Pathologic 3

[Морихэл]

Анонсирован рут Бакалавра!

store.steampowered.com/app/3199650/Pathologic_3...

@темы: Мор (Утопия), новости

---

[Морихэл]

среда, 09 февраля 2022 в 13:26

Пишет Морихэл:

А тем временем релиз "Помни" состоится уже завтра.

@темы: новости

---

[yisandra]

Новогоднее обращение от любимого Дыбовскогоой команды разработчиков - тут вам и языческое сожжение символа прошлого года и метафора смерти и перерождения в одном флаконе. Очень стильном, надо признать, флаконе.

@темы: видео

---

Новый проект

[Морихэл]

Появилась информация о новом проекте от нашей любимой студии.

@темы: видео, новости

---

На Зимнюю Фэндомную Битву команда идёт!

[Морихэл]

@темы: новости

---

Свежие новости

[Морихэл]

Ice-Pick Lodge поделились информацией о том, какие игры сейчас разрабатывают.
vk.com/@icepicklodge-ice-pick-lodge-novye-igry-...

@темы: Мор (Утопия), новости

---

Новость

[Морихэл]

Pathologic 2 вышел на PS4

@темы: Мор (Утопия), новости

---

Зимняя Фандомная битва

[Морихэл]

Итак, свершилось! На Зимнюю Фандомную Битву идёт команда Ice-Pick Lodge!
Если вы пишете или переводите тексты, рисуете, крафтите и просто хотите поучаствовать — присоединяйтесь.

@темы: новости

---

[Ice-Pick Lodge]

Деанон!

@темы: День, в который, организационное

---

Этап III, свободный тур || текст + арт

[IPL Author]

Название: Без стука не входить
Фандом: Мор
Размер: 600 слов
Пейринг/Персонажи: Артемий Бурах, безымянная девочка, Хан/Ноткин
Категория: джен, слэш
Жанр: юмор, повседневность
Рейтинг: PG-13
Ключ: День, в который кто-то запомнит, что нужно закрывать двери.
Примечание: Неопределённый сахарный пост-канон.

— Стоять!
Дорогу Артемию перегородила девчонка лет тринадцати. Несмотря на грозный выкрик, лицо её было беззлобным, полным скрытого любопытства.
— Мне нужно к Ноткину. Ребята сказали, что он здесь, — Артемий махнул в сторону складов, как бы намекая, какие именно ребята этой информацией с ним поделились.
Девочка снисходительно поцокала языком.
— Нельзя. У Хана с ним переговоры, — и после паузы, видимо, для большей значимости, добавила: — военные.
— А я ненадолго. Спрошу — и тут же уйду. Считай, даже не помешаю, — Артемий попытался как бы невзначай пройти мимо девочки, но юная стражница пускать его очевидно не хотела и только агрессивнее упёрлась ногами в землю.
— У нас так не принято, — она покачала головой. — Тем более Хан велел никого без дела не пускать. А злить его никто не хочет, он в гневе о-очень страшный.
— Так я по делу! — Артемий многозначительно похлопал свою сумку. — Врачебному. Правда, мне очень нужно увидеться с Ноткиным, я уверен, никто никому голову за это не откусит.
— Да? — недоверчиво переспросила девочка, но сменила позу на более расслабленную. — Ну, тогда можно, наверное. Если на чуть-чуть. Только сумку оставь!
— Почему? — Артемий с подозрением покосился на стражницу.
Она пожала плечами:
— У нас так не принято.
— Ну раз не принято… — он стянул сумку с плеча и протянул её девочке, и та тут же, с видимым удовлетворением на бледном лице, спрятала её под стол. — Орехов там нет.
Девочка на это выразительно закатила глаза, но едва заметно разочарованно насупилась.

— Надеюсь, я не сильно помешаю? — Артемий отворил тяжёлую скрипучую дверь и неуверенно заглянул внутрь. — Ребята на складах сказали, что ты здесь, но одна особа во дворе не хотела меня пускать.
Он поморгал, привыкая к полумраку Скорлупы. Здесь всегда было довольно темно, но также и людно — в лучшие дни, конечно. Сейчас же в заброшенном доме было непривычно пусто, и даже кресло-трон Каспара одиноко пылилось на балконе.
Слева раздавались приглушённые звуки, и Артемий боковым зрением уловил неясные движения. Радуясь, что ни складские ребята, ни девочка на входе его не разыграли, он закрыл за собой дверь и позвал:
— Ноткин?

Ответом ему было невнятное шуршание. Спина — Ноткинская — сгибалась над старым обеденным столом, который дети часто использовали для рисования карт города и стратегических набегов на редкие поезда. Спина разгибаться не спешила, и Артемий уже хотел снова окликнуть мальчишку, но тут заметил колени, которые этой спине не принадлежали. Хана за столом не было — и Артемий с ужасом осознал, что не попадал в более неловкую ситуацию с тех пор, как… ну, не важно. Важно было то, что Артемий вломился в одно помещение с Ноткиным и Ханом, которые в это время самозабвенно целовались.
И как раз в тот момент, когда воля вернулась к конечностям Артемия, из-за спины Ноткина раздался тихий стук головы о столешницу, и откинувшийся на стол Хан зацепился расфокусированным взглядом за лицо Артемия.
— Ноткин, стой, — прохрипел он, всё ещё впиваясь руками в плечи своего врага.
— Я, пожалуй, снаружи подожду, — Артемий дёрнул дверную ручку, и в комнату пробился луч света. — Мне не к спеху.
Он буквально выпрыгнул наружу, захлопывая за собой дверь. Не пускавшая его внутрь девочка, лихорадочно заталкивая его сумку обратно под стол, удивлённо протянула:
— Чё, реально так быстро?
Бросив скептичный взгляд обратно на Скорлупу, Артемий хмыкнул.
— Не совсем. Меня попросили подождать. Иногда бывают... вещи... важнее здоровья.

— Это Бурах был? — Ноткин прикусил губу и растерянно почесал затылок.
— Нет, это был мой отец! — Хан раздражённо всплеснул руками. — Конечно, это был Бурах. И какого чёрта ему было здесь надо? Я же дал чёткие указания: никого просто так не впускать! И теперь что…
— Ну, он же большой величины человек. Врач. И, кажется, по мою душу пришёл, — Ноткин виновато пожал плечами. — Я сказал пацанам, что иду в Скорлупу. Но Бурах не трепло, никому не расскажет, — он улыбнулся. — Я сам кое-что про него знаю.

@темы: слэш, G-PG, арт, Мор (Утопия), фанфик, джен, День, в который

---

Этап II, тур заявок по старому Мору || текст + арт

[IPL Author]

Название: Письма и подарки
Фандом: Мор (Утопия)
Размер: 746 слов
Пейринг/Персонажи: Ева Ян/Юлия Люричева, Лара Равель, Анна Ангел, Даниил Данковский
Категория: фемслэш
Жанр: романтика, юмор, повседневность
Рейтинг: PG-13
Ключ: День, в который Юлия Люричева отправляет письмо.
Примечание: вдохновлено заявкой:

тык.

Ева и Юлия, обмен письмами и подарками.
На заднем плане могут мелькать гаруспик в роли почтальона Печкина, бакалавр в роли знатока столичных мод и вкусов, Анна-интриганка и Лара, искренне желающая подругам счастья, но это все уже опционально.
Неопределённый сахарный пост-канон.

Грохот дверей разбудил Еву. Она встрепенулась, подскочив на смятых подушках, на которых имела неудачу уснуть вчера вечером. Вчера — потому как из-за неплотно задёрнутых штор уже вовсю светило солнце, и один коварный луч бил прямо ей в лицо. Ева потянулась. Где был её топ? Она точно помнит, что пила с Даниилом. Он принёс дорогое столичное вино от (тут он тяжело вздохнул и закатил глаза, словно он находил нелепым саму необходимость такой формулировки) «дружелюбного лица». На попытки Евы вытянуть из него, кто же является этим лицом, Даниил только фыркал и говорил, что он был бы рад поделиться, но ему строго-настрого запретили даже думать об этом. «Как будто кто-то может заставить меня не думать! Думать — это моя профессия, милая Ева», — цокал он, охотно разливая вино по гранёным стаканам. После второго же стакана он, правда, поспешил удалиться, ссылаясь на то, что его ждут в среднем городе. «Кто?» — вопросила Ева. «Работа», — ответил Даниил, улыбаясь, на что Ева понимающе закивала и заговорчески прошептала: «Удачной работы». Он ушёл, и Ева осталась одна. Кажется, она вытащила из шкафа пару пластинок для граммофона? Танцы в одиночестве приносили ей особую меланхоличную радость, особенно когда она была пьяной. А Ева любила выпить.
И ненавидела шум.
Неконтролируемо зевая, она неловко лавировала между низкими столиками и комодами по направлению ко входу. Сейчас было часов одиннадцать — кто надумается приходить к ней в такую рань? Но входная дверь больше не грохотала, и Ева была настроена благожелательно к незваному гостю. Она щёлкнула замком (Даниил всегда настойчиво просил её закрываться) и распахнула дверь.

За дверью никого не оказалось. Ева в недоумении помотала головой из стороны в сторону и, сонно прищурившись от яркого солнца, выцепила спину Бураха, недовольно топающего по направлению к мосту. Ева нахмурилась. Это он приходил? Но что ему от неё нужно? Гаруспик знал, что он не был желанным гостем в её доме. Ева, почувствовав свежий весенний ветер на своей коже, вздрогнула и потянула дверь обратно на себя — и тут у своих ног заметила элегантно украшенную подарочную коробку. К банту была прицеплена записка: «Для Евы Ян».

* * *

Дрожащими от волнения пальцами Юлия зажгла сигарету и, неуверенно сев поближе к окну, развернула письмо. Она не рассчитывала на ответ: что уж там, она была уверена, что Ева отбросит её подарок в дальний угол и, посчитав Юлию величайшей занудой, даже не подумает присылать что-то в ответ, тем более письмо, пахнувшее запахом духов, которые Юлия ей и подарила. Всё-таки Лара была удивительно проницательной девушкой — особенно когда речь шла о подарках.

Письмо, доставленное шустрым мальчишкой из Каменного двора, было небольшим, но очень тёплым. Или, по крайней мере, так казалось Юлии, пригретой солнцем. В какой-то момент, перечитывая отдельные строки, она не выдержала и прыснула от смеха и облегчения. И — чуть не подавилась сигаретой, потому что осознание настигло её именно тогда. Ева хочет встретиться. Ох, господи. Она не рассчитывала и на помятую салфетную записку, у неё нет плана для личной встречи!
Она этого не переживёт.

* * *

Анна расхохоталась. «Дорогуша, я знаю, что делаю. Ты не поверишь, но лучшие модельеры Столицы исступлённо пишут мне едва ли не каждый месяц, моля о совете».

Юлия действительно ей не верила, но обижать певицу, вызвавшуюся (навязавшуюся, но не в том суть) помогать, ей не хотелось. В конце концов, когда дело касалось одежды, Лара была ещё худшим советником. И… не может же Анна совсем не иметь никакого представления о стиле, верно? Насколько Юлия знала, та регулярно выписывала модные журналы — правда, неизвестно, ради моды или всё-таки сплетен. И Юлия была готова отдать свой облик в её руки, но… неужели блестящие штаны-клёш и изумрудная рубашка с вырезом, уходящим едва ли не в эти самые штаны, — это… модно? И именно то, что оценит Ева на их встрече? Встрече.
«Анна, я… не думаю, что это разумный выбор», — пробормотала Лара, наблюдая в отражении зеркала, как переливаются штаны Юлии в свете настенных ламп.
«Нонсенс», — вспыхнула Анна и радостно захлопала в ладоши. — «Юленька выглядит без-уп-реч-но. Как ещё соблазнишь строптивую партнёршу? Нужно быть дерзкой!»
Когда Юлия попыталась возразить, что никого соблазнять не собирается, в дверь постучали. «Прекрасно, — подумала Юлия, — вот так смерть за мной и пришла».
Но пришёл всего лишь Данковский, который был здесь совсем по другому делу, но у которого чувство стиля и азарта было сильнее, чем у них всех троих вместе взятых.

* * *

Улыбнувшись своему отражению, Ева провела пальцами по записке на зеркале и уставилась на содержимое трюмо. Ей ничего не будет нужно — кроме духов.

* * *

«Ты… прекрасно выглядишь», — выдохнула Юлия, мысленно сделав себе напоминание пнуть уважаемого бакалавра Данковского под зад.
«Спасибо, — Ева окинула её смеющимся взглядом. — Мы как будто пара».
«Действительно, — Юлия протянула ей руку. Ох, как сильно она пнёт его! — Пойдём?»
«С удовольствием».

@темы: фемслэш, G-PG, арт, Мор (Утопия), фанфик, День, в который

---

Фест "День, в который...", тур заявок по неремейку

[IPL Author]

Название: Широкая степь
Фандом: Мор (2019)
Размер: миди, 12119 слов
Пейринг/Персонажи: Артемий Бурах, Лара Равель, Стах Рубин, Григорий Филин
Категория: джен
Жанр: приключения
Рейтинг: G-PG13
Ключ: Ночь, которую Артемий с друзьями проводят в Степи
Примечание/Предупреждения:1. По заявке: “Пре-канон, Медведь и его компания. Если дополнительно впишете в текст мелкого Бакалавра - буду любить вечно.” Бакалавра не получилось, извините.
2. В тексте вольно использованы бурятские слова и элементы бурятсной шаманистской мифологии. Автор приносит извинения за все ошибки и неточности, которые он, вероятно, допустил при работе с этим материалом.
3. Текст можно скачать в формате doc, pdf или epub.


Работы в лазарете было непривычно много. Почему-то именно в этот день Исидор решил заточить и отполировать все инструменты, и хирургические, и ритуальные, упорядочить свои записи, наклеить на каждую баночку, склянку и коробку в аптеке поясняющую этикетку и переделать еще множество мелких и, в общем-то, несрочных дел, прежде бесконечно откладывавшихся на потом.

Под вечер Артемий, весь день безропотно помогавший отцу, начал проявлять признаки нетерпения. Пробило семь часов, потом восемь, уже совсем скоро Артемий должен был встретиться с друзьями у "Приюта", а Исидор и не думал отпускать его. Напротив, он то и дело спохватывался, вспоминая об очередном ставшем вдруг неотложным деле.

В половину девятого Артемий наконец не выдержал. Они работали в аптеке: Артемий делал заготовки для лекарств, Исидор перебирал бумаги за письменным столом, и конца-края этому не предвиделось.

— Пап, может, завтра закончим? — спросил Артемий, указывая на пучки сушеных трав, которые полагалось истолочь и пересыпать в стеклянные баночки, — До утра ничего с этой травой не сделается.

— Не выдумывай, — ответил Исидор рассеяно, не отрываясь от кипы листов, в которых он что-то исправлял и дописывал, — Совсем немного осталось, за полчаса управишься и можешь отдыхать.

От возмущения у Артемия перехватило дыхание.

— Какие полчаса?! Мне идти пора вообще-то! Ты же обещал, что отпустишь!

Исидор вскинул голову от бумаг, резко развернулся вместе со стулом и уставился на сына.

— Куда это я тебя обещал отпустить на ночь глядя?

— Да к Ларе же! — забывчивость отца не на шутку обидела Артемия, — Мы с ребятами договорились, что ночуем сегодня у Равелей. Я же тебе говорил!

Напряженное лицо Исидора прояснилось, на секунду на нем отразилось что-то похожее на облегчение. Видимо, решил Артемий, отец все-таки вспомнил об уговоре.

— К Ларе... — Исидор устало потер переносицу, — Да, точно, ты вчера упоминал об этом.

— Так я могу идти? — нетерпеливо спросил Артемий.

Вместо ответа Исидор поднялся, подошел к Артемию и испытующе заглянул ему в лицо.

— Скажи, — он помедлил, — Ты знаешь, где у нас лежат антибиотики и антисептики?

— Ну да, — несколько растерялся Артемий, — В шкафу с лекарствами, справа на верхней полке.

— А список лекарств, которые нужно заказать со следующим поездом?

— Наверху, у тебя в столе, где расходная книга... А почему ты спрашиваешь?

— Ты быстро взрослеешь и быстро учишься, — серьезно, даже немного торжественно объяснил Исидор, — Сейчас тебе уже достанет знаний, чтобы взять на себя часть врачебной работы в мое отсутствие. Но чтобы управляться в лазарете самостоятельно, ты должен очень четко представлять, где что находится, и уметь просчитывать, какие запасы тебе понадобится восполнить в ближайшие месяцы... Понимаешь?

— Понимаю, — ответил Артемий без особой уверенности.

— Вот и хорошо, — Исидор крепко обнял сына, затем отстранился и, по-прежнему держа Артемия за плечи, несколько секунд вглядывался в его лицо, — Вот и хорошо. А теперь беги к друзьям, я сам тут закончу.

— Ага, — отозвался Артемий, испытывая некоторое облегчение от того, что этот странный разговор закончился, — Спасибо.

Он мельком глянул на часы, отметил, что до условленного времени встречи осталось всего пятнадцать минут и, схватив висящую на крючке у двери куртку, выскочил из дома.

Торопливо шагая по освещенным закатным солнцем улицам в сторону "Приюта", он еще некоторое время размышлял о странном поведении отца. "И что это на него нашло?" — гадал он, — "Из-за праздника он, что ли, так нервничает? Или из-за того ночного визитера?".

Впрочем, стоило Артемию ступить на мост через Жилку, соединяющий нижний город со средним, где жили Равели, как радостное предвкушение предстоящей ночи полностью вытеснило из его головы тревожные мысли. Он ускорил шаг, потом и вовсе перешел на бег.

К дому Равелей Артемий добрался лишь немногим позже обговоренного времени. Издалека ему показалось, что на площадке перед домом никого нет, тревожно екнуло в груди — неужели друзья ушли без него? Но, подбежав вплотную, он заметил Стаха, одиноко сидящего на ступеньках крыльца.

— Опаздываешь, — заметил Стах укоризненно, дождавшись, пока Артемий отдышится, — Форель уже внутри, договаривается. Гриф подслушивает.

— Отец не пускал, — пояснил Артемий, — потом расскажу.

Оставив Стаха на крыльце, Артемий обошел дом. За углом, под окнами кабинета Равеля, действительно обнаружился подслушивающий Гриф. Заметив Артемия, он прижал палец к растянувшимся в широкой ухмылке губам. Затем, продолжая ухмыляться, поманил Артемия к себе.

Артемий осторожно, пригибаясь, подошел, и устроился возле Грифа в высокой траве. Вместо приветствия легонько хлопнул друга по плечу.

Окна кабинета были приоткрыты, и голоса Лары и Равеля звучали так отчетливо, что Артемий мог без труда разобрать каждое слово.

— … конечно, возьмите, что нужно, — это Равель, — Фонари только не забудь заправить. Керосин в шкафу под лестницей.

Артемий и Гриф обменялись торжествующими взглядами. Равель согласился! Впрочем, этого стоило ожидать: Равель, с посторонними бывший строгим, суровым даже, обожал дочь и редко хоть в чем-то отказывал ей.

— Одеяла возьми зеленые, — продолжал говорить Равель, — Они теплее. И что вас понесло туда на всю ночь? Осень же, холодно.

Артемий с Грифом снова переглянулись — на сей раз встревоженно. На обожание Равеля Лара отвечала взаимностью и врать отцу отказывалась, какими бы неприятностями ни грозила правда. “Мы договорились,” — объясняла она сердито, — “Что всегда будем друг с другом честными.” И на любые доводы друзей только качала головой и повторяла: “Я обещала!”.

— Вот именно — осень, — нашлась тем временем Лара, — Скоро погода совсем испортится. Вот мы и хотим еще разок, пока сентябрь теплый.

Артемий вздохнул с облегчением. К счастью, сообщать отцу только часть правды Ларина совесть позволяла.

— Понятно, — протянул Равель, — Ну, приходите тогда, если замерзнете или заскучаете. Эти хулиганы тебя уже ждут наверное?

— Ждут. Они хорошие, пап.

Услышав последнюю фразу, Гриф закатил глаза и состроил такую гримасу, что Артемию пришлось зажать себе рот ладонью, чтобы не рассмеяться в голос.

Когда он справился с весельем, в кабинете уже было тихо. Видимо, получив отцовское благословение, Лара ушла собираться.

Больше под окнами делать было нечего — не слушать же, как Равель вздыхает и ходит по кабинету. Артемий с Грифом, по-прежнему пригибаясь, выбрались обратно на улицу.

Стах все еще сидел на крыльце, в той же позе, в какой Артемий оставил его, погруженный в какие-то свои мысли. Он медленно, будто нехотя, обернулся к подошедшим и коротко спросил:

— Ну что?

