. Человеческое восприятие — та же иллюзия, и потому иллюзорность результатов ни для кого не стала бы неожиданной новостью. И все же одиночество и месяцы, даже годы упорного изнуряющего труда кого угодно свели бы от рациональности к вере.
Георгий хорошо знал: в какой-то момент потраченных усилий неизбежно становится жаль. Поэтому, когда радостного воссоединения семьи не произошло, он впервые за последние пять лет позволил себе улыбнуться.
Им не пришлось целоваться в губы и хлопать спины, и ключи от квартиры ему передала стенающая соседка. Ее лицо уже тянула к себе земля, испещрив кожу тонкими глубокими морщинами, пальцы совсем не гнулись, и заламывание рук отнимало у нее до невозможного много сил.
В квартиру войти она не решилась из уважения к усопшему. Скоропостижная смерть пугала ее суеверным страхом, несмотря на всю обыденность врачебного вердикта: сердце. Тем лучше, — Георгий тихо щелкнул замком изнутри и остался один.
Прихожая встретила гостя удушливой чистотой. Квартира — обжитая и ухоженная — все же не могла скрыть затворничества своего хозяина, переняв от него все привычки и манеры. Она так же пахла и вела себя сообразно, копируя характер владельца: трудно выносимый, но по-своему пленяющий.
Люстру в гостиной давно демонтировали и, укрытую марлей, уложили у самого окна; вся мебель забилась по углам. Георгий смело шагнул к центру. Там, в проплешине наспех вскрытого паркета, торчали проушины с тонким механизмом подстройки, отдаленно напоминающим гитарные колки. Струны тянулись от них вверх и сквозь отверстия в потолке уходили, вероятно, на чердак. Их было восемь, располагались они без порядка, хаотичным пучком шириной едва больше ладони. Если и был в их расположении какой-то особый смыл, то вычислению он не подлежал.
Георгий осторожно тронул одну из струн. Под жесткой подушечкой пальца она тут же задрожала, делясь напряжением. Ущипнуть ее не получилось, и гостиная осталась неправильно, ужасающе тихой.
Часы превратились в дни. Дни превратились в недели. Записи Симона — не зашифрованные, открытые и прямые — являлись прямым доказательством его гения. Не было надобности в шифровании того, чего не сможет понять заурядный ум. Георгий пролистывал записи, делал пометки на полях — прямо там, в тех же дневниках и на тех же страницах, на которых Симон изливал результаты своих изысканий, свои переживания и чувства.
…меня пониманием того, что теперь никогда не смогу вернуться, посему, если ты читаешь эти записи, значит, меня уже нет в этом мире. Пока мне удалось побывать там всего несколько раз на весьма непродолжительное время. Часто возвращение было мучительным, и я зарекался погружать себя снова. Однако невозможно противостоять интересу первопроходца, и, что более важно: мне кажется, я стал заложником этой конструкции...
Сухие исследовательские заметки перемежались с записями личного характера, но человеческое восприятие суть субъективизм в его исподнем, и Георгий не удивлялся, находя под формулами списки продуктов и откровения, дотошные описания пережитых видений. Описания эти, очевидно, делались не столько для фиксации, сколько для успокоения взбудораженного разума, и чем глубже Георгий погружался в подробности, тем проще становилось принять истину:
Симон добился успеха.
Невозможно описать словами нашего языка это место, оно одновременно притягательно и страшно, в нем можно встретить до боли знакомые образы, и в то же время пространство это глубоко чуждо человеку, что ощущается во всей его обстановке. И все-таки, сдается мне, оно является неотъемлемой частью нас самих.
И почти сразу же начал тонуть.
Сила его воли вызывала уважение, сила разума поражала до самого нутра. Георгий терялся, отлистывал страницы назад, перечитывал заново выкладки и чувствовал, как у него самого затягивается на шее петля. Уже одно то, на что хватало его скудных знаний в избранной Симоном области, отзывалось из-под ребер тем трепетом, с каким возможно заглядывать в бездну. Сложно представить, какие чувства испытывал брат, когда из-под его пера выходили расчеты, теории, планы, когда своей рукой он подчеркивал ключевые элементы, расчерчивал нотный стан и выстраивал мелодию. У каждой ноты значилась частота; подстройка тона требовалась невероятная, и все же дело решалось вовсе не навыком — а правильным инструментом. Лезвие мелодии прорезало само сознание, уводя его туда, где не могла бы ступить нога человека.
Они все так безнадежно отстали от жизни! Сколько пользы он бы мог принести, призови брат его на помощь!
Если бы смог за ним угнаться.