— Разрешил, — охотно отозвался Гриф, — Все что нужно для ночевки Форель тоже возьмет. Везучая она, Форель, — вздохнул он завистливо, — Она если убьет кого, ей Равель разрешит спрятать тело у себя под кроватью.

— Ты у своей и разрешения не спрашиваешь, — заметил Артемий. Насколько ему было известно, Гриф и его мать старались без особой необходимости не вспоминать о существовании друг друга.

— А потому что бесполезно, — огрызнулся Гриф, — У ней что не спроси, все одно пошлет к дьяволу. Так-то ей плевать, в Степь я или в омут головой, но возможности поорать не упустит.

— Да ладно, сказал А. примирительно. Он уже пожалел о своем замечании, — Она и не узнает ничего. Дядя Равель — не сдаст.

Это было правдой. Равель жил замкнуто, близких друзей в городе не имел, и совершенно точно не стал бы обсуждать с Исидором и уж тем более с матерью Грифа занятия их детей. Именно поэтому ночевка в “Приюте” была идеальным прикрытием для разного рода приключений, которых родители более строгие, чем Равель, ни за что не одобрили бы.

Гриф пробурчал себе под нос что-то ругательное, но продолжать разговор не стал. Да и успел бы: в следующую секунду дверь “Приюта” открылась и к ним вышла Лара.

Дверь она, выходя, толкнула ногой, а чтобы закрыть привалилась к ней спиной. Руки у Лары были заняты кипой сложенных одеял, с локтя свисали два керосиновых фонаря.

— Привет, Медведь, — весело обратилась она к Артемию и улыбнулась ему поверх одеял.

— Привет, Форель, — откликнулся он.

Стах вскочил наконец со ступенек и отобрал у Лары одеяла. Молча кивнул на ее “Спасибо” и принялся утрамбовывать одеяла в большую полотняную сумку на широком ремне, прихваченную, видимо, специально для этой цели.

Едва освободив руки, Форель тут же тщательно отряхнула рубашку и расправила юбку. Она, как всегда, была опрятно одета, волосы перехвачены на затылке подобранной в тон юбке лентой, будто Лара не полглядывать за степняками собиралась, а в гости.

— Есть у нас минутка? — спросила она у Артемия, — Я бы в магазин. Ночь будет длинная, проголодаемся.

Она позвенела мелочью в кармане юбки.

— Нормальною, — откликнулся Артемий, — Они после заката начнут, как раз успеем дойти без спешки.

— Я быстро, — пообещала Лара. Поставив фонари на ступеньку, она легко перебежала через улицу и скрылась в дверях магазина.

— Кто о чем, а Форель о еде, — констатировал Гриф.

— О нас же заботится, — заступился за Лару Артемий, — К утру действительно проголодается.

— Заботливая какая… Чтобы мы без нее делали, — продолжил было ехидничать Гриф, но Стах перебил его.

— Идем за ней, чего сидеть-то.

Он подхватил сумку с одеялами, Артемий с Грифом взяли по фонарю, и все трое неспеша направились к магазину.

Лара вышла к ним буквально через минуту, и на плече у нее висела сумка с продуктами.

— Кормилица наша, — с преувеличенным восторгом завопил Гриф, — Какой улов, Форель?

— Хлеб, — откликнулась Лара, — Хороший, сегодняшний. И печенье. Расколотое. У нее расколотое не берет никто, она и отдала просто так. А молока не было, только вода.

— Хлеб это хорошо, — сказал Гриф важно, — Всему голова, и вообще. А печенье, получается, вторая голова. Одна хорошо, а две лучше. Ну что, — он обернулся к Артемию и Стаху, — Идемте, что ли? Или так и будем стоять?

— Идемте, — откликнулся Артемий, — А то ты заговариваешься уже.

По пути через Город к железнодорожной станции, за которой начиналась Степь, они оживленно переговаривались, делились накопившимися новостями. Им уже больше недели не удавалось собраться вот так, вчетвером: все были слишком заняты. Артемию недавно исполнилось двенадцать, и Исидор решил, что он, а заодно и Стах, тоже обучавшийся врачебной науке, уже готовы серьезно заниматься анатомией и помогать при вскрытиях. Лару заставили приглядывать за маленькой дочерью владельца заводов Ольгимского. Отказаться Лара не могла: Равель был человеком дома Ольгимских и находился у Большого Влада в подчинении. Гриф же спутался с какой-то сомнительной компанией и днями и ночами пропадал на городских складах, где у компании было убежище.

Благодаря новым знакомым у Грифа появились кое-какие деньги и новая игрушка: перочинный ножик, который он то и дело доставал из кармана, вертел в руках, подкидывал в воздух и снова ловил.

— А это ты где взял? — осторожно и будто бы брезгливо спросила про ножик Лара.

— Где взял, Форель, там больше нет, — откликнулся Гриф в обычной своей манере, но с явной неохотой в голосе, — Мне для работы нужен.

— Для работы — нож? — тон у Лары стал совсем уж тревожным.

— Представь себе. Работа — дело такое. Тебя папаша кормит, вот и радуйся.

Лара пристыженно замолчала. Возразить ей на это было нечего.

Заметив, что разговор зашел в тупик и желая сменить тему, Артемий рассказал друзьям о странном поведении Исидора.

— Я потому и опоздал, — закончил он, — До последнего прогорбатился в лазарете.

— А чего вы меня не позвали? — удивился Стах. Он учился у Исидора уже третий год и, в отличие от Артемия, охотно брался за любую, даже самую скучную работу в лазарете и аптеке.

Артемий замялся. Он догадывался, почему отец не пожелал воспользоваться помощью безотказного Стаха, но не был уверен, стоило ли сейчас рассказывать об этом. Обидчивый, ко всему относящийся слишком серьезно Стах мог огорчиться и расхотеть идти в Степь. А без Стаха, считал Артемий, в Степи было бы совсем не то.

— Не знаю, наконец сказал он, — Он перед степными праздниками часто чудит. Если хочешь, завтра спросим.

Так, болтая, они проделали весь неблизкий путь до станции и, миновав ее, не сговариваясь остановились и замолчали.

Солнце уже почти село, и Степь лежала перед ними, освещенная его последними оранжевыми лучами. Через море уже начавшей желтеть травы убегала прочь от Города узкая полоска рельсов. Степь остро пахла травами, к этому запаху примешивалась вонь от заводов и боен: смесь гари, крови и навоза.

Все четверо знали эту Степь и любили ее. Они многократно бывали здесь и вместе, и поодиночке, и днем, и под покровом темноты. Степь полнилась уютными, обжитыми тайными уголками и закоулками и обычно была их домом не в меньшей степени, чем сам Город.

Обычно — но не в ночи вроде этой. Сегодня Степь принадлежала Укладу, а Уклад не любил чужаков. Все знали, что городским следует держаться подальше от Степи во время степняцких празднеств. Даже Исидор — менху, один из главных людей в Укладе — запрещал своему сыну участвовать в ритуалах Уклада, пока тот не подрастет. Знай капитан Равель, что Уклад готовится к большому жертвоприношению, он ни за что не подпустил бы свою драгоценную Лару даже близко к степи. Но Равель этого не знал: горожанин до мозга костей, он мало интересовался делами степняков. И Лара с друзьями этим воспользовались.

— Сначала пойдем по рельсам, — сказал Артемий после недолгой паузы, — Свернем у Вороньего Камня, и к Кургану подойдем со стороны кладбища. Быка поведут с противоположной стороны, от Боен, так что нас никто не заметит.

С планом Артемия согласились тут же. Он, хоть и был степняком только наполовину, в делах Уклада понимал значительно больше остальных.

В Степи разговор как-то сам собой прекратился. Они пошли медленнее, старательно прислушиваясь, словно уже пытались уловить отголоски начинающегося степного праздника.

Только один раз Лара нарушила общее молчание:

— А быка… Его твой отец будет резать, да, Медведь? — она почти шептала, хотя до Кургана было еще далеко, и вокруг них, насколько хватало глаз, не было ни единой живой души.

— Наверное, — таким же полушепотом ответил Артемий, — Вскрывают только менху, другим нельзя, а тут еще и большой праздник… Да, наверное отец.

— Он, небось, и тебя этому учит, а, Медведь? — встрял Гриф, — Как правильно заколоты быка на потеху Укладу, как держать в страхе весь город… Ты ж у него единственный наследник.

— Не учит, ответил Артемий чуть резче, чем следовало, — Считает, что пока рано. И никого я не собираюсь держать в страхе. И отца тоже никто не боится.

— Врешь! — подначил Гриф, — Чтоб мы ничего не заподозрили. А сам, небось, ведешь нас, наивных городских детишек на заклание.

— Вот болтун! — от возмущения Артемий даже немного повысил голос, — Ничему такому нас отец не учит. У Стаха вон спроси.

— Не учит, — подтвердил Стах.

На этом разговор снова увял.


Они шли вдоль стены городского кладбища, скрываясь в ее густой тени, когда Лара резко схватила Артемия за руку, а другой рукой указала вперед.

Там, впереди, где в сгустившихся сумерках чернел силуэт Кургана, заплясали огоньки. На вершине Кургана и вокруг него собирались люди — и нелюди — Уклада, державшие в руках фонари. Потом на вершине вспыхнул костер — Курган будто весь превратился в огромный факел.

Степное празднество началось.

Теперь они шагали напрямую через Степь, ориентируясь на огни Кургана. Шли еще медленней, еще тише, еще осторожней, чем прежде, пригибаясь, держась высоких зарослей травы. Фонарей не зажигали, хотя уже почти совсем стемнело — боялись, как бы свет не выдал их степнякам. То и дело кому-нибудь из них чудились приближающиеся шаги и голоса, он замирал, следом за ним замирали и остальные, и только через несколько минут они решались двигаться дальше.

В трехстах шагах от Кургана они увидели первую травяную невесту. Молодая, почти обнаженная степнячка самозабвенно танцевала: плавно покачивалась, вскидывала руки, ритмично, будто в такт неслышимой музыке.

Артемий замер, завороженный зрелищем. У него сладко заныло в груди, в животе и ниже, в паху. Он, конечно, видел невест и раньше, можно сказать, рос среди них, но ни одна прежде не вызывала в нем такой радости и такой тоски как эта, танцующая.

От Кургана донеслось нестройное горловое пение. Слов Артемий не слышал, от мелодии у него перехватило в горле. Музыка манила, тянула, туманила разум. Ударили барабаны. Рядом прерывисто вздохнул Стах — не то от восхищения, не то от страха. Артемий шагнул вперед, стремясь разобрать слова песни и получше рассмотреть танцующую девушку…

Чья-то рука ухватила его сзади за куртку и резко дернула.

— Сдурел?! — прошипел Артемию прямо в ухо голос Грифа, — Увидит!

Артемий покачал головой, не отрывая взгляда от невесты.

— Не увидит, — прошептал он в ответ, — Я знаю, слышал от отца. Они когда танцуют… Говорят с землей… Вообще ничего не замечают.

В доказательство своих слов Артемий сделал еще три шага вперед и оказался всего в паре метров от невесты. Та продолжала танцевать, полуприкрыв глаза.

Он обернулся, ободряюще глянул на друзей: настороженного Грифа, трудно дышащего Стаха, жмущуюся к нему Лару — бледную, с широко распахнутыми блестящими глазами. Увидев, что невеста и вправду не замечает Артемия, все трое нерешительно приблизились.

Еще с минуту они простояли, очарованные танцующей девушкой, потом Артемий взмахнул рукой, привлекая всеобщее внимание.

— Давайте дальше, — шепнул он. Ему не терпелось подобраться поближе к Кургану.

Они двинулись вперед. Через несколько десятков шагов увидели еще двух невест — те, как и первая, не обратили на них ни малейшего внимания. На вершине Кургана суетились темные фигурки степняков. Пение продолжалось. С каждым шагом Артемий все больше уверялся в том, что они в безопасности. “Должно быть,” — думал он, — “Все мужчины уже у Кургана, в степи остались только невесты”. С Кургана он с друзьями, должно быть, были неотличимы от детей степняков. Даже если их и заметили бы — сочли бы опоздавшими, спешащими на праздник. А значит, они смогут без проблем подобраться еще ближе…

— Байха! — грянуло вдруг у них за спинами. Лара коротко вскрикнула от неожиданности. Артемий вздрогнул и резко обернулся.

Высокий, крепкий степняк возник словно из ниоткуда всего в нескольких шагах от замерших друзей. В руке у степняка был факел, пламя бросало резкие черные тени на его скуластое лицо.

— Байха, — повторил степняк и повел в их сторону факелом, стремясь разглядеть лица, — Шудхэр! — выругался он, — Тут городские дети.

Артемий глубоко вздохнул, собираясь с духом, и шагнул к степняку, загораживая собой друзей. У него был план на случай, если их обнаружат. Не слишком тщательно продуманный, но план.

— Да будет здоров твой скот, хатангэр, — произнес Артемий приветственную формулу, надеясь, что его голос звучит уверенно, — Я — Артемий, сын ягарчина Бураха. Они, — он указал на Стаха, Грифа и Лару, — Со мной. Мы ищем моего отца. Не мог бы ты, кровный, проводить нас нему?

Степняк молчал, и по его застывшему лицу невозможно было понять, как он отнесся к словам Артемия.

— Не хвались именем своего отца, ахар, — наконец выговорил он, — Твой отец — преступник. Он нарушил табу, и сегодня Уклад будет судить его за это. Ты можешь остаться — суд станет для тебя хорошим уроком. Но остальные должны немедленно уйти. Им нельзя было приходить сюда на Ургэн Тала.

Артемий машинально ответил, что говорил степняк четко и грамотно, хоть и с заметным акцентом. Должно быть, работал в Бойнях или на заводе, может даже жил в городе…

Впрочем, сейчас его куда больше интересовало другое.

— Что вам сделал мой отец? — спросил Артемий, и тут же услышал, как тонко и испуганно звучит его голос, — За что его судят?

— Ягарчин Бурах нарушил табу, — повторил степняк, — Обучал чужака Линиям тела, дозволял ему раскрывать мертвецов. Уклад будет судить его за это.

“Вот значит как,” — растерянно подумал Артемий. Ему-то казалось, что отец все уладил, что он держит ситуацию под контролем…

— Это из-за меня, да? — раздался позади Артемия сдавленный голос Стаха.

Степняк смерил его тяжелым, враждебным взглядом.

— Это ты — городской мальчик, ученик Бураха?

— Это я, — Стах шагнул вперед, отодвинув Артемия в сторону.

— Не надо! — выдохнула Лара, но Стах не обратил на нее внимания. Взгляд его был прикован к лицу степняка.

— Если я виноват, — он помолчал, собираясь с мыслями, — Если я нарушил… Так и судили бы меня.

“Идиот!” — захотелось закричать Артемию, — “Ты хоть понимаешь, что ты говоришь, с кем ты торгуешься?”

Но степняк лишь презрительно рассмеялся.

— Уходи, городской мальчик. Уходи, шэрхэр. В ночь на Ургэн Тала...Сама Степь тебя осудит.

Он отвел взгляд от решительного, хоть и бледного лица Стаха и поглядел куда-то за спины ребят. Проследив его взгляд, Артемий обернулся — и сердце у него оборвалось.

Сзади, от Кургана к ним приближались двое Червей. Бесформенные завернутые в тряпье тела с сидящими прямо на плечах, без намека на шею, круглыми головами, огромные лапищи, резкие, размашистые движения — все в Червях внушало страх. Со степняками-людьми у Артемия еще был призрачный шанс договориться, но вот с Червями…

— Дёру! — первым опомнился Гриф и рванул мимо степняка прочь от Кургана, по пути дернув за собой Лару. Артемий и Стах припустили следом.

Они бежали, подхлестываемые страхом, уже не заботясь о скрытности. Их тяжелое дыхание и лихорадочное сердцебиение были слышны, казалось, по всей Степи. Бежать было сложно: ноги путались в густой траве, а фонарь, закрепленный на ремне брюк, при каждом шаге с лязганьем бил Артемия по бедру.

Артемий то и дело оглядывался на бегу, проверяя, не отстают ли друзья. Они не отставали: справа в темноте мелькала светлая рубашка Лары, Гриф был подле нее, Стах топал сзади. Они бежали, пока резь в боку не стала совсем уж невыносимой, потом остановились — сначала Артемий, а следом за ним остальные — И долго, судорожно хватали ртами воздух, пытаясь отдышаться.

— За нами… Гонятся? — прохрипел Стах.

— Не, — выдохнул Гриф, — Я слушал, хвоста нет. Давно уже все чисто.

От этих слов Артемию стало чуть-чуть спокойней. Из них четверых у Грифа был самый острый слух и самый богатый опыт выпутывания из переделок.

Лара пустила по рукам бутылку воды и принялась заново собирать рассыпавшиеся волосы. Артемий, уже восстановивший дыхание, оглядывался по сторонам в поисках знакомых примет. Он не помнил, чтобы они пробегали мимо кладбища — это могло означать, что они слишком сильно забрали на юг, вглубь Степи. Здесь совершенно не чувствовалась заводская вонь, зато запах трав стал совсем одуряющим. Курган скрылся из виду, пение тоже смолкло — должно быть, им удалось убежать достаточно далеко.

— Не знаю, где мы, — наконец прервал молчание Артемий и обернулся к друзьям, — Что делаем?

— Ясно, что делаем, — пожал плечами Гриф, — Идем дальше. Куда-нибудь да выйдем.

Артемий, поразмыслив секунду, кивнул. Степь в радиусе нескольких километров от города была полна известных им примет и ориентиров. В какую бы сторону они сейчас не пошли, рано или поздно обязательно выйдут к Вороньему Камню, Корзинке или небольшому болотцу там, где уходит под землю Жилка.

— Подождите, — сказал Стах, — Разобраться надо. Медведь, что с Учителем? Что еще за суд?

Вид у Стаха был пришибленный. Его широкие плечи ссутулились, а лицо, от природы угрюмое, с резкими крупными чертами, стало совсем уж мрачным.

— К нему приходил человек от Уклада, — признался Артемий, — Вчера ночью. Я из своей спальни слышал часть разговора. Про табу и, — он неопределенно повел плечом, — Как Уклад не может допустить. Но я думал, отец все уладил! — спешно продолжил А., поймав тяжелый взгляд Стаха, — Тот степняк, он вначале чуть не рычал от злости, а потом успокоился. И они договорились о чем-то, я слышал, они повторяли “тиимэл даа”, это формула согласия. Я думал, отец его убедил!

— А почему ты мне не рассказал?!

Артемий неловко пожал плечами и промолчал. “Не хотел тебя огорчать” прозвучало бы слишком глупо.

— Слушайте, — вмешался Гриф. Он явно нервничал, — Давайте вы на ходу разберетесь, а? Валить отсюда надо.

Стах резко кивнул и, напоследок смерив Артемия сердитым взглядом, зашагал в темноту. Остальные последовали за ним.

— Медведь, — нерешительно начал Стах после нескольких минут гнетущей тишины, — А что теперь будет с Учителем? Они же… — он замялся — Они же его не убьют?

— Не убьют, — отрезал Артемий, — Он глава Уклада. Может, запретят раскрывать священных быков, отдадут это право старейшине другой семьи… Но точно не убьют и не изгонят. Тот степняк меня остаться пригласил, помнишь? Значит, для Уклада я все еще свой. Значит, и от отца они не отреклись. Ну и отец. Он же не дурак какой. Он не стал бы нарушать табу, которое ему чем-то серьезным грозило бы.

Чем дальше он рассуждал, тем более убедительными казались ему собственные нестройные доводы. На самом деле Артемий почти ничего не знал о степняцком правосудии — но даже на долю секунды не позволил себе усомниться в том, что с отцом все будет в порядке.

Стах слушал внимательно и, кажется, тоже изо всех сил убеждал себя в правоте Артемия. Он приостановился, чтобы идти с ним вровень и требовательно, почти умоляюще, заглянул ему в лицо.

— Слушай, а почему отец… — он осекся, — твой отец... Зачем он вообще ввязался во все это? Если Уклад запрещает. Почему не взял в ученики степняка?

Артемий заметил, как вздрогнула спина шедшей впереди Лары. Ему и самому на секунду стало мучительно неловко от оговорки Стаха. Разница в условиях жизни никогда не была помехой их дружбе, но все же Артемий и Лара невольно ощущали вину от того, что у них, в отличие от Грифа, едва переносящего свою мать, и Стаха, вообще не помнящего родителей, был дом и нормальные, любящие семьи.

— Потому что городу нужны врачи, — ответил Артемий поспешно, — Именно городу, не Укладу. Осталось всего три рода менху, и из них только он пользует городских. А Уклад вообще не должен мешать городским врачам. Так отец объяснял. И тот степняк с ним согласился! — добавил он упрямо, — Они договорились о чему-то!

— Угу, — протянул Стах мрачно, — Договорились. Я так и понял.

Он снова прибавил шагу и, обогнав Артемия, пошел рядом с Ларой. Артемий увидел, как Лара, повернувшись к Стаху, что-то сказала ему шепотом, и как Стах замотал головой в ответ.

Артемию стало неуютно. Он кожей чувствовал повисшее в воздухе напряжение. Ужасно хотелось ляпнуть что-нибудь глупое и веселое, чтобы Стах хмыкнул, Лара улыбнулась, Гриф сказал в ответ что-нибудь язвительное, и все снова стало как прежде. Но подходящие слова никак не лезли в голову, да и ситуация была слишком серьезной, такую не исправить дурацкой шуткой. Стах шел угрюмый, погруженный в невеселые мысли. Лара, обычно первая бросающаяся всех мирить, в этот раз молчала. Пару раз она оглядывалась на Артемия: лицо у нее было потерянное и несчастное. Гриф чуть слышно свистел сквозь стиснутые зубы, словно говоря: я к этим разборкам никакого отношения не имею.

Впрочем, некоторое время спустя именно Гриф первым прервал молчание:

— Там кто-то есть впереди.

В той стороне, куда он указывал, в паре сотен метров от них действительно виднелся костерок, прежде скрытый невысоким бугром, Совсем небольшой, около такого могли бы согреться один или два человека, едва ли больше.

— Кто это, Тём? — спросила Лара, — Я думала, степняки все сегодня будут у Кургана…

— Я тоже так думал, — отозвался Артемий с облегчением. Кто бы ни сидел у этого костра, Артемий был благодарен им за то, что дали повод нарушить гнетущее молчание, снова заговорить с друзьями, — Может, пастух какой остался следить за стадом… Я подойду один, — предложил он, — Даже если они меня заметят — сочтут за своего. Как тогда, у Кургана. Посмотрю, кто там, может, спрошу у них дорогу— и сразу к вам.

Дождавшись согласных кивков, Артемий, крадучись, пошел к костру. Подобравшись поближе, он приостановился, вглядываясь в ночь. У костра был всего один человек. Одинокая маленькая фигурка, издали совершенно не выглядевшая опасной.

Ободренный этим открытием, Артемий снова двинулся вперед, уже не пытаясь скрыть своего присутствия.

При ближайшем рассмотрении фигурка у костра оказалась девчонкой лет восьми-девяти на вид, сидевшей, скрестив ноги, прямо на траве. С первого взгляда Артемий не смог определить, кто она такая: на девочке были кожаные штаны и куртка, какие носили дети степняков, зато прическа — две аккуратно заплетенные каштановые косички — и тонкие черты лица выдавали в ней горожанку.

Завидев Артемия, девочка вздрогнула и уставилась на него. Артемий заметил у нее на щеке нарисованное глиной тавро.

— Байна! — поприветствовал он девочку, рассудив, что городской ребенок едва ли сидел бы так спокойно посреди Степи в ночь укладского праздника, — Пусть будет здоров твой скот, басаган.

Девочка широко улыбнулась в ответ на приветствие — так, что стали заменты две черные лунки на месте выпавших молочных зубов.

— Байна! — откликнулась она весело, — А я тебя знаю. Ты сын Исидора Бураха. У тебя тоже сегодня испытание, да?

От ее напора Артемий несколько растерялся.

— Я… Нет, мы заблудились просто. Я и мои друзья. Пытаемся выйти к городу.

Девочка склонила голову набок, посмотрела на него с легким недоверием.

— К Городу? На Ургэн Тала? — переспросила она и тут же спохватилась, — А друзья-то твои, они где вообще?

— Там, — Артемий махнул рукой себе за спину, — Они городские, вот и не рискнули идти к костру. Вдруг там Червь-пастух какой-нибудь.

Глаза у девочки изумленно округлились.

— Ты их одних оставил? Городских? — она взволнованно взмахнула руками, — Давай их скорее к костру!

Что-то в ее тоне заставило Артемия встревожиться, хоть умом он и понимал, что за считанные минуты, на которые он оставил друзей, ничего плохого с ними случиться не могло.

— Да, я сейчас, — бросил он девочке и заторопился прочь от костра, на ходу окликая друзей.

Он нашел их на прежнем месте: все трое уселись на траву, даже не расстелив одеял. Рядом со Стахом и Ларой валялись небрежно брошенные сумки, у бедра Грифа торчал из травы так и незажженный фонарь.

Заслышав приближение Артемия, Лара и Гриф повернули головы ему навстречу. Стах даже не шевельнулся, продолжил разглядывать свои колени. “Ну и пусть себе дуется,” — подумал про Стаха Артемий. Ему было радостно от того, что их злоключения вот-вот должны были закончиться.

— Все чисто! — объявил он, — Там одна девчонка, совсем пигалица. Наверняка знает дорогу до Города!

Стах и Гриф медленно, тяжело поднялись и принялись собирать разбросанные вещи. Лара и вовсе, прежде чем встать на ноги, какое-то время просидела на коленях, словно собираясь с силами. Встав же, она не бросилась по своему обыкновению оправлять одежду и убеждаться, что на ней не осталось травяных пятен, а просто стояла обхватив себя за плечи, и сонно моргала,

— Да проснитесь же вы! — заторопил друзей Артемий, — Доберемся до “Приюта”, там будете спать.

Стах осоловело поглядел на него и принялся яростно теперь кулаками глаза. Лара тряхнула головой, прогоняя оцепенение.

— Извини, — пробормотала она, — Тебя так долго не было, вот мы и…

Она не договорила, зато наконец-то отряхнула с юбки налипшие стебельки травы.

Артемий на секунду задумался, не возмутиться ли — он ведь и десяти минут не отсутствовал! — но решил не начинать новой перепалки.

Девочка у костра дожидалась их с явным нетерпением. Она больше не сидела, а расхаживала вокруг своего костерка, то и дело вытягивая шею и вглядываясь туда, куда ушел Артемий.

— Привёл! — она обрадованно хлопнула в ладоши, — Это все? Все на месте?

— Не месте, на месте, — Артемий невольно заулыбался, — Манеры девочки его веселили.

Та удовлетворенно кивнула.

— Хорошо, — и тут же посерьезнела, — Ты зачем их сегодня привел! Им же нельзя!

— У тебя, мелюзга, забыли разрешения спросить, — пробормотал Гриф, а Артемий ответил:

— Я не привел. Они сами. То есть, мы сами. Хотели подсмотреть за ритуалом.

— На Ургэн Тала? — девочка, кажется, не верила собственным ушам.

— Что еще за Ургэн Тала? — спросил Стах.

Артемий и девочка одновременно повернулись к нему. Артемий пожал плечами.

— Название сегодняшнего праздника, — сказал он без особой уверенности, — Переводится как “широкая степь”. Так ведь? — он глянул на девочку.

Она ответила не сразу. Какое-то время просто растерянно моргала, переводя взгляд со Стаха на Артемия и обратно.

— Вы не знаете, — потрясенно выговорила она наконец, — Вы правда ничего не знаете! Ты же сын Исидора!

— Отец мало рассказывает про Уклад, — неохотно признался Артемий, — Только старые сказания, и язык немного. Считает, что мне еще рано. Так что за широкая степь?

Девочка опять не сразу нашлась с ответом.

— Ну, это такая ночь, раз в году, — неуверенно начала она, — Когда Степь… как бы распахивается.

— Так, — подал голос Гриф, — С меня хватит на сегодня степного фольклора. Ты, мелюзга, — обратился он к девочке, — Скажи, в какой стороне город, и мы пойдем.

Девочка покачала головой, никак не отреагировав на грубость Грифа.

— Ни в какой, — сказала она медленно, — В Широкой Степи нет никакого Города. Вам теперь до рассвета отсюда не выйти.

— Да иди ты! — вырвалось у Грифа. Остальные растерянно молчали.

— Вам нужно к Нюрганай-яhaн, — сказала девочка, — Это камень такой... Не знаю, как сказать по-городскому.
Она беспомощно глянула на Артемия, словно ища поддержки.

— Яhan — кость, — перевел Артемий, — Нюрган… Это, вроде, спина. Получается, "спинная кость"? Позвонок, что ли?
— Точно, позвонок! — обрадовалась девочка. — На спине, между лопаток. Там она до вас не дотянется. Ну, это мне так объяснили. Если ночью в Широкой Степи станет совсем невмоготу — надо идти к Нюрганай-яhaн и ждать там рассвета.

— Может, мы лучше тут с тобой пересидим? — Артемию ужасно не хотелось идти неизвестно куда через враждебную, “распахнутую” Степь.

Девочка замотала головой.

— Слишком открытое место. Городским тут опасно. Широкая Степь сильная, чужаков она терпеть не станет. Изведет. То есть, — она снова поглядела на Артемия, — ты, наверное, можешь остаться. Ты же наш, тебя она не тронет... Только городские без тебя к Нюрганай-яhaн не дойдут.

— А ты не хочешь с нами? — предложил Артемий, — Если в Степи сегодня опасно…

— Нет, мне нельзя, — испугалась девочка, — Помирать буду а не уйду. У меня испытание. Я полукровка, понимаешь? Папка городской. Мне сказали, если проведу ночь на Ургэн Тала одна в Степи, меня возьмут в Уклад. Сделают невестой. А если уйду, получится, что я хоть и полукровка, а все равно городская. Степь меня ни за что обратно не примет, если струшу.

— А ты хочешь в Уклад? — осторожно спросила молчавшая прежде Лара.

— Конечно. В Городе только пыль, серость, да гарь с завода. Да и папка мой, — девочка передернула плечами и скорчила гримасу, — А невесты красивые.

— Так как нам пройти к Позвонку? — нетерпеливо спросил Гриф, — И как нам утром вернуться обратно?

Девочка пожала плечами.

— Как добраться мне самой толком не объяснили. Сказали, пойдешь прочь от костра, там увидишь дорожку, и дальше по ней. А обратно… От Нюрганай-яhaн надо идти… Баруун гар… Это как бы, — она задумалась, подбирая слова, — В сторону правой руки?

— Там два значения, — вспомнил Артемий, — Одно — “направо”, а второе, кажется, “на запад”. Или “на восток”?

— Нет! — девочка испуганно затрясла головой, — Не на восток, точно. На восток на Ургэн Тала вообще нельзя ходить. Так мне объяснили. Восток — дурная сторона. Холодная сторона.

Артемий смутно припоминал что-то похожее в легендах, которые ему рассказывал отец. Про восточный ветер, от которого вянет трава и болеет скот, про приходящих с востока упырей-орлоонов…

— Точно, — сказал он, — А “на восток” будет "зүүн тээ". Оттуда еще глагол “зүүлэхэ”. Помню, я еще удивился, когда узнал.

— А что значит “зүүлэхэ”? — полюбопытствовал Гриф.

— “Умирать”, — вместо Артемия ответила девочка. И повторила, — На восток на Ургэн Тала нельзя ходить.

Она помолчала, неловко переминаясь с ноги на ногу, потом сказала:

— Вы идите, наверное. Ночь в силу входит. И вообще... Вдруг, мне не засчитают испытание, если я буду не одна, а с вами?

Артемий вдруг остро почувствовал симпатию к этой девочке, застрявшей, как и он сам, где-то посередине между Городом и Укладом. Впрочем, к симпатии примешивалась изрядная доля зависти: в отличие от Артемия, девочка явно определилась, какая сторона была ей ближе.

Ему захотелось напоследок сделать для девочки что-нибудь хорошее.

— Может, — начал он неуверенно, — тебе помочь как-нибудь? — он замялся, пытаясь придумать, как они могли бы помочь девочке, — Передать что-нибудь твоему отцу или друзьям в городе, или… — Он беспомощно развел руками.

— Нет, нет, ничего не надо. Разве что… Может, у вас еда какая есть? У большого костра будут мясо и молоко, но мне туда нельзя.

Артемий вопросительно глянул на Лару.. Та кивнула и потянулась к застежке на сумке.

— У нас хлеб, — сказала она девочке, — И печенье, только оно поломанное.

— Поломанное — это ничего. А хлеб лучше себе оставьте. Ночь будет длинная.

Девочка взяла из рук Лары сверток с печеньем и бережно опустила на траву. Порылась в карманах куртки, вытащила что-то и протянула Ларе.

— Вот, возьми. Это тебе на обмен.

Артемий пригляделся. На ладони девочки лежал оберег: кожаный шнурок с нанизанными на него костяными и деревянными бусинами. В середине висел треугольный, в полладони размером осколок кости.

— Не надо, — торопливо сказала Лара, тоже, видимо, разглядев кости, — Я не на обмен, я просто так.

Девочка поймала взгляд Артемия и выразительно закатила глаза, будто предлагала вместе подивиться Лариной глупости.

— Просто так у чужаков ничего брать нельзя! Только меняться.

Увидев, что Лара все еще колеблется, Артемий прошептал:

— Бери, Форель, не обижай ее.

Форель мельком глянула на него, потом снова обернулась к девочке.

— Хорошо, я возьму. Спасибо.

Она осторожно взяла амулет, покачала его на ладони.

— То-то же, — обрадовалась девочка, — Без оберега на Ургэн Тала плохо. А этот хороший, с сердечной косточкой.

— Нету в сердце никаких костей, — подал вдруг голос Стах.

Девочка обернулась к нему.

— Это не из сердца кость, — с готовностью пояснила она, — Просто называется так. А на самом деле она из души. Когда тело человека умирает и уходит в землю, от него остается скелет. А от души — сердечная косточка.

Стах, кажется, собирался еще что-то возразить, но Артемий перебил его.

— Спасибо, — сказал он девочке, — Слушай… Тебя как зовут-то? А то глупо как-то, даже не спросили…

— Я Ветка, — представилась девочка, — Это от Иветты. А досижу до утра — буду Нара. По-моему, — добавила она. — Нара куда красивее.


Распрощавшись с Нарой, они решили продолжить путь в том же направлении, в котором прежде убегали от Кургана. По их расчетам это должен был быть юг или юго-запад. Нара говорила, что, в какую бы сторону они ни пошли, рано или поздно обязательно наткнутся на дорожку к Позвонку, поэтому все четверо внимательно глядели себе под ноги.

Вскоре они вынуждены были зажечь фонари: глаза, привыкшие было к темноте, после яркого света Нариного костра снова ослепли.

В свете фонарей ночная Степь показалась им еще более враждебной и отчужденной, чем раньше. Прежде все вокруг: небо, земля со всеми ее неровностями, заросли травы — были раскрашены в прохладные, отстраненные оттенки иссиня-серого. Теперь в лужице света у них под ногами горели привычные, дневные цвета: зеленый, желтый, бурый, зато за ее пределами сгустилась непроницаемая чернота, тревожно пахнущая твирью и сыростью, полная шелеста травы и треска насекомых.

Артемий шел первым, руку с фонарем держал на отлете, освещая путь остальным. Он старался сосредоточиться на траве под ногами, на поисках дорожки, но то и дело отвлекался, оглядывался на друзей. Ему было тревожно. Что имела в виду Нара, гадал Артемий, когда говорила, что Степь изведет чужаков? Каждая мелочь, казалось ему, предвещала беду. Вот Лара споткнулась, уже в третий раз с тех пор как они отошли от костра. Вот Гриф, не шумит и не балагурит как обычно, а понуро бредет позади всех, фонарь болтается в безвольно опущенной руке. Вот Стах то и дело запрокидывает лицо к небу, вглядывается, шевелит губами, словно подсчитывает что-то...

Заинтригованный поведением друга, Артемий тоже задрал голову, всмотрелся в темное небо. Оно было пустым, безоблачным и безлунным, только мелкие звезды морали в спокойных глубинах, почти не давая света. Артемий попытался найти знакомые созвездия, но не смог. Запнувшись о торчащий из земли полускрытый травой валун, он выругался и снова уставился себе под ноги.

— Стойте, — сказал вдруг Стах у него за спиной, — Я, кажется, понял, где мы.

Артемий обернулся к Стаху, остальные тоже уставились на него.

— Я понял, где мы, — повторил Стах — Знаю, как выйти к Городу.

На лице у него явственно читалось облегчение.

— Мы не выйдем к Городу до утра, — возразил Артемий — Нара же сказала…

— Значит, соврала! — перебил Стах, — Я узнаю это место.

— Но…

— Завали, Медведь, — встрял Гриф, — Ну и где мы, по-твоему?

— За Каменным двором. От Кургана мы шли почти все время на северо-запад, так что обошли нижний и средний город. Если сейчас повернем туда — Стах махнул рукой куда-то назад и вправо, — Выйдем к водокачке у Глотки.

Стах говорил настолько уверенно, что на минуту Артемий даже усомнился в собственной правоте. Он задумался, пытаясь представить описанный Стахом маршрут.

— Ерунда получается, — сказал он наконец, — Почему Каменный двор, если мы ни Жилки, ни Глотки не переходили? И рельсов тоже не видели…

— Жила и Глотка недалеко от города уходят под землю, можно пройти посуху — возразил Стах, — А рельсы просто не заметили в темноте.

Лицо у него сделалось неприятное, одновременно упрямое и злое.

— Признайся, Медведь, ты просто уходить не хочешь, — в голосе Стаха звучали раздражение и усталость, — Интересно тебе, да? Все эти ритуалы, обереги, испытания. А что твои степняки сделают с нами… или с отцом твоим… на это тебе плевать.

— Ты свихнулся, да? Сам себя слышишь?! — Артемий сжал кулаки, с трудом задерживаясь от того, чтобы броситься на Стаха.

А тот будто не заметил реакции Артемия. Продолжил прежним скучным тоном.

— Ты если хочешь остаться — оставайся. Нас только не надо впутывать в свои отношения со Степью. Сам же видишь, тут городским не рады, — потеряв всякий интерес к Артемию, он обернулся к стоящей рядом Ларе, — Пойдем, Форель.

Лара неуверенно глянула на Артемия, но, встретившись с ним взглядом, тут же отвела глаза. Артемий видел, что она сомневается.

— Давайте не будем разделиться, — попросила Лара, — Договоримся о чем-нибудь и пойдем вместе.

— Да нечего тут договариваться, — сказал Гриф, — Стах прав. Валить отсюда надо, пока целы.

А Стах взял Лару за запястье и легонько потянул за собой.

— Пойдем, Форель. А за него не волнуйся, ему степь ничего не сделает.

Лара не сдвинулась с места —- но руки не отняла. Она переводила потерянный взгляд с Артемия на Стаха и обратно, на лице явственно отражалась внутренняя борьба.

Артемий вглядывался в лицо Стаха, гадая, какая муха его укусила. Стах, конечно, был упрямцем каких поискать, но Артемий не помнил, чтобы он когда-нибудь так упирался, не имея доказательств своей правоты, или так легко переходил к обвинениям и оскорблениям.

Артемий снова представил себе карту города, и окрестностей, попытался воспроизвести на ней маршрут, на котором так настаивал Стах. Если они прошли на северо-запад вдоль городской границы, а теперь должны были свернуть назад и направо…

— Подожди… — его осенило, — Ты что? Ты нормальный вообще? Придурок, сказано же тебе, что на восток нельзя!

Стах пренебрежительно дернул плечом, лицо скривилось еще сильнее.

— Ну и не ходи, раз тебе нельзя. Насильно не потащу. А мне степняцкие сказки не указ.

С этими словами он развернулся и зашагал туда, где, как ему казалось, был город, увлекая за собой Лару. Та упиралась и что-то сердито втолковывала ему, но Стах, казалось, не обращал на это ни малейшего внимания.

— На восток нельзя! — крикнул Артемий им вслед, — Форель! Ларка, не ходи за ним!

Он хотел было броситься за ними, но путь ему преградил Гриф. Несильно, но ощутимо толкнул в грудь.

— Ну вот зачем ты, а? — прошипел он, — Говорят же тебе, делай как хочешь, нас только в покое оставь.

Артемий уставился на него, тщетно пытаясь осмыслить происходящее с друзьями. “Может и правда?” — мелькнула у него в голове предательская мысль, — “Может, пусть идут, раз не желают больше иметь со мной дела?”

Но в эту секунду впереди закричала Лара.

— Пусти, да пусти же!.. Стах, отпусти меня, мне больно!

Из-за плеча Грифа Артемий увидел, как Лара тщетно пытается свободной правой рукой оторвать от своего запястья пальцы Стаха. И как тот, словно не замечая Лариных усилий, продолжает идти, вполголоса объясняя ее что-то на ходу. Они были уже метрах в двадцати от Артемия с Грифом и продолжали удаляться — Лара, как бы отчаянно она ни упиралась, остановить Стаха не могла, она была на голову ниже и почти вдвое уже в плечах.

“Он ведь так ее и уведет,” — подумал Артемий, — “Насколько далеко на восток нужно уйти, прежде, чем станет слишком поздно?”

Он шагнул в сторону, пытаясь обойти Грифа. Гриф шагнул тоже. Артемий взял Грифа за плечо, пытаясь отодвинуть его в сторону. Гриф цепко перехватил его руку, а свободной рукой выхватил что-то из кармана. Ножик.