Георгий чувствовал, что не смог. Не смог уже сейчас, ползая на коленях между пыльными стенами чердака и вымеряя точные расстояния. Не смог, распахивая настежь окна и отпуская зажимы колков. Ужасающе тихая гостиная наконец-то заполнилась пронзительной полноты диссонансом: переливчатым и отвратительным, густым и давящим. Он пробивался сквозь зажимавшие уши ладони и вцеплялся в память, вымарывая ее до самого последнего слова. Тонкие струны вибрировали под сквозняком, отзываясь жуткой мелодией ветра, завывая сотнями пустых бутылок и тысячами нетронутых морских гротов.
Пометки на полях дневника становились все менее разборчивыми, записи Симона сливались с ними воедино.
Столица встретила его добродушным шумом. Продираться сквозь людей пришлось с боем, отвоевывая у толпы дорожную сумку на каждом шагу. Их разбросала жизнь, но родственные связи братьев не прерываются никакими расстояниями — Виктор чувствовал это.
Выбравшись с перрона на душные улицы Столицы, он вновь вытянул из кармана письмо, чтобы свериться с адресом.
Дорогой брат, мы не общались уже целую вечность…
У дверей квартиры его дожидалась стенающая соседка. В гостиной стояла мертвая, пугающая тишина зажатых струн.
@темы: драббл, G-PG, Мор (Утопия), мини, фанфик, джен, Спонтанный зимний фест
-
-
28.12.2017 в 01:10Говорю не с целью напугать вас, автор, но я, кажется, хочу съесть ваши тексты. Такие они вкусные :J
Какой стиль, какой язык, какая энергия! Два текста — и совершенно разные, но энергия бьёт ключом из обоих. Над первым смеялась, смаковала каждую забавность, а эти диалоги!.. При прочтении второго пробрала дрожь.
Тексты получились насыщенные, эмоциональные, искренние. Вы так здорово смогли и в юмор, и драму, и мистику — я в восхищении.
Получила огромное удовольствие, читая. И всё ещё хочу их съесть! Спасибо, автор.
-
-
28.12.2017 в 07:12-
-
28.12.2017 в 16:27Про Сублюструм - не играла, ничего толкового не скажу, но атмосферно и мистично, захотелось поиграть
-
-
28.12.2017 в 22:14С села я, Дань. И отец мой — знахарь.
Дорогой брат, мы не общались уже целую вечность…
-
-
28.12.2017 в 22:31О, какой славный текст! Я не поклонница Тарантино, могла не заметить отсылок, но мне понравилось.
В Даниила, угоняющего бричку верится.
Он бы и поезд угнал, да не дали.А. чудесный, такой живой и страдающий!У вас классный стиль, автор.
-
-
28.12.2017 в 23:43чайник прячется но вылезает жрать, ага! Есть все же игравшие! Спасибо, мне очень приятно знать, что сплетение канонов видно и ощущается. Прям маслом на душу <3
чайник прячется но вылезает жрать, Naians, касательно Тарантино и Псов - кроссовер возник из вот этой сцены: тык на ютуб, минутный отрывок, где двое из главных героев, ограбивших банк, скрываются от погони на угнанной машине. Часть отсылок станет понятна. А в целом советую фильм к просмотру)
-
-
29.12.2017 в 13:44Бешеный пес - оно и трагично, и комично, и вот тут: С села я, Дань. И отец мой — знахарь - ну неееееет!
Кто выключил звук - это просто роскошно. Я не знаю, что именно так цепляет - язык, сюжет или просвечивающий второй канон (полагаю, что замыкающиеся начало с концовкой как раз оттуда), - но это невероятно. Очень круто, просто очень.
P.s. Аватарки у вас огонь.
-
-
30.12.2017 в 00:37Я не знаю, что именно так цепляет - язык, сюжет или просвечивающий второй канон (полагаю, что замыкающиеся начало с концовкой как раз оттуда), - но это невероятно. Очень круто, просто очень.
Оттуда, скорее, преемственность братьев и город с квартирой. И музыкальная тема. Замыкание, в каком-то смысле тоже можно приписать, но только в каком-то смысле.
Спасибо, что прочитали, и рад, что зашло!
мы знаем
-
-
03.01.2018 в 22:32А ведь так бодро всё начиналось. Я после этой фразы: А. держался. А. держался за живот, пытаясь не дать алому пятну растечься по сорочке. прямо ждал продолжения подобных тарантино-шуточек про склад мёртвых степняков (окей, это из другого фильма). А тут вдруг А. оказался не тем А., а другим А. и вообще грустно вышло(
Но всё равно мне очень понравилось, спасибо!