— Ладно, — сказал Артемий, поспешно отступая назад, — Хоршо. Вы меня убедили, возвращаемся в город. Пойдем, догоним Стаха с Форелью, они там убьются без фонарей.

Гриф с видимым облегчением сунул ножик обратно в карман — слова Артемия его убедили.

— Ну наконец-то. Я уж думал, ты совсем...

Не дав ему закончить предложения, Артемий рванул за удаляющимися Стахом и Ларой.

Он успел заметить на бегу, как Лара, не переставая вырываться, запустила свободную руку в карман юбки, потом резко взмахнула ей. Стах, вскрикнув, отшатнулся. Воспользовавшись его замешательством, Лара отскочила на несколько шагов. Подбежавший Артемий встал рядом с ней.

Стах морщился от боли, держал пострадавшую руку на отлете. По тыльной стороне запястья у него бежала кровь.

— Ты чего? — он пялился на порез и, кажется, не мог поверить своим глазам.

— Я?! — голос у Лары звенел от возмущения и испуга, — Я чего? А сам?

Она подняла левую руку — на бледной коже даже в неярком свете фонаря отчетливо выделялись багровые следы пальцев.

— Я… — лицо у Стаха стало совсем растерянное, — Я не…

Он шагнул к Ларе, потянулся к ней.

— Не подходи! — Лара попятилась, вскинула правую руку в защитном жесте. Артемий увидел, что в кулаке у нее зажат выменянный у Нары оберег, и что острый край сердечной косточки потемнел от крови.

Стах послушно остановился. Лицо у него застыло, лоб наморщился, словно он изо всех сил пытался и никак не мог сосредоточиться. Он осторожно потрогал пораненное запястье, вытер ладонь о штаны, размазав кровь. Снова поднял глаза на Лару.

— Это я тебя так? — спросил он, указывая на ее руку.

— А кто по-твоему? — не выдержав, ответил вместо Лары Артемий, — Ты соображаешь вообще, что творишь, упертый ты осел? И сам чуть не убился, и Форельку… Сказано же тебе: на Ургэн Тала нельзя на восток!

— На восток… — раздался из-за спины Артемия голос Грифа.

Артемий резко обернулся, готовясь к новым неприятностям, но Гриф ничего не предпринимал. Просто стоял и тер виски, с тем же, что и у Стаха страдальческим выражением лица.

— Надо идти, да? — неуверенно спросил он, поймал взгляд Артемия, — На восток…

— Не надо никуда идти, — отрезал Артемий, — Разбираться надо. Какого черта на вас нашло на всех?

— Степь на нас нашла, — негромко сказала Лара, — Помните, та девочка говорила? Не любит чужаков, изведет… Это ведь оно, так, Медведь?

— Наверное, — отозвался Артемий. Слова Лары звучали разумно и многое объясняли.

— Ну конечно, — продолжила Лара почти обрадованно, — Когда осенью народ от твири дуреет, так и говорят: у них Степь в головах. Вот и у нас… Тебя не тронуло, потому что ты степняк, а я… А у меня вот, — она показала на раскрытой ладони оберег.

С лица Лары исчезло настороженное выражение, она даже заулыбалась. Должно быть, от облегчения, решил Артемий. Ему и самому куда легче было поверить в козни Степи, чем в то, что Стах был способен так себя повести. Впрочем, полностью радости Лары он не разделял. Кто знает, не вернется ли наваждение снова.

— Значит, это все гребанная Степь? — Гриф тоже постепенно приходил в себя, — Вот же… Если эта дрянь так мозги наизнанку выворачивает, неудивительно, что все степняки такие стукнутые.

Совсем уже успокоившаяся Лара подошла к Стаху.

— Руку дай, — скомандовала она, — Нет, другую, здоровую.

Взяв протянутую руку Стаха в свои, она накрутила ему на запястье шнурок оберега, завязала аккуратный узелок.

— Не надо, — Стах сделал слабую попытку освободиться, — Я не хочу степняцкое.

— Стах, — сказала Лара, серьезно глядя ему в лицо, — Не выдумывай, ладно? Он же правда помогает. Меня вы с Медведем удержите, если что, а вот ты… — убедившись, что возражение не последовало, она продолжила, — Вот и славно. А теперь давай другую руку.

Лара порылась в карманах, вытащила аккуратно сложенный белый платок. Потянулась перевязать порез.

— Стой, — встрял Артемий, — Нужно промыть сначала. И, по-хорошему, лучше бы антибиотик еще, мало ли, где эта кость валялась.

Лара кивнула, достала из сумки бутылку воды. Протянула платок и бутылку Артемию и шагнула в сторону, уступая ему место.

Артемий как мог тщательно сполоснул руку Стаха водой из бутылки. Осмотрел порез — совсем неглубокий, зато длинный, — и туго перетянул платком. В лицо Стаху Артемий старался не смотреть. Он был одновременно и зол на друга, и чувствовал себя виноватым. В конце концов, это он, Артемий, потащил их на укладский праздник в Степь...

— Нормально? — спросил он у Стаха, по-прежнему не поднимая глаз.

— Ага, — откликнулся тот, — Жить буду. Слушай, Форель, я… В общем, извини за руку. И вообще.

— Забудь, — тут же откликнулась Лара, — Это же не твоя вина. И вообще, мы квиты.

Она легонько дотронулась до Стаховой повязки.

А постарался отогнать навалившиеся на него неприятные мысли. Слова Лары — “это не твоя вина” — царапнули его. Все это, подумал Артемий, в нас уже было. Степь не открыла ничего нового — только вытащила наружу то, что прежде скрывалось в глубине. Стах всегда был упрям, и порой не замечал, как, словом или делом, причинял другим боль. Гриф всегда был резким, готовым ввязаться в драку. А Лара… Замечал ли он прежде в Ларе ту злую решимость, с которой она распорола Стаху запястье?

Его невеселые размышления прервал голос Грифа.

— Тут тропинка, — сказал он, тыча пальцем в траву, — Пойдем по ней или попытаемся вернуться, где были?

Артемий посмотрел туда, куда указывал Гриф. Там в траве действительно вилась дорожка — широкая и плотно утоптанная, она так отчетливо светлела на фоне бурых стеблей, что оставалось только удивляться тому, что никто из них не заметил ее раньше.

— Пойдем по тропинке, — решил Артемий, — Нара так говорила. Увидим дорожку, по ней дойдем к Позвонку.

При упоминании Нары Гриф кривовато усмехнулся.

— Значит, будем верить малявке до конца? Черт знает, что у нее на уме. Тоже ведь степнячка.

— Она полукровка, — напомнила Лара, — И она нам дала оберег.

На это Грифу возразить было нечего.


Ступив на дорожку, они немного приободрились. Идти по упругой утоптанной почве было значительно легче, чем продираться через траву, да и сам вид тропинки внушал уверенность, что они на правильном пути и уже скоро будут в безопасности. Над головой прохладно мерцали звезды, в траве перемигивались светлячки, кузнечики трещали так громко, что приходилось повышать голос, чтобы слышать друг друга. Страшная, враждебная Широкая Степь как будто отступила, поняв, что чужаки не поддались ее чарам.

Впрочем, Артемий с друзьями старались не терять бдительности. Почти все время молчали, лишь изредка указывая друг другу на кажущиеся важными приметы и звуки.

Они шли уже довольно долго, когда дорожка начала хиреть. Заросли по обочинам становились все выше и гуще, между стеблей тут и там блестела в свете фонарей вода. Гриф подобрал с земли камень, бросил на обочину — тот с негромким чавканьем ушел в жидкую грязью. Тропинка завела их в болото.

Сама дорожка тоже сузилась, так что им приходилось теперь идти гуськом, по одному: Гриф с одним из фонарей впереди, Артемий со вторым — сзади, Стах и Лара с сумками между ними. Но даже таким манером идти по тропинке становилось все сложнее. Стебли травы и ветви кустов то и дело перехлестывали через нее, загораживая проход, норовили опутать ноги, зацепиться за одежду.

Продираясь через особенно крепкий травяной узел, Гриф снова вытащил из кармана свой ножик. С ним дело пошло быстрее: острое лезвие легко срезало непослушные жесткие стебли. Один из них, словно в отместку, немедленно порезал Грифу руку, но того это только раззадорило.

— Так тебе! — торжествующе воскликнул он с удвоенной энергией заработал ножом.

При виде ножа Артемия охватило дурное предчувствие.

— Гриф, убери — попросил он, — Не надо ножом.

Гриф обернулся и изумленно уставился на Артемия.

— В смысле — не надо? Предлагаешь зубами грызть эти джунгли?

— Не знаю. Не ножом. В Укладе… В общем, есть такое поверье. Что Степь не любит железа. У кого ее дозволения нет, тому нельзя с ножом.

Удивление на лице Грифа сменилось раздражением.

— Знаешь, — он взмахнул рукой, срезая очередной стебель, — Куда эта твоя Степь, — еще один взмах, — Может засунуть свой Уклад, — взмах, — Со всеми его поверьями?

Артемий хотел было возразить, но в этот самый миг нога его зацепилась за торчащий из земли острый корень, и он полетел вперед, чудом не упав и не сбив с ног идущую впереди Лару.

— Все в порядке? — она встревоженно обернулась к нему, но тут же ойкнув, вскинула руки к голове: в ее волосах намертво запуталась нависавшая над дорожкой ветка репейника.

Шипя и кривясь от боли, Лара зашарила руками по затылку, пытаясь нащупать и выпутать цепкие соцветия из волос. Артемий кинулся помогать ей. Ветка вцепилась намертво, вокруг нее уже сбился колтун, будто кто-то специально постарался как можно крепче вплести ее в Ларины волосы.

Крикнув Стаху с Грифом, чтобы подождали, Артемий принялся медленно, по одной высвобождать из колтуна тонкие пряди. Лара морщилась и привставала на цыпочки, когда он тянул слишком сильно, но не жаловалась.

Артемий старался действовать осторожно, и все равно, когда он закончил, шея у Лары была расцарапана колючками, а на репейнике остались висеть целые клочья волос.

— Как тебя угораздило? — спросил Гриф с оттенком восхищения в голосе.

Лара, ощупывавшая затылок в попыках оценить нанесенный ущерб, только пожала плечами.

Наконец они готовы были продолжать путь. Пройдя десяток шагов, Гриф перерезал очередной натянувшийся над дорожкой упругий стебель. Тот, резко распрямившись, хлестнул Грифа по лицу. Гриф срезал еще один, и Артемий услышал, как выругался Стах: острая ветка мазнула его по порезанной руке, едва не сорвав повязку.

— Подожди-ка, — пробормотал Гриф. Артемию не было видно его лица, но интонации голоса выдавали внезапное озарение, — То есть, когда я…

Он взмахнул рукой с зажатым в ней ножом. Широко размахнулся для нового удара — и подскользнулся, едва не потеряв равновесия.

— Вот значит как, — Гриф воинственно тряхнул головой, — Поверье, говоришь, в Укладе. Не нравится, да? — выкрикнул он, — Не любишь? На, получай!

Он притянул к себе особенно крепкую ветку и принялся яростно кромсать ее ножом.

Ветка переломилась с сухим, отчетливым треском. А потом… Артемий не успел разглядеть, что именно произошло потом. Он увидел только, как Гриф отлетел в сторону и с плеском упал на обочину, в доброй паре метров от дорожки.

— Гриф! — охнула Лара.

Гриф попытался подняться, но не смог даже встать на четвереньки. Всякий раз, когда он переносил вес на руку или на колено, они начинали погружаться в жидкую грязь.

— Не вставай! — скомандовал Стах, — Лежи. Лежачего трясина лучше удержит. На одном месте тоже лучше не оставайся. Ползти сможешь?

— Попробую, — сквозь зубы выговорил Гриф.

Он попытался ползти к дорожке. Получалось плохо, он барахтался в грязи, тщетно пытаясь нащупать точку опоры. Тогда Гриф схватился за траву, попробовал подтянуться — но стебли легко вырвались из земли, остались у него в руках.

— Надо что-то ему бросить, — Лара засуетилась, принялась нервно ощупывать свою одежду и сумку. Дернулась было развязывать пояс на юбке, но тут же бросила — пояс явно был слишком коротким, чтобы дотянуться до Грифа.

— Одеяло! — сообразил Артемий.

Стах, по-прежнему несший сумку с одеялами, кивнул. Вытащил одно и бросил его плашмя на обочину между собой и Грифом.

Очень осторожно, стараясь не делать резких движений, Гриф попытался вползти на одеяло. Двумя руками вцепился в шерсть, подтянулся, лег на край одеяла грудью. Артемий оттеснил Лару назад и встал рядом со Стахом, готовясь вытягивать Грифа.

— Сука, — вдруг выдохнул Гриф. Глаза его распахнулись, лицо, и без того испуганное, стало совсем белым, — Су-ука..

— Что там? — окликнул его Артемий.

— Нога, — выговорил Гриф, — Застряла, зацепилась за что-то. Сейчас, сейчас я…

Он судорожно задергался, безуспешно пытаясь высвободиться.

Артемий лихорадочно соображал.

— Ты меня удержишь? — спросил он у Стаха, — Попробую до него дотянуться.

Стах смерил его оценивающим взглядом.

— Удержу.

— Может, лучше я? — спросила Лара, — Я легкая…

— Ты его не вытянешь, — возразил Артемий, — Хочешь помочь — дай лучше пояс.

Лара поспешно выдернула поясок от юбки из петель и протянула ему. Артемий тщательно завязал один конец на своем запястье, второй оставил свисать.

— Готов? — спросил он у Стаха.

Тот кивнул и крепко взял его сзади за ремень штанов. Артемий выдохнул, собираясь с духом, и наклонился вперед, к Грифу.

Он почувствовал, как уходит из под ног опора. Теперь большую часть его веса удерживал Стах: ремень больно впивался в живот. Артемий понадежней уперся пальцами ног в край дорожки и продолжил наклоняться.

Колени у него мелко задрожали, удерживать ноги прямыми становилось все сложнее. Зато протянутые вперед руки Грифа теперь оказались совсем близко. Дотянуться до них Артемий не смог бы, зато конец Лариного пояса добросил без особого труда.

Гриф тут же схватился за пояс, намотал его на запястье.

— Тяни! — крикнул Артемий.

Он услышал, как Стах закряхтел от натуги, как испуганно ахнула Лара, и на секунда уверился, что это конец. Глупо было предполагать, что Стах вытянет их обоих.

Но Стах вытянул. Артемий почувствовал резкий рывок - это высвободилась нога Грифа. Гриф тут же проворно подтянулся, вполз на одеяло животом и бедрами и уже без посторонней помощи выбрался на тропинку. Стах одной рукой перехватил Артемия за куртку и одним движением вернул его в вертикальное положение.

Какое-то время они молчали, осмысливая произошедшее. Гриф сидел на дорожке, приходя в себя, Артемий растирал кожу там, где ее пережало ремнем и Лариным поясом, Стах сжимал и разжимал кулаки, разминая затекшие пальцы.

Наконец Гриф встал. Артемий заметил, что с левой ноги у него сорвало ботинок. Нож Грифа и фонарь тоже остались в болоте. Полубосой, с ног до головы покрытый грязью, вид Гриф имел самый жалкий. Веснушки на его бледном лице казались почти черными.

— Ну и подавись, — процедил Гриф зло и сплюнул на дорожку.

Подхватив с земли фонарь Артемия, он решительно захромал вперед, голыми руками разводя и разрывая стебли травы.

Остальные уныло потянулись за ним. Настроение у них было подавленное.

“Еще пара подобных происшествий,” — мрачно думал Артемий, — ”И до Позвонка мы просто не дойдем”.

Словно отвечая его невеселым мыслям, с болота поднялся туман. Свет фонаря едва пробивался через густую серую хмарь. Волосы и одежда быстро пропитывались влаго. Идти теперь приходилось очень осторожно, тщательно выбирая безопасное место для следующего шага.

— Как сквозь воду идем, — проговорила Лара, прервав напряженное, сосредоточенное молчание.

— Что, Форель, рада возвращению в родную стихию? — ехидно откликнулся Гриф. Настроение у него явно было самое поганое.

— Дурак, — беззлобно сказала Лара.

Гриф набрал было воздуха, готовясь произнести следующую колкость, но вместо этого вдруг остановился, закрутил головой по стороная. Поднял руку, призывая остальных к тишине.

Все четверо прислушались. Откуда-то спереди до них доносился звук колокола, искаженный туманом но все еще ясный. Артемия мороз пробрал по коже.

— Это еще что? — прошептала Лара.

— Сейчас увидим, — тоже шепотом откликнулся Стах.

Звук приближался.

@темы: G-PG, Мор (Утопия), миди, День, в который

---

[IPL Author]

Название: Решили Анну
Фандом: Мор 2019
Размер: мини, 1 201 слово
Пейринг/Персонажи: Аглая Лилич/Анна Ангел, косвенно Вера Верба
Категория: фэмслэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Ключ: по заявке «Уползите Аглаю!»
Примечание/Предупреждения: смерть персонажа, пощёчины, лёгкий мазохизм

Инквизитор вызвала всех, кроме Анны. Всех, кто имел значение. Кто не сливался с безликой публикой.
«Инквизитор приехал за мной! Мор случился из-за меня!»
Анна совсем не умела собой владеть, забывала, что скрывается от Властей. Она скучала по прошлому, по восхищённым взглядам на её гибкое тело в обтягивающем трико. Она жила затворницей, скромницей, но иногда что-то переворачивалось в её душе, и не помня себя она снова превращалась… в ту, которой больше не была. Ту, которой больше не было на свете. Анна оборачивалась скоморохом, ходила колесом, кувыркалась в воздухе. Горожане только открывали рты. Опомнившись, потупив взгляд, она спешила домой, наглухо закрывала все окна, забивалась под одеяло и кляла себя последними словами. Божилась, что впредь такого не случится.
Поздно. Они узнали. Они донесли. Расплата здесь.
Перед тем, как идти к Инквизитору, Анна смыла с лица краску, нашла пару пыльных башмаков — она ненавидела обувь. Она доверяла поверхности, только когда чувствовала её подошвами, иначе боялась оступиться и разбиться насмерть.
Но сейчас Анна должна выглядеть обыкновенно.
Она нашла старое платье, которое никогда не надевала, которое принадлежало той, другой девушке, набросила на плечи её накидку и вышла в город.
Всю свою жизнь Анна боялась заразиться. Ей отвратительны были прикосновения других людей, чужие вещи, животные и, особенно, дети. Но песчанки она не боялась. Чуяла в ней другую природу. Что толку от неё беречься? Если захочет, песчанка заберёт, как ни берегись. А если не судьба, можно хоть вываляться в тряпье с покойников.
У Собора толпились люди. Анна скользнула между ними невзрачной тенью, что твоя горожанка — взгляд потупила, одежда скромная, поступь бесшумная. Только тяжёлые двери Собора отворились послушно и сразу — у акробатки сильные, хоть и тонкие руки.
Аглая стояла посреди пустого Собора. Высокая, холодная, в плаще, застёгнутом на все пуговицы, прямая и отстранённая. У Анны перехватило дыхание. Аглая не обернулась, прошла к столу, которого раньше в Соборе не было. Уселась за него что-то писать. Она всегда что-то писала — то ли распоряжения, то ли стихи, Анна не знала и не смела спросить. Она сделала шаг к Аглае, потом ещё и ещё. Та не поднимала головы. Заворожённая, как мышь при виде змеи, Анна медленно приближалась к той, что должна была её погубить, а та её не замечала.
Анне всегда приходилось постараться, чтобы Аглая её заметила.
Остановившись в пяти шагах от стола, Анна не смела больше двинуться. Она всхлипнула, испугалась, когда этот звук эхом прокатился под сводом, и только тут заметила, что у неё всё лицо в слезах. Опухло! Покраснело! Как предстать перед Аглаей в таком виде?..
Аглая наконец на неё посмотрела. Молча. От её холодного взгляда Анну обдало жаром.
— Прости меня, — пролепетала Анна. — Я так соскучилась по тебе, миленькая. Не гони меня, не отводи от меня своих глазок. Я пришла помочь тебе. Я тенью буду ходить по домам, я всё сделаю, что ты мне скажешь. Хочешь, я ради тебя убью кого-нибудь? Я могу! Возьму верёвку, проберусь ночью в спальню, и задушу. А могу и голыми руками, если ты так скажешь. Что ты, не отворачивайся от меня, я же так…
Несвязный поток её слов прервала пощёчина. Лицо обожгло, как обжигало прежде. Дыхание перехватило, в низу живота сладко сжалось, начал расслабляться узел, завязанный так давно.
Аглая не сказал Анне ни слова. Больше не прикоснулась и снова не смотрела. Но Анна летела домой, душа её пела, будто она снова прыгала под куполом цирка. Надо только придумать, чем её привлечь. Надо подарить ей то, что не подарит никто другой. Зачем она предлагала убить? Так глупо. Убийц у неё хватает. Она инквизитор, в её распоряжении правительственные силы и неограниченные полномочия. Но и Анна не так проста. Она захихикала. В её арсенале найдётся кое-что, чего не сыщется и у инквизитора.
Когда пошли слухи, будто бы Аглая Лилич собирается бежать из города вместе с Артемием Бурахом, Анна пришла в ужас, что может опоздать. Но это был полезный ужас. Он не парализовал её, напротив, придал решимости. Анна отбросила коробки, сваленные в кучу в углу самой тёмной из комнат. Из самой нижней она вытащила несколько предметов, которые использовала только один раз, а затем спрятала и больше не смела на них смотреть. Только в кошмарах ей иногда мерещилось, что кто-то их нашёл и отдал её под суд. Посмотрев на них, убедившись, что они не истлели от времени, Анна прижала коробку к груди и побежала в Собор, как была, босиком и с размазанным гримом. Больше она не боялась, что её узнают. Не боялась выронить коробку и разметать по мостовой свою тайну. Ей важно было только одно, хоть на несколько мгновений получить то, что не мог дать Анне никто другой, кроме Аглаи.
— Я знаю, тебе грозит плаха. Это из-за меня? Ты не должна была тогда со мной… Нет, я молчу, молчу, не смею ни о чём говорить. Я подчинилась тебе, я сделала, как ты мне сказала. Я исчезла. А теперь исчезнешь ты. Ты же этого хочешь? Исчезнуть, чтобы никто никогда тебя не нашёл, чтобы на всём белом свете одна только Анна знала, где ты. Я знаю, как это сделать. Я подарю тебе свой секрет. Это совсем просто. Получилось даже у меня. Смотри, в этой коробке… — Анна показала Аглае то, что принесла, и объяснила, как это использовать. — Ты найдёшь кого-нибудь и околдуешь, ты это умеешь. Выберешь кого угодно. Хоть этого, Потрошителя. Он сделает для тебя что угодно, соблазни его, и когда он потеряет себя в твоих объятиях… Укради тогда его лицо, укради его силу, и будь свободна. За ним не станут охотиться Власти, никому нет до него дела.
Она говорила без эмоций, без красивостей, так, как нравилось Аглае. И Аглая наградила её тем, что слушала. Сердце Анны трепетало, она не смела поднять глаз, она сжимала бёдра, распаляя жар, который разгорался от снисходительных кивков Аглаи.
— Приходи к Управе, завтра утром. Я приготовлю для тебя награду.
— Аглая… Родная моя, миленькая… Мне не нужно никакой награды, самая сладкая награда для меня — это помочь тебе.
Аглая сжала подбородок Анны и заставила поднять голову. Её рука была затянута в замшевую перчатку. Если бы не это, если бы Анна почувствовала кожу Аглаи, то сгорела бы прямо здесь, посреди Собора, под куполом, где качался маятник, как цирковая трапеция.
— Завтра утром, возле Управы.
Это были последние слова, которые Анна услышала от Аглаи. Она не помнила дорогу до дома, её мысли полнились картинами того, как Аглая убедится в полезности Анны и наградит её, даст ей то, без чего ей жизнь не мила. Анна представляла, как рука в замшевой перчатке стискивает её подбородок, как скользит по шее, до боли сдавливает грудь, хлещет по бёдрам и сжимает набухшие от вожделения складки.
Всё это случилось в предрассветный час под окнами Управы. Анна плыла, отдаваясь воле Аглаи, раскачивалась всё сильнее, будто летала под куполом, и с каждым толчком приближалась к тому, чтобы совершить полный круг, взлететь на такую высоту, куда не поднималась так давно. Но вместо того, чтобы взлететь, она упала — трос порвался, купол рухнул, на арене разверзлась бездна и поглотила Анну. Перед тем, как сгинуть в ней, она открыла глаза, чтобы в самый последний раз посмотреть на Аглаю. Но вместо неё перед Анной была другая девушка, та, которой давно уже не было на свете, та, у которой Анна украла золотые волосы, и певучий голос, и красивое лицо.
Эта другая девушка приставила револьвер к правому виску Анны.

***
Раньше в Вербах жила совсем другая девушка. Мор всех изменил, но сильнее всего — Анну. Теперь она живёт тихой жизнью, забыла цирковые выкрутасы.
Прежним осталось одно. Она по-прежнему боится детей и ненавидит их.

@темы: фемслэш, Мор (Утопия), мини, фанфик, R-NC, День, в который

---

[IPL Author]

Название: Мракобесие
Фандом: Мор.Утопия
Размер: мини, 1256 слов
Пейринг/Персонажи: Бурах, Данковский
Категория: джен
Жанр: character study
Рейтинг: G
Ключ: День, который ночь перед Советом, и странные решения.
Примечание/Предупреждения: вдохновлено этой заявкой; вольное толкование, возможно, ООС

— Какой Многогранник! Какая Утопия! Какой Город на костях! Это же уму непостижимо, как разумные, вроде бы, люди, готовы отказаться от целого пласта культуры, сохранившейся с незапамятных времен, ради куска стекла и металла, к которому у нас, к тому же, есть чертежи! Бурах! Вы умный человек...
Бурах, предположительно, умный человек, поглубже затянулся столичной сигаретой и выпустил к потолку клуб дыма. Руки у него были перепачканы кровью, костяшки были сбиты, от рубашки воняло травами. Подвернутые рукава были заляпаны зеленым и алым соком. Впечатление он производил несколько странное — казалось, что он то ли пьяный, то ли просто неуклюжий и неряшливый захолустный знахарь, вообразивший себя столичным хирургом.
Но Даниил видел, что этот знахарь умеет.
Потому и обращался к нему с таким жаром — надеялся достучаться через идеологические разногласия.
— Вы умный человек! Вы же должны понимать, что любое здание можно восстановить, в другом месте, где оно не будет стоять на крови! Да, потребуются средства, да, уйдут годы работы, но это возможно хотя бы теоретически. А как восстановить институт Невест? Укладские сказки? Тот странный симбиоз, который здешние горожане построили с максимально традиционным и закрытым сообществом? Как, черт возьми, восстановить Театр, веру в Прозрачную Кошку, орешки, хранящие души, и всю прочую мистику? Это же поле непаханное для этнологов, теологов, археологов, лингвистов и всех прочих. Я бы сам написал здесь диссертацию, если бы специальность позволяла. А бьющееся сердце? Как вы сохранили его живым так долго?
Бурах затянулся еще раз. Сигареты он хранил осторожно, расходовал помалу, потому у него до сих пор остались какие-то запасы. Даниил проследил за завитками дыма, потом принялся смотреть, как Бурах медленно, методично мельчит ножом травы. Тяжелый, сладковатый запах странно успокаивал.
— Завтра я приду на Совет, - сказал Даниил с выстраданной, весомой убежденностью. - И скажу там: моя информация показывает, что вся беда в Городе. Он стоит на крови, зараза идет из его глубин. Но эта же кровь может спасти его. Разрушьте Башню, она хлынет наружу. А потом, если мы будем действовать быстро, мы всех успеем спасти. И возможно, однажды выросшие дети снова построят Многогранник, но сделают это так, чтобы Песчаная Язва не проснулась.
Он опустил руку и потянулся к стакану. Поднял, посмотрел на свет через изумрудную темную зелень. Твирин оказался восхитительной находкой. Он не так бил в голову, как крепкие напитки просвещенной Столицы, и после него не было такого мучительного похмелья. А еще он дарил грезы: сладкие, безобидные грезы, похожие на те, которые рождаются от большинства слабых наркотиков. Только слаще. И, если верить местным преданиям, пророческие.
Бурах закончил с порцией трав, засыпал ее в стеклянную банку, а ту, повозившись, засунул в недра огромного перегонного бака. Движения его были размерены и привычны, руки его знали свое дело, и Даниил восхитился в очередной раз: без законченного образования, на коленке, без толкового оборудования сделать лекарство! Руководствуясь исключительно интуицией, местными поверьями, при помощи местной же травы. Меньше, чем за две недели.
Положительно, это место было ужасно — и совершенно чудесно.
Могла ли сравниться с ним любая Утопия?
— Это восторг приезжего, - сказал Бурах: голос его, низкий, хрипловатый, застал Даниила врасплох. В конце концов, Бурах слушал его уже полчаса и отнюдь не рвался разговаривать. А теперь вот... - Радость туриста. Если бы ты был местным, ты смотрел бы на все совсем иначе.
Даниил подтянулся и сел, откинувшись спиной на плоскую, набитую соломой подушку. Еще несколько дней назад ему и в голову не пришло бы залезть на чью-то чужую постель и пить в ней алкоголь — особенно на постель не свата, не брата, не однокашника, а шапочного знакомого — но здесь и сейчас ничего уже не было важно.
Завтра был совет. Каждый сделал все, что мог.
Бурах, впрочем, так, кажется, не думал.
Он достал еще травы из сумки, мягко, бережно, разложил их по доске. Снова застучал нож и Даниил подумал о том, не им ли было вынуто сердце той несчастной Невесты.
— Половина традиций Уклада — вредная чушь. Отношение Уклада к городским сродни отношению к калекам и убогим. Место женщины в Укладе? Невест раскрывают до сих пор. Новое знание? Бред. Изменения? Ужас и скверна. Грязь, мракобесие, суеверия. В первый день искали Шабнак и забивали женщин камнями.
Бурах говорил ровно, спокойно, размеренно. Только точки сопровождались ударами ножа. Густой, обволакивающий аромат трав вкупе с легким твириновым дурманом придавал картине некоторую сюрреалистичность.
— Узнав другую жизнь, здесь невозможно Завтра я приду на совет и скажу: я знаю, что беда в Многограннике. Его штырем пронзены залежи старой крови, если его уничтожить — я смогу сделать из нее панацею. Но лучше уничтожить сам Город и уйти на другой берег реки, туда, где чисто, чтобы никогда больше не повторялась Язва и чтобы дух человеческий мог расти дальше, а не гнить.
Даниил вздохнул и сделал глоток из стакана. Твирин не обжог, но согрел, и это было приятно.
— А Самозванка придет и скажет, - подытожил он, - «Я знаю, что под Городом кровь, а Многогранник отравлен. Но дайте мне наложить руки и я дам вам то, из чего можно сделать Панацею!». Как полагаете, кому из нас троих поверит Блок?
Бурах промолчал. Только руки его продолжали двигаться, резать, толочь.
— Вы совершенно очаровали Петра, - Даниил снова сполз, улегся, обвел взглядом комнатушку — убогую, маленькую, но до странного уютную. - Вчера я снимал его с погребального костра, и знаете, какими словами?
Бурах молчал, но теперь его молчание, кажется, стало заинтересованнее. Работая с травами, он аккуратно притушил сигарету и засунул ее за ухо. Петр так всегда убирал карандаш.
— Я сказал ему, что если даже вы, сын своего отца и своего народа, находите его Башню истинным чудом, значит, не все потеряно, значит, есть еще люди, чьи сердца восприимчивы к искусству.
Бурах фыркнул. Даниилу та чушь, что он нес, тоже казалась невыносимо пафосной, но Петр был пьян и едва стоял, его можно было взять только так — словами высокопарными и одновременно правдивыми.
— Более того, я сказал, что вы сделаете все, чтобы Башня устояла... Зачем возиться с травами, кстати?
Бурах встряхнул нож и опять принялся ссыпать травы в банку. Судя по тому, как механически и спокойно он двигался, собирался заниматься он этим до утра.
— Затем, что если завтра меня не послушают, нужно будет сделать очень много Панацеи. На весь Город. А для этого понадобятся настои. Реки настоев.
Даниил подумал, что это очень разумный — и одновременно очень бураховский подход: готовиться заранее и работать с тем, что есть.
Потом он подумал еще и сел, осторожно спустив ноги с койки. Комнатка качнулась, вместе с ней качнулся твирин внутри. Это было даже забавно.
— Покажешь мне, как это делается?
Бурах посмотрел на него оценивающе и Даниил поспешил объясниться:
— Если понадобятся реки настоев, это будет значить, что я вышел победителем в каком-то смысле. Логично и правильно будет принимать активное участие и как-то поспособствовать тому, чтобы все обернулось к лучшему. Я, конечно, не хирург, но уж резать-то траву на красивые кусочки не должно быть ужасно сложно.
Бурах усмехнулся и выудил из сумки еще один нож. Судя по звяканью, их там был хорошо если не десяток.
— Резать — самая простая часть. Не обидеть травы — сложная.
Даниил мог бы возвести глаза к потолку и подумать про суеверия, будь он несколько более зашорен. Но вместо этого он встал, взял предложенный нож, и постарался максимально глубоко и добросовестно вникнуть в объяснения, а потом последовать им.

...Рука должна идти легко и плавно, в одном ритме. Эмоций быть не должно, только спокойная сосредоточенность. Подыши, согрей рукоять в ладони. Аромат твири дурманит, думай о нем, вдыхай глубже. Начинай вместе со мной.

Нож поднялся. Даниил вдохнул полной грудью. Нож опустился. Даниил выдохнул.
Нож поднялся снова. Он сделал еще один вдох. Опустился. Выдох.
Это было удивительно просто: расслабиться и следовать за ритмом, чтобы два ножа двигались синхронно.
Возможно, Бурах и был прав, говоря про мракобесие и невежество.
А возможно, он просто разучился видеть красоту в простоте и простоту в ритуалах.
Это было неважно.
Важны были только травы под ножом и несколько часов, оставшихся до рассвета.

@темы: G-PG, Мор (Утопия), мини, джен, День, в который

---

Многие тавро

[IPL Author]

Название: Многие тавро
Фандом: Мор. Утопия
Пейринг/Персонажи: нет
Категория: джен
Формат: хендмейд-бусы
Рейтинг: G
Ключ: отсутствует
Примечание/Предупреждения: Пеньковый шнур, деревянные бусины и акварель. Также использовались в работе Лето, прощай

День, в который теряются бусы

@темы: другое, Мор (Утопия)

---

Лето, прощай

[IPL Author]

Название: Лето, прощай
Фандом: Мор. Утопия
Пейринг/Персонажи: твириновая невеста
Категория: джен
Формат: косплей
Рейтинг: G
Ключ: отсутствует
Примечание/Предупреждения: вольный косплей

День ранний, в который невеста прощается с летом

@темы: Мор (Утопия), косплей, День, в который

---

[IPL Author]

Название: Город зовёт
Фандом: Мор 2019
Размер: мини, 1 707 слов
Пейринг/Персонажи: Даниил Данковский/Артемий Бурах
Категория: преслэш
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Ключ: гибрид заявок «Бакаруспик (можно броманс). «Ты что, читаешь мысли?» — «Иногда. Немного». В эпицентре кошмара Даниил и Артемий почему-то на своей волне, на своём отдельном ментальном острове. Очень разные люди, у которых крайне мало общего, но которых почему-то тянет друг к другу. Inside jokes, моменты неожиданного взаимопонимания, едва уловимое чувство комфорта» и «Хочу бакаруспиков в лучших традициях, но на материале ремейка. Мрачных, запутанных, с мертвыми быками и тонкими материями»
Примечание: две концовки
Предупреждения: сопли, распитие твирина

Артемию приходилось много пить. Это не доставляло ему удовольствия. И без того трудно было удерживать внимание, в голове гудело и сердце билось с перебоями. Но без твирина он бы не справился. Линии путались, извивались, как черви, менялись слишком быстро. Он, может, и распутал бы каждый клубок, если бы время не ускользало, не ускоряло своё течение.
Твирин делал за него часть работы, помогал так же, как помогала бы интуиция. Подсказывал решения, которые Артемий и без того бы нашёл, но потратив время и силы.
В кабаке твирин подавали в бледно-зелёных гранёных стаканах на сто пятьдесят грамм, дешёвых, с пузырьками воздуха в толще стекла. Артемию было не до изысков. Он делал прямо из горлышка четыре полных глотка, и звуки на время отступали, все, кроме тех, на которые твирин хотел обратить его внимание.
Как твирин выбирал, куда направить Артемия?
Тот знал, что зелье не имеет собственной воли, но привык думать о нём как о мыслящем создании. Как о добровольном помощнике, с которым можно разделить тяготы.
Иногда твирин приводил к местам, где из-под земли выступали твириновые стебли. Иногда открывал детские секретки.
Иногда вёл к людям, которым было что ему сказать.

***
— Ты что, читаешь мысли?
— Иногда. Немного.
Бакалавр удерживал его взгляд дольше, чем требовали обстоятельства. Потом хмыкнул и пожал плечами:
— Действительно.
К бакалавру твирин приводил снова и снова. В Омут, в кабак, в Управу, в чумной квартал. Бакалавр всегда имел что сказать. Если не было вопросов, то находилось, чем поделиться. Если не было просьб, то уж непременно находилось, на что пожаловаться. Скоро Артемию не нужны стали подсказки твирина, чтобы знать, что им есть что обсудить. Но подсказки оказывались кстати потому, что найти бакалавра не всегда было просто.
Он был чрезвычайно деятельным, встретить его можно было при самых необычных обстоятельствах. Однажды твирин позвал Артемия на лестницу в небо, ту, что на берегу Глотки. Он подумал, настало время проверить, что дети положили в тайник. Но его опередили — на лестничном пролёте кто-то склонился над ящиком. Кто-то в плаще. Артемий усмехнулся и полез вверх.
— Какая неожиданная встреча, коллега, — ничуть не смущённый бакалавр протянул ему руку.
— Тебя тоже взяли в игру?
— О чём ты? Какая игра? Я поднялся сюда, чтобы на себе испытать, что делают с человеческим духом творения Стаматиных.
— Раз уж в Многогранник тебя не пускают?
— Именно.
— И что же? Как твой дух?
— Ничего не чувствую. Может быть, из-за того, что напрочь лишён страха высоты? Или не для таких чурбанов, как я, это всё строили.
Они помолчали. Стоял вечер, впервые за несколько дней проглянуло солнце. Ветер стих. Тут, наверху, было красиво и даже, как ни парадоксально было это осознавать, спокойно.
На эту лестницу в небо Артемий завернул по дороге от Лары. У неё он как следует поел и даже вздремнул. Он чувствовал себя достаточно сносно, чтобы от четырёх глотков твирина не болела голова.
Артемий рассказал об игре в секретики. Они отлично провели время, вывернув карманы и рассуждая, что оставить детям, чтобы те не сочли их чересчур корыстными. Наконец, они закончили — а твирин всё пел свою песню, шепча, что дела на лестнице в небо не закончены.
Когда стало темнеть, они вместе спустились на землю. Бакалавр нахмурился, подобрался, готовый бежать по делам. Коротко распрощавшись, снова пожав руку, он поспешил через мост. Твирин развеялся, прочие звуки вернули прежнюю громкость. Артемий не знал, оставалось ли им что обсудить. Пить снова он не стал.
Когда он приложился к бутылке в следующий раз, спустя сутки, твирин снова позвал его к тайнику — только другому, между домов напротив театра. Он надеялся встретить бакалавра, но нашёл только ящик, набитый иголками и засушенными жуками.
Почесав в затылке, Артемий нащупал на дне своей сумки записку с детскими каракулями по центру, оторвал чистый край и написал: «В лавке напротив Сгустка появились хорошие перчатки. Пару взял, ещё две осталось. Б.» Откуда бакалавру было знать, где прячутся детские тайники? Ему же твирин не шептал. Но были у него, значит, свои способы, потому что следующей ночью, следуя зову твирина, Артемий нашёл в тайнике записку: «Спасибо за перчатки, как нельзя кстати. Улетают как одноразовые, не напасёшься. Говорил с мл. Вл., он сказал, К. что-то придумала за его спиной. Может, тебе это будет важно. ДД».
Артемий усмехнулся. Записка запоздала. Капелла уже сама высказалась ему о своих планах.
В последующие дни Артемий не пил. Город мог его звать, но дела вели его в Термитник, Бойни и заброшенное поселение в степи. Нарастала усталость, голод поселился в животе привычной ноющей болью, зато голова оставалась ясной и разум трезвым.
Трезвым Артемий был и когда в следующий раз встретил бакалавра, в Приюте Лары, там, где меньше всего ожидал его увидеть. Перед ним на полу лежал человек в луже крови. Рядом валялся револьвер.
Это было непривычно, говорить с бакалавром, когда твирин не пел свою песню и не заглушал остальные звуки.
— Я объясню тебе как близкому человеку, — лихорадочно говорил он о Танатике. — Башню нужно сохранить любой ценой.
Слова лились непрерывным потоком. Голова заболела хуже чем от твирина. Артемий успел привязаться к этому человеку. Смотрел в его больные горящие глаза, слушал сбивчивые объяснения, в которых было мало логики, мало аргументов, только отчаянные мольбы. Щемило сердце, хотелось зажать уши, зажмурить глаза и спрятаться в самую тёмную берлогу. Артемий едва не готов был выполнить всё, о чём бы бакалавр ни попросил. Но смог бы он принять решение, которое считал неправильным?
Из Приюта Артемий вышел на ослабевший ногах. А бакалавр остался. Куда ему было идти?

Ночной финал
Артемию больше не нужен был твирин, чтобы линии проступали перед ним так же чётко, как линии на ладонях. Ему было страшно. Вокруг города собиралась воронка и втягивала в него всех, кто находился поблизости.
Не только Артемий это чуял. Те, кто не хотел становиться частью роя, побросали всё и теперь брели в ночную степь, к болоту, без еды и тёплой одежды. Артемий задыхался, от катастрофы отделяла нить настолько тонкая, что хватило бы неосторожного слова, неловкого движения, чтобы её порвать. Он метался между уходящими, тряс их за плечи, заглядывал им в глаза, а они отвечали отстранённо. Не своими даже голосами, а будто бы одним общим на всех голосом, с одинаковыми интонациями.
Пытаясь достучаться до Люричевой, он вспомнил, что она говорила накануне приезда Инквизитора.
«Я не глупее Даниила, а Стах режет не хуже тебя, но Инквизитор будет работать с тобой, бакалавром и самозванкой».
Только они трое могли изменить сплетение линий.
Артемий не знал, как достучаться до Клары. Другое дело бакалавр. После всех их разговоров он мог бы попробовать…
Чавкая ботинками по болотистой почве, путаясь в высоких степных травах, он подбежал к бакалавру и пошёл с ним рядом.
Люди двигались медленно, подстроиться под его шаг было легко. Только дыхание никак не получалось перевести, будто чтобы оказаться здесь, Артемию пришлось бежать очень долго.
— Людей надо остановить, иначе они погибнут, — начал он и скрежетнул зубами от собственной беспомощности. — Их пожрёт степь, их самих и их кости. Посмотри, тут Стаматины, тут Каины. Ты же так их ценил? Так их ценишь. Если они умрут, не родится то, что они могли бы создать. А Танатика? Ты отвечаешь за своих людей. Ты не можешь их бросить.
Слова падали мёртвым грузом. Бакалавр брёл всё так же, спокойный и безразличный. Ещё бы. Если бы Артемия пытались переубедить так жалко, он тоже бы не поддался.
— ...помнишь, как мы делили еду из Фонда? Ты сказал, что ненавидишь копчёную рыбу и отдал мне всю. Зато на следующий день я поделился с тобой половиной заработанного, иначе дошёл бы ты до голодных обмороков.
Артемий говорил и говорил, возрождал совместные воспоминания, а сам как наяву видел, как сидел перед спящим Стахом и боялся, что тот никогда не проснётся.
Он почувствовал прикосновение к своей руке. Пальцы у бакалавра были тёплые, будто он не шёл холодной осенней ночью по открытой ветрам степи. Артемий сжал его руку и продолжил дрогнувшим голосом:
— Знаешь, а ты мне снился. Мы так мало спали эти дни, какие только кульбиты не выделывал разум. Это был урок, учительницей была Лара Равель, учила городских детей… Неважно. Ей расскажу, если не сгинем все в болоте. А ты стоял в углу, смирно, как никогда не стоял бы на самом деле. Был наказан. За грубость. Это я тебе Вороха так припомнил, больше уж ты мне не грубил.
Рука в его руке шевельнулось. Уголки губ дёрнулись в слабой улыбке. Впрочем, в темноте могло показаться. Артемий затаил дыхание, чтобы не спугнуть, прижался плечом к плечу и прошептал:
— Возвращайся. Я без тебя не справлюсь. Рано отдыхать, ещё столько работы.
Бакалавр выпустил его руку и остановился. Перед тем, как оглядеться, перед тем, как задать сотни вопросов, он несколько долгих секунд смотрел Артемию в глаза.

Дневной финал
Бакалавр сидел у стены, рядом с ним — Люричева, напротив — Стаматины. Стол был на четверых, но едва завидя Артемия, бакалавр помахал ему и пригласил присоединиться. Артемий подтащил свободный стул и сел будто во главе.
Главный разрушитель.
Бакалавр был пьян и благостен. Нет, разрушение Многогранника не оставило его равнодушным. Когда его взгляд останавливался на Стаматиных, в нём читалась подлинная боль. Но Артемий, даже без помощи твирина, без особенного труда видел, что с окончанием мора к бакалавру вернулось ощущение, что несмотря ни на что он снова способен управлять своей судьбой и своей жизнью. Бакалавр никогда не заботился о том, чтобы скрывать свои переживания, сейчас же, после которого по счёту стакана, тем более.
Артемию не нравилось, что между ним и бакалавром сидела Люричева. Артемий хотел бы сидеть на её месте. И чтобы Стаматины оказались подальше. Стакан твирина снова приглушил звуки, только бакалавр звучал как обычно.
Он не слишком много болтал, больше слушал рассказы Люричевой и стенания Петра. Артемий слышал его дыхание, шорох одежды, стоило ему даже слегка шевельнуться. Слышал, как он проглатывал твирин, и даже различал влажный звук, с которым он размыкал губы.
Артемий выпил снова. Твирину бы указать куда-то ещё — они не могли обчистить все секретики, он не мог собрать всю твирь, невозможно, чтобы никто из горожан и уклада не хотел ничего ему сказать. Но нет. Твирин указывал на бакалавра, после каждого стакана всё настойчивее.
— Выйду подышу, — пробормотал Артемий, с шумом отодвинул стул и поднялся на улицу. В сером воздухе повисла мокрая взвесь, прохладой осела на разгорячённом лице и прогнала опьянение.
На улице не было никого, когда за спиной Артемия с лязгом отворилась и захлопнулась дверь, он не поворачиваясь спросил:
— Хочешь что-то сказать? Говори.
Мелькнула мысль, что бакалавр, может быть, пришёл его убить. Мелькнула и растаяла.
Бакалавр взял его под руку, его дыхание раздавалось совсем близко, сердце стучало часто и сильно — громче, чем сердце Артемия.
— Ты же, помнится, читаешь мысли? — сказал он.
— Кажется. Совсем немного. Не столько мысли, сколько...
Бакалавр засмеялся и перебил его:
— Тогда пойдём. Здесь досадно много людей.

@темы: слэш, G-PG, Мор (Утопия), мини, фанфик, День, в который

---

[IPL Author]

Название: Ночь
Фандом: Мор. Утопия 2019
Пейринг/Персонажи: Ева Ян
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Ключ: Ева находит в степи кости бакалавра и танцует над ними

@темы: G-PG, арт, Мор (Утопия), Визуальная выкладка, День, в который

---

Non omnis moriar

[IPL Author]

Название: Non omnis moriar
Фандом: Мор. Утопия 2019
Размер: мини, 1083 слова
Пейринг/Персонажи: Ева/Бакалавр
Категория: гет
Жанр: драма, психоделизм
Рейтинг: PG-13
Ключ: Объединенные заявки

раз

Постканон для ночного финала. Судьба Евы среди твириновых невест и

два

Ева находит в степи кости бакалавра и танцует над ними.
Примечание/Предупреждения: постканон, смерть одного персонажа и в некотором смысле другого.

Ева танцует, и её босые ноги в кровь исцарапаны степными травами. Она до сих пор не может призвать савьюр, не отвечают травы на её зов. В ней нет любви к матери Бодхо, нет желания раствориться в степи. Так бывает, говорят старшие невесты. Ева ещё услышит твириновую песнь и заговорит с землёй, говорят они. Бычьей кровью рисуют степнячки на её лице и руках старые знаки, надевают на шею деревянные бусы и шепчут о доверии земле. Она идёт с закрытыми глазами прочь от костров и чувствует, как засыхает кровь на лбу.
Ева тянется к небу ладонями – прочь, прочь от земли, вверх, вверх к облакам. Она бы хотела взлететь, стать бесплотным духом и слиться воедино с воздухом. Тело держит Еву прикованным к земле, словно якорь. Она переступает с ноги на ногу, оборачивается и раскрывает глаза. В стрекоте кузнечиков и жужжании комаров Еве чудится знакомый голос. Она замирает без движения, и голос затихает.
- Я же танцую…
Ева снова взмахивает руками и кружится под закатным солнцем. Его лучи обжигают плечи, тяжёлые бусы душат шею, ногам становится больнее, но голос возвращается.
… местные предрассудки. Не костяная людоедка убивает людей, а вирус. Однажды я уже победил смерть.
У него были тёмные глаза и лучи-морщинки в их уголках. Он всегда старался ей улыбнуться перед сном, чтобы успокоить. Ева начинает двигаться быстрее, прогибается в спине и навстречу первым звёздам распахивает объятия. Над головой небо делится на огненно-золотое и темно-голубое.
- Я здесь, я слышу тебя, - бормочет Ева. Она танцует быстро и яростно, и голос в степи отзывается на её движения возмущённым восклицанием.
… что значит, отказываются от лечения? Привяжите и лечите, на счету каждый образец.
Его звали Даниил, вспоминает она, он был таким же чужаком, как и она. Ева любила его, но знала, что тот никогда не ответит взаимностью. Она и не была нужна Еве, чьей любви хватало на двоих.
- Где ты?
Лицо обжигают слезы, ноги – хлесткие и жесткие стебли незнакомых трав с листьями в форме звёзд. Ева танцует до тех пор, пока не подламываются ноги и не наступает ночь, потом падает на землю без движения и пытается отдышаться. Земля раскрывается под ее руками и выталкивает наружу кости в остатках кожаного плаща. Степь жадная, съела и обглодала плоть Даниила, не оставила ни тёмных глаз, ни морщинок, ни самой кожи — и выплюнула на поверхность остатки.
… какая глупость! Non omnis moriar, Ева, останется Танатика. А теперь прекрати свои фаталистические мысли, выпей лекарство и отправляйся спать.
Невесты говорят, что всё выходит из земли и возвращается в неё. Ева пытается отдышаться и переворачивается на бок, притягивая к себе любимые кости. Она знает, чувствует, что это он, закрывает глаза и представляет, как в её объятиях лежит живой человек, тёплый, мягкий и пахнущий лекарствами, сигаретами и иногда выпивкой. Ева помнит, как приходила поздней ночью посмотреть на лицо спящего Даниила, садилась рядом с ним на кровать и смотрела, пока небо за окном не окрашивалось бледно-розовым. Он никогда не просыпался, её Даниил, спал крепко и безмятежно после дневных трудов, пока Ева разглядывала его черты. Он был мечтателем – не таким, как она, тихим и наблюдающим; он был мечтателем деятельным и необузданным, бесконечно стремящимся раздвинуть пределы возможного. Он был сметающим все преграды и трудности огнём, и Ева летела к нему, как бабочка. Она хотела стать частью его мечты и готова была сгореть ради неё, но случилось неправильное, и сгорел сам Даниил. Пропал без вести, известил Виктор Каин, глядя на Еву с едва заметным сочувствием человека, бывшего на её месте и понимающего больше, чем она сама. «Убирайся отсюда, девчонка, Даниил отныне говорит только со мной», — с презрением выплевывала слова Мария, чьи глаза были почти такими же красными, как и её наряд. Вероятно, погиб, сказал Андрей, поглаживая её плечи, пока Ева упрямо мотала головой: нет, не может быть, она не верит, Даниил никогда бы не умер, он обещал не умирать. Не весь.
Дыхание становится спокойнее, а сердце больше не бьется дикой птицей в клетке-груди. Влажные, покрытые землёй и остатками одежды кости в руках Евы чуть заметно пульсируют там, где они касаются кожи, и она счастливо улыбается: я нашла, я была права, здравствуй, милый Даниил, земля вернула тебя мне. Ева открывает глаза и смотрит сквозь стебли неведомых трав в степь, слышит в ветре и шепоте твири все тот же знакомый голос, говорящий с ней громче и увереннее. Она слушает внимательно, переспрашивает непонятные слова на чужом, не степном, языке, восторженно замирает от счастья, когда слышит благодарность за веру.
Невесты пляшут в ритме Земли, вытанцовывая в такт новую жизнь. Ева теперь тоже невеста, но она танцует не для земли, а для Даниила и его костей. Она поднимается вместе с костями и кружит их в своих объятиях – я здесь, я всегда буду рядом, я хочу, чтобы твоя мечта жила. Незнакомые травы обнимают её израненные ступни, льнут к щиколоткам и растут, растут, растут выше. Шаг в сторону, два вперёд, оставляя кровавые следы, три поворота вокруг своей оси. Ева благодарит землю за возвращение Даниила и просит её вернуть ещё немного, ещё чуть-чуть. Она танцует в степной ночи, завернувшись в остатки кожаного плаща, и тихо напевает себе под нос песню-просьбу, песню-молитву без слов. Ева не уверена, кого она просит о чуде, землю или звёзды, но кто-то отвечает. Кости сухо хрустят в её руках, когда сквозь них прорастают стебли неизвестной травы – той самой, с листьями-звёздами. Кости и растения плотно обхватывают тело Евы, и она замирает, боясь спугнуть чудо. Они, чудеса и мечты, одинаково хрупки, одно неосторожное движение или слово может их спугнуть.
Кости ложатся на тело ровно. Пальцы Даниила накрывают пальцы Евы, его рёбра сковывают её грудь, ноги оплетают ноги, череп костяной короной сдавливает виски и лоб. Холодное дыхание в затылок Еву не пугает, ей не страшно отдавать себя в обмен на жизнь Даниила – хотя он и не просит этой жертвы. Он возмущён, яростен, многословен, он хочет закончить свои дела и дотянуться до мечты. Он устыжён разрушением одной и не хочет пропустить другую.
Ева чувствует и не сопротивляется, когда в тело начинают врастать растения и кости. Ей не больно, только прохладно от проникшего в раскрытую грудь ветра и липко от покрывшей тело крови. Кости сливаются с костями, травы сращивают разорванные ткани, голос возмущённый, почти кричит: прекрати, одумайся, прости, прости, прости. Евы больше нет, её маленькое тело исчезает в метаморфозах эндоскелетов и мышечных тканей, а разум сворачивается в уютной, спокойной темноте, уступая место другому, шокированному и слегка удивленному. Думающему сложными и не понятными Еве словами, знающему незнакомый и красивый язык. Она тоже его будет со временем понимать, и Даниил её тоже поймёт. Ради мечты, ради чудес, ради её любви к ним и к нему.

Вместе они делают первый шаг. Мечта идёт в город вместе с разумом Даниила и душой Евы.

@темы: G-PG, Мор (Утопия), мини, Текстовая выкладка, День, в который

---

Этап I, тур заявок по неремейку || мини

[IPL Author]

Название: Заговор
Фандом: Мор
Размер: мини, 7.694 слов
Пейринг/Персонажи: Артемий Бурах/Даниил Данковский, Капелла, Спичка, Мишка, Ласка, Хан, городские дети
Категория: слэш
Жанр: повседневность, юмор
Рейтинг: G
Ключ: День, в который Гаруспик выясняет, что его личная жизнь — дело не личное.
Примечание: вдохновлено заявкой:

"тык"

Какая-нибудь мирная, флаффная совместная активность Артемия с его дитятником, джен или низкорейтинговый бакаруспик, юмор. Сюжеты, например, такие: Артемий вывозит-таки Мишку, а заодно и остальных своих приближённых на море; Артемий устраивает своей чумазой банде банный день; совместное празднование чьего-либо дня рождения, Нового года или ещё какого торжества; у Артемия свидание с Данковским, а дети из ревности шпионят; и т.п. Если туда можно будет втиснуть лёгкие намёки на Хан/Ноткин, вообще хорошо.

Они никому не мешали.

Они только подошли к единственному в городе ресторану и как раз обсуждали его вычурную вывеску. Ресторан открылся совсем недавно — как знак благополучия и восстановления города. Впрочем, он и рестораном-то на самом деле не был, но «я пошёл с друзьями в ресторан» звучало всяко лучше, чем «мы пошли в кабак», поэтому никто из горожан даже и не думал возмущаться. Какие тут возмущения, когда сама Хозяйка Мария благосклонно пришла перед торжественным открытием и прощупала все стены, чтобы заключить: еда будет вкусной (и напитки тоже, но у нас ведь тут не кабак!).

В общем, место было достойное. И ранним вечером ещё не слишком людное, поэтому они — Артемий и Даниил — никому не мешали. Ну да, вывеска ужасна (по мнению Даниила): вся в нечитаемых завитушках и розах. Такая пошлость! Артемий был с ним тайно согласен, однако считал нужным защитить честь родного города и отсутствие эстетического вкуса его жителей. Ну подумаешь, пошло. Что за слово-то такое! Пошло — это когда ты голым танцуешь от спальни на кухню, не подозревая, что именно в это утро юная Виктория решила перестать присылать тебе ментальные сигналы и пришла сама, и теперь, в обрамлении лучей света из окна, с блаженным лицом пьёт чай, пока Данковский за её спиной уверенным жестом проливает на себя кофе из турки и кричит. Но уже слишком поздно, и её внимание приковано к вошедшему тебе, а ты всё ещё виляешь бёдрами.

Даниил закатил глаза.
— Розовая роза на причинном месте не сильно бы улучшила ситуацию, — они оба никогда не забудут стеклянную улыбку на лице Виктории-младшей, когда она упрямо продолжала смотреть прямо в глаза Артемию. «Как я рада видеть тебя в добром здравии, дорогой Артемий», — сказала она тогда. — «Боюсь отвлекать тебя от дел, но у меня есть к тебе очень важная просьба». — «Какая просьба?» — спросил Артемий, застывший в позе испанского танцора. Глаза Капеллы заискрились трогательными слезами, и она улыбнулась ещё шире: «Оденься, пожалуйста».
— А ты не увиливай, ойнон. Ты критикуешь наши заведения просто потому, что они недостаточно… столичные.
— «Столичные»? Что это вообще должно значить? Я не критикую ваши заведения. Это — точно критиковать не могу, пока не увижу хотя бы меню. Я критикую вкус хозяина этого заведения, — уточнил Даниил, видимо, всеми силами пытаясь выкинуть из головы то злополучное утро. И судя по его вымученной улыбке, безуспешно.
— И этот хозяин наверняка сейчас смотрит на нас в окно и разрывается от проклятий. Никаких скидок и праздничных пирожных злобным критикам, — хмыкнул Артемий, которого уже несколько минут не отпускало чувство, что за ними наблюдают.

Потому что, ну в самом деле, они же никому не мешали? Очередь не создавали, разговаривали не громко. Район этот полупустой: Жерло ещё в самом начале эпидемии выжгло, как огнём, и дома до сих пор стояли нежилые, но готовые для нового заселения. Например, ресторанами. Никто почти и не обитал тут — так, пара одиноких выживших, да и те предпочитали проводить время у друзей из соседних районов. В сквере редко можно было увидеть кого-нибудь кроме детей, которых всегда тянуло ко всему заброшенному. Маленькая бакалея и вот теперь ресторан — единственная жизнь в этом трагичном месте.

Дети.

Артемий тихо чертыхнулся. Конечно же, дети, кто же ещё. И что им только нужно от двух взрослых мужчин, которые собираются поужинать? Когда кому-то нужна медицинская (и не только) помощь, никто из сопляков не стесняется схватить их за рукава и требовать немедленного внимания. Так почему сейчас им с Даниилом в спины уставились, по меньшей мере, пять пар детских глаз? Столичный доктор опять им насолил, и они теперь готовят изощрённый план мести? Не похоже, Данковский бы ему тогда обязательно все уши прожужжал про нравы и характер местных детей, если бы умудрился вляпаться во что-то. Тогда что? Артемий ненавязчиво огляделся по сторонам (никого не было видно) и кивнул на вход в ресторан.

— Так мы ужинаем или как? Оставь несчастную вывеску в покое, я уже жрать хочу.
— Кто бы сомневался… — пробормотал Даниил, но, кинув последний недовольный взгляд на фасад здания, дёрнул плащом и всё-таки зашёл внутрь.

Ожидаемо, в ресторане почти никого не было, не считая воркующей парочки в дальнем углу. Столы не были покрыты скатертью, но, явно начищенные, блестели в свете тусклой люстры и многочисленных не слишком эффективных ламп. Деревянные панели, также старательно вымытые, были украшены степными пейзажами: простыми, но уютными. Артемий предположил, что Данковский сейчас думал «слава богу, что не коровьими черепами», но тот не стал ничего комментировать и сразу уверенным шагом направился к столику возле окна: он принёс с собой пачку газет и намеревался прочитать их все за ужином и чашкой хорошего кофе. «Или чего-нибудь покрепче», — добавил Даниил, мрачно вглядываясь в заголовки первой газеты. К ним подошла официантка, дочка владельца, которой на вид было лет семнадцать. В движениях её не было и грамма учтивости и профессиональной выдержки столичных работников, зато лицо светилось дружелюбием: ей явно было приятно, что врачи города уважили их семейное заведение. Ресторан. Не кабак. Не общепит.
Она протянула им свеженапечатанные меню, ещё пахнущие дешёвой типографией:
— Меня зовут Люся, — выдала она и, хорошенечко оглядев их с нескрываемым любопытством, удалилась обратно к барной стойке, где её ждал уже изрядно потрёпанный номер «Лучших ресторанов страны».
— Как мило, — буркнул Даниил и принялся изучать оставленное Люсей меню.

Артемий уставился в своё и с облегчением вздохнул: увлечение первого горхонского ресторатора замысловатыми надписями закончилось на вывеске, все названия в меню были читаемыми — и даже вполне говорящими. Пока он был на учёбе в Столице, поводов (как и желания) захаживать в гламурные кафешки у него не возникало, поэтому устрашающие условно французские имена закусок его всё ещё пугали. А здесь всё человеческое. «Родной город, нормальные люди», — с нежностью думал он.

Они несколько минут провели молча, изредка перебрасываясь комментариями по поводу состава описываемых блюд, которых было не так уж и много, но все — крайне дотошно расписаны.
— Чтобы не получать никаких жалоб от шокированных клиентов, разумно, — заметил на это Люсе Даниил и озвучил их заказ (который не включал «чего-нибудь покрепче», к удовольствию Артемия).
— Но детского меню у них нет, — после того, как ушла Люся, добавил Даниил и выжидающе посмотрел на него.
Артемий равнодушно пожал плечами:
— Невелика потеря.
— Ну да, ну да… — Данковский загадочно помолчал и, придя к каким-то своим выводам, начал с жаром зачитывать особенно мерзкую статейку двухнедельной давности.

Артемий слушал его, рассеянно кивая каждому риторическому вопросу, и, получив свою щедрую чашку травяного чая, взглянул в окно. Он уже хотел заметить, что, если бы сквер не был обнесён каменным забором, отсюда бы открывался живописнейший и умиротворяющий вид, но тут его глаза встретились с детскими глазами. Точно, дети. Точно дети.
На них с крайне серьёзным лицом, прильнув к окну, взирал мальчонка лет пяти. «На ящике, что ли, стоит?» — Артемий моргнул. Мальчонка в ответ тоже моргнул, но в лице не изменился. Его невозмутимое выражение как бы говорило: «Чего пялишься? Давай, занимайся своим Данковским, не обращай внимания. Не видишь, службу веду?». Данковский громко цокнул языком, и мальчик впился в него взглядом. Его маленькое лицо стало выражать ещё большую сосредоточенность.

Артемий чертыхнулся. Люся, проходящая мимо, хихикнула. Даниил поднял на него глаза.
— Обжёгся? Чай горячий?
— Нет. М-м-м… — Артемий замялся. — Ты ничего не замечаешь?
— То, что Робертович — мудак? О, замечаю, конечно, — Даниил многозначительно потряс газетой. — Или то, что ты ведёшь себя как студент на первом свидании?
Артемий кожей почувствовал, как взгляд за окном стал пристальнее.
— Нет, просто… посмотри налево? — выдал он, надеясь, что внимание Данковского к окну заставит сойти детскую слежку на нет.
Даниил непонимающе улыбнулся, но голову повернул — и застыл в недоумении. Мальчик, конечно же, никуда не делся. Взгляд столичного бакалавра его тоже не смутил. Он только шмыгнул носом и беспечно утёрся рукавом.
— Это… Что это? — Даниил всё ещё смотрел на мальчика. — Это какая-то игра?
— Ага. В детективов.
— «…вов»? То есть, их несколько? — Даниил переводил взгляд с Артемия на мальчика и обратно.
— Даже не хочу думать, как много, — признал тот и мысленно чертыхнулся ещё раз, для верности.
— Почему? — спросил Данковский у мальчика, словно тот мог его слышать. «Хотя Суок его знает, может, и слышит», — вздрогнул Артемий.
— Подозреваю, что они… на задании.
Данковский нахмурился:
— Каком ещё задании? Достать из нас души и засунуть их в орех на потеху друзьям?
— Проследить за тобой, — совсем тихо ответил он, когда Люся звякнула перед ними тарелками и театрально раскланялась. — То есть, за нами. Но больше за тобой. Я так думаю.
— В смысле за мной? Я их и не трогал в последнее время.
— Ты трогал… — Артемий ткнул себя в грудь и скривился от осознания того, как неловко всё это выглядело.
Люся включила граммофон.
— О. О. Но зачем ей… — Даниил выпрямился. — Но это не я двусмысленно тряс голой задницей на глазах у Ольгимской!
Артемий вздохнул.
— В этой ситуации важна была не моя задница, а то, что ты хозяйничал у меня в доме, пока эта задница оставалась непокрытой, а значит… — он сделал неопределённый жест рукой. — Ещё небось наплёл ей всякой чуши про то, как я ужасно занят и работаю, а ты благосклонно примчался мне помогать, да?
— Ну а что мне оставалось делать? — Даниил всплеснул руками. — Было совершенно очевидно, что я не только что пришёл. Она застала меня в чужом доме в семь утра за нарезкой сыра, Бурах. Сыра! Это уже достаточно компрометирующе. И тут ты…
— И тут я, — согласился Артемий. — Но я был уверен, что она всё нормально восприняла, — он почесал затылок. — Никак не ожидал… проверок на вшивость.
Они оба повернулись к окну. Мальчик за окном сладко чихнул и затем так же сладко зевнул, но смотреть не перестал.
Данковский скептически вскинул бровь:
— И что же она проверяет?
— Проверяет, подходишь ли ты, — Артемий сглотнул. О таких вещах они с ним не говорили, — мне.
Не успела эпидемия завершиться, как Капелла завела привычку при каждой встрече беседовать с Артемием о его планах на Город и жизнь в нём. Вопросы всегда были безобидные, почти философски-отстранённые, Артемий даже предполагал, что таким образом она пытается выспросить совет, ненавязчиво набраться Бураховской мудрости, так сказать. Мол, сама ещё сомневается в своём будущем, вот и ищет иные точки зрения. Он, дурак, пытался деликатно про их странные отношения с Ханом не спрашивать, вдруг она как раз из-за этого и интересуется его личной жизнью. Совета ищет! Ага, как же. Капелла ему очень симпатична, честно, Артемий не может ничего дурного сказать о ней, но иногда она такая…
— Тебе? — сдавленно хмыкнул Даниил. Немного подумал, закинул в рот кусок побольше и уставился вглубь ресторана, где стоял скрипучий граммофон, из которого лилась тошнотворно-нежная песня про вечную любовь и крепкие страстные объятия.

— Ой-ой-ой, от тебя не денусь никуда, — мурлыкала мимо нот Люся.

— Потому что я Старшина Уклада, а ты… — «городской разрушитель» хотелось сказать ему, но он прикусил язык, — пижон столичный.
Даниил криво улыбнулся.
— Поэтому, да? — он коснулся сахарницы, бездумно повертел её — и выпил свой кофе залпом. Облегчённо вздохнул, откинулся на спинку стула и с вызовом посмотрел на оконного следователя. «Ну, вот он я, ваш пижон. Сижу, пью кофе, гаруспиков не трогаю. И что вы мне сделаете?». По лицу мальчика было невозможно определить, был ли он впечатлён, и что вообще чувствовал этим прохладным мартовским вечером. Артемий взялся за свою тарелку, игнорируя его.

Можно, конечно, выйти и надрать уши настырному, выяснить, каким конкретно инструкциям он и его друзья сыщики-недоростки следуют, но разводить цирк ему не хотелось, да и посетители уже начали собираться: рабочий день заканчивался. И ничего они, в самом деле, предосудительного не делают. Еду едят, беседу ведут. Подумаешь, иногда спят в одной кровати. Голыми. Ну, так зима ещё только отходит, нужно же как-то согреваться ночью! Ничего себе Капелла не докажет, если только в голову прямо во время согревания не решит залезть. От этой мысли Артемий содрогнулся. Он с ней на этот счёт очень хорошо поговорил, но с Хозяйкой, пусть даже и совсем юной, ухо нужно держать востро. Выкинуть может что угодно.
— Так что там этот твой Робертович? — спросил он, старательно изображая интерес. Слушать Данковского, у которого кровь воспламенялась от одного упоминания о бюрократической системе их чудного государства, было всяко приятнее, чем думать о ребёнке, сопливящем им окно. Даниил подхватил тему с энтузиазмом и вернулся к отложенной газете.
— О, мой дорогой Артемий, Робертович — невыносимый мошенник, который смеет публиковать свои грязные статьишки…

Они никому не мешали. И просидели так ещё добрых полтора часа, и, разгорячённый животрепещущей темой, Данковский заказал ещё две чашки («довольно паршивого») кофе, и оба раза он, уже не стесняясь, залил его сахаром. Пил он их с лицом человека, готового в любой момент либо убить первого невежливого собеседника, либо агрессивно броситься в пляс. (Люся тем временем успела сменить пластинку на что-то зажигательное, пусть и не менее тошное). Артемию это ужасно нравилось.



На выходе из ресторана они столкнулись с владельцем — мужчиной с умными глазами и большими усами. Даниил, полный до краёв кофеина, всё порывался «из самых лучших чувств» начать объяснять ему, что вывеска его преуспевающего заведения — это «абсолютно недопустимый…», но после третьей попытки Артемий резво прижал его к себе и вывел наружу, не давая договорить.
— …пиздец, — заключил Данковский и с наслаждением вдохнул полную грудь ночного воздуха. — Свежо. Пойдём к тебе?
Артемий огляделся. Мальчонки, как он и ожидал, было не видать, как не было и никаких гарантий, что ещё с дюжину глаз не следили за ними. Ночь и усталость притупляли чувства. Но это на самом деле было не важно — тёплый и смешной Даниил (всё ещё под рукой) был заманчивее всего остального.
— Пойдём ко мне, — мягко согласился Артемий, и они двинулись в сторону старого Бураховского дома.
Это было ошибкой. Они пошли через Утробу — так было попросту быстрее — и воздух здесь был пронизан искрящейся золотой энергией. Очень слабой, едва ли ощутимой обычным хмельным прохожим, согнувшимся над колонкой, но, несомненно, заполняющей собой всю территорию района. Окна «Сгустка» приветливо светились в сумраке плохо освещённой улицы. «Всё-таки следит», — с досадой подумал Артемий, но руки с плеча своего коллеги не убрал, только ненавязчиво ускорил шаг.

По дороге им не встретилось ни одного ребёнка, кроме Ноткинского Пижона, который выжидал их на том берегу Жилки. Тот уверял, что просто мимо проходил, но, потроша свои карманы на наличие полезного хлама, не сводил хитрого прищура с Данковского. Данковский жест вернул, но все оправдания встречал, кажется, искренним безразличием. Отдав мятую пачку таблеток сомнительного происхождения, Пижон ещё раз оценивающе окинул взглядом бакалавра и быстро ретировался, нехотя ковыляя в сторону моста.

Когда они пришли, Артемий открыл входную дверь и пропустил Даниила внутрь, а сам взял из прихожей ведро и пошёл к бочке. Свежая вода утром всегда пригодится, и лучше набрать её сейчас, не привлекая лишнего внимания любопытных соседей. Глафира Вячеславовна, в частности, очень любила задавать каверзные вопросы, особенно если видела на шее собеседника следы отнюдь не тяжёлой врачебной службы.
Артемий постоял; вдоволь нагляделся ясным ночным небом, наполнил ведро и медленно пошёл обратно — и только тогда заметил, что окна его дома приглушённо мерцали, как если бы кто-то накрыл зажжённую лампу тонким одеялом. Артемий чертыхнулся и, несмотря на полное ведро, зашевелил ногами быстрее.

— Даниил? — вопросил он в пространство прихожей. Обычным вечером он застал бы Данковского на кухне за очередной попыткой сварить человеческий кофе или хотя бы найти не-травяной-чай, но сейчас его там ожидаемо не было — не после трёх щедрых Люсиных чашек. Артемий залил воду в умывальник и, помешкав, предусмотрительно закрыл входную дверь на замок. Да, так не принято, тем более врачу, но повторения инцидента с Капеллой ему не хотелось. Мало ли что.
Поднявшись в темноте наверх, он остановился на пороге общей комнаты. Лампа действительно была, как любит Мишка, накрыта одеялом, а сама Мишка сидела, обняв коленки, на большом стуле с подушкой. Спички видно не было, зато было слышно: он шумно копался в ящиках с одеждой и бельём и гремел посудой в дальней комнате. Даниил же стоял в полумраке возле книжного шкафа и, подслеповато щурясь, судорожно перебирал пальцами корешки книг. Мишка не поднимала головы с коленок, но, Артемий заметил, то и дело недовольно посматривала на Даниила.

— Разве вы не должны быть сегодня у Лары? — недоумённо спросил Артемий. — Что-то случилось?
— Мишка захотела спать дома! — ответил из-за двери Спичка. — Ей не нравится у Лары. Там дует.

Когда Лара предложила помочь ему с воспитанием двух подобранных сироток, Артемий сначала возмутился: мол, он уже сам не мальчик и разберётся как-нибудь с пригоршней детей, не треснет. А через неделю привёл Мишку за руку в «Приют». Лара на это снисходительно повела плечом, но после того, как Артемий пять минут невнятно распинался про то, что ему позарез нужно уйти в степь, неуверенно улыбнулась Мишке и пригласила её внутрь. Как узнал потом Артемий, Лара разгребла второй этаж, освободила гостевую спальню и вообще попыталась оживить дом после печальных событий тех двенадцати дней, но Мишка всё равно предпочитала сидеть, забравшись с ногами, на диване в кабинете Лары, «потому что там дядя примерно хороший висит». Лара не спорила. Спичка поначалу принюхивался к Ларе с большим подозрением, но очень быстро очаровался идеей рыбалки с крыльца дома — так эти двое и стали время от времени ночевать в «Приюте», даже когда Артемий был в городе. Лара была настойчиво не против, и Стах, который теперь сам довольно часто гостил у неё, однажды с видимым удовольствием отметил, что одна из шуток «веснушчатого балбеса» даже вытянула из Форели внезапный смешок.

И сегодня они снова должны были остаться в «Приюте»: Бураховский дом всё ещё ремонтировался, и ванная пока была непригодна для интенсивных банных процедур. И Мишке нравится спальня у Лары. Обитая тёмными деревянными панелями, большая комната с цветочными шторами. «Как будто всё окно в савьюре», — завороженно рассказывала Мишка.

— Ты простудилась, маленькая? — участливо спросил Артемий, присев на корточки возле её стула.
— Нет, — буркнула Мишка.
— Ничего не болит?
— Нет.
— Тебе чего-нибудь хочется?
— Он мне сказку читает.
— Кто? — не понял Артемий.
— Он, — Мишка ткнула пальцем в Данковского. Тот, не обращая на них внимания, всё перебирал пыльные книжки и бормотал себе что-то неразборчивое под нос.
— Даниил? — озадаченно переспросил Артемий.
— Он должен сказку, — повторила Мишка и покрепче обняла свои коленки.
Спичка вынырнул из темноты со стопкой залежавшегося постельного белья и энергично подтвердил:
— Ага. Нужно же как-то оправдать своё место в доме. У нас лоботрясов не любят, — сурово добавил он и скинул бельё на кровать за ширмой в проходной комнате. Погремел чайником.
— А ты почему здесь? Тоже дует? — поинтересовался Артемий, который начал постепенно понимать глубину ямы, которую он себе вырыл. И даже не руками…
— Да вообще. У-у-у то, у-у-у сё! Думаю, это привидения, — Спичка театрально выкатил глаза и понюхал стоящие на столе чашки. Оставшись довольным, засыпал в них чая. — Лара просто молчит, потому что надеется, что они нас так быстрее сожрут. Но мы не лыком шитые, да, Мишка?
— Мгм-м, — ответила Мишка, продолжая смотреть в свои коленки.
Артемий вздохнул. Ловушка захлопывалась.

Голос подал Данковский:
— Я не знаю, какую сказку она хочет, Бурах. Тут из детского только одна убитая книжонка, и то я не уверен, что в ней именно сказки, потому что она наполовину на вашем степном наречии, — он раздражённо помахал ручной копией старой детской книжки, которая Артемию досталась уже изрядно потрёпанной.
— А, это… это детское, да, — с улыбкой ответил Артемий, разглядывая знакомые трещины на обложке. — Но чем ты так провинился, что должен отрабатывать целой сказкой?
Данковский тяжело вздохнул и кинул книжку на стол (и получил за это возмущённое «эй!» от Спички, который как раз занимался сложным искусством разливания кипятка по чашкам).
— Именно, ничем! Не успел и слова сказать, как они меня на ковёр отправили. «Где Бурах, а ты почему здесь, а ночевать будешь, а ты что-нибудь нам принёс, а почитай сказку», — мрачно возвещал он, сложив руки на груди. — Уже и в дом войти нельзя.
— Друзьям — можно, — назидательно отметил Спичка, разглядывая свою чайную композицию.
— А я друг! — воскликнул Даниил.
— Да? — изогнул бровь Спичка.
— Конечно, Даниил — мой хороший друг, что за вопросы, — Артемий опустил руку Спичке на плечо. — Не надо его мучить. Ну, разве что только чуть-чуть, — уже тише добавил он и весело осклабился на недовольный взгляд Даниила.
— Но сказку всё равно должен. Иначе не будет хорошего чая, — угрюмо заявила Мишка со своего стула.
— Без чая плохо, — согласился Артемий, снимая согретое одеяло с лампы. Мишка на это что-то себе пробурчала, но ничего не сказала, а Спичка только покивал, стряхивая со стола крошки (и получив за это по рукам от Артемия).
Все трое, привычно рассевшись за столом, уставились на Данковского, который продолжал стоять, неловко переминаясь с ноги на ногу и выражая всем своим видом плохо скрываемый дискомфорт.
— Что, прямо за столом читать? — то ли презрительно, то ли огорчённо спросил он.
Артемий рассмеялся и отодвинул для него стул.
— Нет, конечно. Твоё обещание — это аванс. Выпей чаю, ойнон.
Даниил опустился на стул, и Спичка тут же участливо пододвинул к нему сахарницу с ложкой:
— Сахарку, доктор?
— Спасибо, — выдавил из себя Даниил и принял ложку. Мишка невозмутимо размешивала сахар в собственной чашке и исподлобья наблюдала за ним.
Минут пять они сидели в тишине, нарушаемой только звоном ложек о керамику и нервным ёрзаньем «доктора», но Артемий не выдержал этой неловкости и устроил Спичке допрос: где они сегодня были, что ели у Лары («суп», — с отвращением декламировала Мишка), приняли ли ванну, как должны были…

— Как давно вы видели Капеллу? — внезапно спросил Даниил с совершенно нейтральным лицом.
— Давненько? С недельку тому она созыва… — затараторил Спичка, но Мишка тихо выдала:
— Сегодня, — она посмотрела сначала на расстроенного Спичку, затем на Артемия. — Она принесла очень вкусные пирожные. Очень.
Даниил бросил многозначительный взгляд на Артемия, и тот со вздохом спросил:
— И о чём же вы говорили?
— Да ни о чём таком! О железных дорогах говорили. Да, о дорогах… — ёрзал Спичка и крайне выразительно зыркал то на Мишку, то на сахарницу. Мишка, заметив этот жест, насупилась и обхватила свою чашку руками, пряча лицо в горячем пару.
— Так ты будешь ночевать? — перевёл тему мальчик, обращаясь к Данковскому. — Я знаю, что гостям нужно выделять чистое бельё, и я нашёл! Можешь спать на моей кровати, а я сегодня потесню Мишку, — на это благородное заявление Мишка оторвалась от чашки и недовольно замотала головой. — Да, потесню. Ты мелкая, тебе всё равно места столько не нужно.
— Я-а, эм, — Даниил умоляюще взглянул на Артемия.
— Не… надо никого теснить, Спичка, — сказал Артемий, успокаивающе гладя Мишку по голове. — Даниил будет спать со мной.
— Но я уже бельё достал… — надулся Спичка, — кошерное. И не смотри, что я блюдо побил. Оно уже битое было.
— Вот себе и застелешь. Чистый в чистом будешь спать, — усмехнулся Артемий. Мальчик обдумал его слова и удовлетворённо сёрбнул чаем:
— А он ноги не моет перед сном, — доверительно сообщил он Данковскому. — Мишка тоже.
Данковский скептично осмотрел Артемия и опасно улыбнулся.
— Какой ужас.
Артемий только фыркнул и добродушно щёлкнул Спичку по лбу:
— Ничего, потерпит.



Когда они допили чай, Спичка по-хозяйски собрал все чашки, сгрузил их в раковину и, довольный проделанной работой, ушёл разглядывать вытащенные на свет божий простыни. Мишка же вцепилась Данковскому в руку и молча смотрела в пол: сам, мол, догадайся. Даниил с усилием отцепил её от себя, взял со стола книжку и обречённо выдохнул:
— Где читать-то будем?
Мишка шаркнула ножкой и повела его в заднюю комнату — прежде отцовскую спальню, с нежной тоской подумал Артемий. Даниил бросил на него последний умоляющий взгляд и скрылся за дверью.

— Бл… — раздалось из-за двери, и через минуту невидимой возни из окошка полился приглушённый свет.
Артемий тихо хмыкнул сам себе и пошёл помогать Спичке, который, в попытках расстелить кровать, уже залез в пододеяльник и бессильно барахтался.
— Кажется, привидение завелось вовсе не у Лары, — сдёрнул с него пододеяльник Артемий.
— Когда кажется, креститься надо, — выдал красный от усердия не-призрак. — Так Ноткин говорит.
Вдвоём они с бельём справились быстро (Спичка снова застрял в пододеяльнике — но уже новом), и удовлетворённый мальчик улёгся в свою чистую постель. Артемий присел рядом и положил руку на его худую коленку, скрытую одеялом:
— Давай признавайся, что вы там с Капеллой задумали.
— Да ничего мы не задумали, чё ты в голову себе вбил? — Спичка фальшиво насупился. — Пирожные ели. Она про большую ответственность задвигала. Большую, понимаешь, от-вет-ствен-ность! Не могу тебе сказать, а то она меня, того, — он чикнул пальцем по горлу, — уволит.
— Уволит, значит?
— Ага. С должности моей, — он гордо вздёрнул нос.
— Постели гостям застилать? — улыбнулся Артемий.
— Да ну тебя, Бурах! Потом ещё спасибо мне скажешь.
— Обязательно скажу. Тебе — обязательно, — Артемий потрепал его по волосам и вышел обратно в общую комнату.

Он встал возле прикрытой двери и попытался что-нибудь уловить, но всё, что ему удалось услышать — лишь неразличимое бормотание. Он осторожно заглянул внутрь. Даниил сидел на кровати и напряжённо вглядывался в страницы книги, освещённой лампой, опасно придвинутой к самому краю старого письменного стола. Он читал тихо, то и дело сбиваясь в неловкие паузы, в которых он пытался разобраться, как читается очередное степное слово. Собственное невежество его явно раздражало, и он едва слышно цокал языком всякий раз, когда был вынужден прерваться на середине строки, но упорно продолжал выдавливать из себя слово за словом. Мишка лежала, укрывшись до подбородка одеялом, и только отблеск лампы в её чёрных глазах выдавал, что она не сводит взгляда со столичного доктора. Артемий не мог сказать, выражало ли её лицо скуку, сонливость, сосредоточенность или неподдельный интерес — и были ли эти эмоции вызваны сказкой или её рассказчиком. Пытаясь разглядеть эту уникальную картину получше, Артемий неосторожно скрипнул дверью, и Даниил обернулся.
— …она спрятала эти семена в свой баул и уснула. Всё. Конец, — подытожил он и с трудом поднялся, словно его ноги были слишком длинными для этой комнаты — или ситуации.
Артемий подошёл к кровати и присел у изголовья.
— Всё хорошо, маленькая? — спросил он, и Мишка сонно кивнула. — Спокойной ночи.
Он поцеловал её в лоб, и она молча укрылась одеялом с головой. Артемий разогнулся и, заметив, что Даниил всё ещё неприкаянно стоит посреди комнаты с потрёпанной книжкой в руках, отобрал её у него, а затем погасил лампу. Шторы уже были задвинуты: Мишка принципиально отказывалась укладываться, если окна оставались открытыми. Он положил книгу на стол и наощупь вывел их с Даниилом в гостиную.

Они молча прошли в хозяйскую спальню, которая ещё месяц назад была одной большой дырой в полу. Ремонт оказался не из лёгких, но стоил того: эта комната без окон служила непритязательной спальней и по совместительству домашней кладовой. Когда Даниил впервые её увидел, то пошутил, что из неё вышла бы отличная фотолаборатория, настолько здесь даже днём было темно без лампы. Тогда же Артемий отшутился в ответ, что теперь знает, в какую профессию податься, если с врачеванием не выгорит, но сам втайне думал, что этот угол ни на что не променяет: эта тёмная комната была «его» ещё в детстве, потому что самые светлые и проветриваемые комнаты отдавались под койки для больных, от которых никогда не было отбоя. Артемий не жаловался: они здесь с Грифом и Форелью любили завязывать Стаху (как самому высокому) глаза и играть в «поймай меня». Без перевёрнутых тумбочек и комодов не обходилось, и они регулярно получали нагоняй за свои выходки, особенно если какому-нибудь пациенту требовались покой и тишина.

Теперь же больницу устроили на заброшенном заводе, который ещё совсем недавно был Артемию единственным надёжным убежищем. Выбор, конечно, сомнительный, но и временный: строительство полноценной больницы оставили до апреля, когда должен был вернуться поезд с материалами, заказанными Каиными, которые пусть и засматривались на левый берег Горхона, но не поучаствовать в создании «такого важного для духа города объекта» просто не могли. Почему они раньше не решались на этот проект — вопрос открытый, но Артемий лишь надеялся, что проектировкой здания займётся не Юлия Люричева. При всём уважении, как говорится…

И, по идее, свободного места в доме должно было стать больше, но очень быстро выяснилось, что Мишка и Спичка те ещё сороки, таскающие в свои владения любые симпатичные им вещи. Свободное место резко сократилось, заполнившись шкафами со сломанными креплениями дверок, шкатулками, потрёпанным диваном и ещё одним граммофоном (Артемий боялся спрашивать). Тут и Мишка выбрала себе Исидорову комнату («потому что она самая маленькая и дальняя, и вообще примерно хорошая»), а Спичка облюбовал проходную («целых два выхода рядом»). Вот и осталась Артемию его старая спальня, освещаемая одинокой свечкой на отштукатуренной стене да парой ламп, найденных на завалах в Ребре. Он только рад (даже если сердце и болит).

— Надеюсь, ты хоть ноги помыл? — ехидно спросил Данковский, усаживаясь на кровать.
— Потерпишь, — благодушно ответил Артемий, расстёгивая ремни рабочей куртки. — Если что, диван всегда свободен.
Даниил фыркнул.
— Из этого дивана торчат пружины. Если кто и буден на нём спать, так это ты, — сказал он и тоже начал раздеваться.
— Ты так сильно меня ненавидишь? — драматично ахнул Артемий, схватившись за сердце.
— Безумно.

Провозившись с одеждой и несколько раз столкнувшись в полумраке локтями («совершенно случайно», — хлопал глазами Артемий), они наконец легли в холодную постель, и Даниил вздохнул с облегчением. Закрыл глаза и устало пробормотал:
— Надеюсь, завтра обойдётся без детского сада, — он потёр лицо и уставился в темноту. — Георгий просил меня зайти к нему с утра, и утреннюю сказку я уже не выдержу.
— Утреннюю сказку? Придумаешь тоже, — Артемий придвинулся ближе и, с самым невинным выражением лица, на которое только был способен, просунул холодные ноги между его голеней. Даниил вздрогнул.
— …а холоднокровным называют почему-то меня, — он поморщился, но ноги не отпихнул.
— Они тебя называют змеёй, эрдем, потому что ты шипишь много.
— Ты должен был ответить «зато у меня сердце горячее», — устраиваясь поудобнее, сказал Даниил.
— Обжечься не боишься? — мертвецки-серьёзно спросил Артемий. Даниил долго и внимательно на него посмотрел, но не выдержал и прыснул в подушку:
— Каждую ночь засыпаю в ужасе, — хриплым от внезапного смеха голосом произнёс он. — Только холодные степнячьи ноги и спасают.
— Ты должен был ответить «у меня ведь сердца нет, нечему обжигаться», — пнув его всё ещё холодной пяткой, сказал Артемий. Даниил на это только демонстративно закатил глаза и перевернулся на спину.
— Ну, ничего, ещё не всё потеряно, сердце можно и новое собрать, — успокоил его Артемий. — Кто знает, может, бакалавр Даниил Данковский, танатолог и гениальный борец со смертью, однажды влюбится как мальчишка и осядет с семьёй и двумя детьми!
— Нет, — с ужасом сказал Даниил.
— Нет, — согласился Артемий, и они рассмеялись. — Он лопнет от переизбытка чувств, — наклонился над ним и чмокнул в нос. Даниил хмыкнул в ответ и придвинулся ближе. Артемий обнял его и зарылся лицом в тёмные волосы.
— Нельзя, чтобы он лопался. Он нам ещё нужен.

Они уснули.



На следующий день никаких подозрительных встреч с младшим поколением города не было, и даже Мишка со Спичкой не слишком сильно липли к Данковскому (во многом потому, что он успел убежать в Горны сразу после завтрака), и Артемий расслабился — только затем, чтобы через неделю лицезреть Ласку, подпирающую собой запасной выход «больницы». На его вопросительный взгляд Стах только пожал плечами и вернулся к обходу пока ещё немногочисленных пациентов. Сама Ласка на все обеспокоенные вопросы усиленно вздыхала и несколько неуверенно интересовалась, может ли она чем-то помочь. Артемий проверил: лихорадки у неё не было, ничего дурного не прощупывалось, и на вопросы о наличии боли она качала головой. «Я очень хорошо считаю до пяти-десяти», — говорила она, но на логичное «а что нам тут нужно считать?» только сильнее вздыхала и пыталась слиться со стеной.

Спустя час невнятных мыканий-тыканий Артемий не выдержал и спросил, не выгнали ли её Сабуровы из дома. Была у них уже такая практика… Ласка подняла на него свои мутные заплаканные глаза и, нахмурившись, уже открыла рот, чтобы сказать явно что-то в духе «нет, конечно, нет, с чего ты это взял?», но тут тяжёлая входная дверь со скрипом распахнулась («надо смазать», — сделал мысленную пометку Артемий), и в импровизированную приёмную вошёл Данковский. Ласка тотчас оживилась, вытерла ладони о пыльную юбку… и так же внезапно затихла. Артемий перевёл взгляд с неё на Данковского, который шёл, отбивая каблуками по бетону сердитый ритм: явно с нерадостными вестями, а значит, странное поведение юной кладбищенской смотрительницы подождёт. Может, это Катерина её надоумила прийти, попытаться быть «полезной»… У несложившейся Тёмной Хозяйки было много своеобразных представлений о пользе.

Пока Артемий горбился над алембиком, Даниил с чувством расписывал Каинское упрямство и невыносимую скорость, с которой Каины свои упрямые планы приводят в движение. Монолог был эмоциональный: Артемию даже пришлось прикрыть незамысловатую дверь в лабораторию, где они сидели (на деле же — старый подвал), когда он заметил Ласку, притаившуюся возле рабочих станков. Она всегда была такой болезненно-бледной, что в больничных покоях её легко можно было принять за пациентку, и даже сейчас она успешно сливалась с потёртыми склянками и пожелтевшими плакатами. В своих руках она сминала тетрадь, с которой она теперь частенько ходила, обычно к Юлии на частные занятия, и Артемий с подозрением скосил глаза на её записи. Простые формулы, неуверенные ряды чисел, пара чернильных плям. «Никакой конспирологии», — с облегчением подумал он, но ещё несколько раз попытался ненавязчиво вытянуть из Ласки вразумительный ответ. Безрезультатно.
Только когда Данковский, выговорившись и уточнив все вопросы касательно необходимого оборудования, снова убежал, Ласка спрятала во внутренний карман своего пальто тетрадь и с расстроенным сопением тоже медленно поплелась на выход.

— Так зачем ты приходила? — уже в отчаянии повторил Артемий. Ласка отвела взгляд и слабо выдавила:
— Не спрашивай меня, пожалуйста. Я сама не понимаю. Я понимаю только мёртвых… Это, — она развела руками, — слишком сложно для меня, — и исчезла за дверью. Тогда до Артемия дошло, и он не знал, что ему делать: досадовать или смеяться. Поэтому он плюнул на пол — и получил шваброй по голове от Рубина.

Если Артемий думал, что не очень успешно шпионящая за ними Ласка — это высшая степень безумия (за ней следует только волонтёрство в театре, где Марк сейчас крайне агрессивно готовил своих актёров к следующему Бодхо-их-всех-помилуй выступлению), то он сильно ошибался. Безумие пришло за ним в тот момент, когда на спуске с мыса он столкнулся с сидящим на пустой детской площадке Каспаром Каиным.
Последний, завидев Артемия, жестом пригласил его к себе на скамейку. Артемий, недоверчиво поглядывая на уже бывшего принца Хрустальной Башни, опустился рядом и поинтересовался, чем же вызвана эта вечерняя прогулка в полном одиночестве. Потом подумал, что, наверное, Каспар сам собирался на мыс — навестить Нину, и Артемий своим появлением испортил его трогательный момент, и уже было пожалел о вопросе, но Хан прервал его неспокойные мысли холодным «я ждал вас». Не «искал», а именно ждал, отметил про себя Артемий и приготовился к серьёзному разговору: в Городе, если тебя не ищут, но уже ждут, это всегда значит именно серьёзный разговор. В лучшем случае. Артемий предпочитал надеяться на лучшее.

Хан ещё некоторое время невозмутимо смотрел на шелестящие на ветру деревья, потом сглотнул и, глядя ему пряма в глаза, с совершенно мёртвым лицом спросил:
— Жениться думаешь, Бурах? — и добавил, чуть погодя: — При всём уважении. Из делового интереса спрашиваю.
Артемий поперхнулся. Несколько раз моргнул, прочистил горло. Подёргал себя за уши, чтобы убедиться, что органы чувств его не подводят. Каспар закатил глаза, но, сложив руки на груди, отвернулся.
— Вот только не надо драматизировать. Я спрашиваю это не из праздного любопытства, чтобы с девчонками со двора сплетничать. Я интересуюсь как Каин, будущий правитель Города, — гордо выпалил он.
«Ай да Виктория, даже Каинскому сыну мозги проела! Страшная девочка», — с непонятной ему самому смесью уважения и дискомфорта подумал Артемий, а вслух сказал:
— Из делового, значит? Не могу ответить, Каспар, я совсем другими вещами озабочен. Но ты дал мне пищу для размышлений, спасибо тебе за это, — и на его скептично приподнятую бровь многозначительно закивал: — Да-да. Я смотрю на вас с Капеллой и завидую. Такой продуманный план! Какое будущее нас ждёт! Ты ведь скоро собираешься делать ей предложение?

На эти слова Хан отреагировал только особой бледностью лица, но Артемий, уже порядком уставший от ментальных игрищ «будущих (и не только) правителей», беспощадно продолжал:
— Ваша вражда с двудушниками не станет помехой? Ты так близко враждуешь с их атаманом, даже ведёшь с ним долгие переговоры в Скорлупе, но что Капелла думает об этом? Наверняка вы с ней говорите о всяком. И твой опыт мне бы очень помог. Ты же всегда говорил: маленькие видят больше, — сказал Артемий и мысленно поморщился. Кажется, на нём начинало сказываться долгое общение с Даниилом. Он был несправедливо жесток с Каспаром, но если тому не хватило собственных мозгов не соваться не в своё дело, даже если его политическая подруга очень этого хочет, то у Артемия иногда может найтись и нехватка совести, чтобы использовать грязные приёмы. Да и ситуация с Ноткиным его откровенно интересовала, с тех пор, как…
— Я вас понял, — сипло гаркнул Хан, и на трясущихся то ли от гнева, то ли от смущения ногах встал со скамьи. — Деловой интерес отменяется. У нас с вами нет никаких общих дел, доктор.
— Ну почему же нет, — простодушно улыбнулся Артемий. — Кажется, у нас как раз таки очень много общего.
Хан улыбнулся в ответ, но эта улыбка предсказуемо не коснулась его глаз.
— Я так не думаю, — процедил он. — Всего доброго, доктор. Я, пожалуй, пойду домой заниматься своими делами.
— Вот так бы и сразу, — Артемий не спешил вставать. — Капелле привет.
Он был уверен, что на это Каспар ему уже точно ничего не скажет, но тот, помедлив, всё-таки ответил, не разжимая рта:
— Обязательно, — и скрылся за ближайшим домом.

Наверное, не стоило обходиться с ним так резко, да ещё и Капеллу упоминать, но глядя, как «некоронованный принц» с красными от злости пятнами на лице едва ли не убегает, поджав хвост, он знал, что если Виктория-младшая и получит пересказ их разговора, то версию как можно более далёкую от действительности. И, возможно, что информация из уст Хана её даже удовлетворит, и местные малолетние сыщики если не уйдут в отставку, то хотя бы сбавят обороты.

Он ошибался.

Понять, говорил ли Хан с Капеллой, было невозможно: в те редкие моменты, когда Артемий проходил мимо Скорлупы, его там не было, а Капелла, через два дня после этой «беседы» позвав его к себе, говорила только о несчастном случае в Дубильщиках. Она всё так же вглядывалась в него своими светлыми глазами, но Артемий не мог увидеть в них ни гнева, ни жалости. Даже «плохо скрываемого любопытства» — взгляд Капеллы был чист и непроницаем.

Тая, на удивление, тоже не объявлялась: видимо, до неё свои веснушчатые руки Капелла ещё не успела дотянуть. Артемию было страшно даже думать, что могла бы выкинуть маленькая Мать-Настоятельница под её чутким руководством. Этими мыслями делиться с Даниилом он не стал, но тот и сам, похоже, думал об этом не первый день. Лёжа в кровати лицом вниз в одно из воскресений, он внезапно поднял голову и, с огромными от ужасающего осознания глазами, хрипло произнёс:
— Они же меня убьют.
— Кто? — Артемий обернулся к нему, отвлекаясь от глажки.
— Твой Уклад. Когда узнают, что мы… — он сделал неопределённый жест рукой и снова обессиленно вздохнул в подушку.
— Уклад не мой, он… свой собственный. И никто никого убивать не будет. Ничего они не узнают.
«И даже если и узнают, — хотелось сказать Артемию, — то в первую очередь стоит бояться не Уклада, а её небольшого величества, которая как раз сейчас только спит и видит, какой бы хороший праздник устроить своему народу в преддверии лета. «Чтобы красивенько было. Свадьба… свадьба — это ведь красивенько?»
— Ты так в этом уверен? — со скепсисом пробормотал из подушки Данковский.
— В сва..? Кхм. Да. Они городские сплетни не слушают, тем более детские. Им и дела до моей личной жизни нет. Для Уклада «личной жизни» вообще не существует, — то, что это значило, что в Укладе любая жизнь становилась частью общей, он уточнять не хотел. Как и думать — не когда Данковский лежал на его постели в неглиже и вставать ещё долго не собирался.

Он вздрогнул. Ведь если Тая захочет, то пойдут они в степь как миленькие, и венки наденут душные, и за руки возьмутся, к земле припав, и на земле… Артемий не знал всех нюансов этого ритуала, но по юности слышал много его версий от разговорчивых степных мальчишек, которые крутились возле Сырых Застроек. Он даже не знал, насколько эти версии были правдивыми: за флёром земляной мистики иногда и не заметишь, где заканчивается объективная реальность, а где начинаются фантазии спермотоксикозных подростков. И он не был уверен, что готов узнать эту правду (в которой, предположительно, есть место и кровавым подношениям матери Бодхо). Но был уверен, что Даниил тем более не был готов к такому. Не для столичных мужей эти степные утехи… Да он на первом же грузовом поезде умчится отсюда на другой конец страны, лишь бы ни к какой земле не припадать.

«Мужей». Артемий застонал и в сердцах швырнул поглаженную рубашку на раскинувшегося Даниила.

— Вставай давай, параноик. Сегодня тебя никто на завтрак не съест.
— А на ужин? — зевнул тот, недовольно разглядывая свою белую (уже немного серую) рубашку.
— А на ужин — всё может быть, — невинно улыбнулся Артемий. Нет, Тая ничего не знает. И не узнает: уж за этим он точно проследит. Хмурый пижон в потёртом змеином плаще ему дороже.
И всё бы отлично, но ощущение вечной слежки у него не пропадало, более того, босоногие детективы с каждым днём становились всё наглее и навязчивее, теперь они больше не растворялись в воздухе, стоило Артемию или Даниилу рядом с ним заметить их присутствие.

Так, однажды, провожая Даниила до моста через Глотку, потому что самому ему ещё нужно было возвращаться на Склады, и остаться на ночь, как они планировали, он не мог, Артемий услышал за спиной приглушённое, но совершенно точно реальное хихиканье. В метрах двадцати от них шла компания девочек, самой старшей из которых на вид было лет четырнадцать. Кажется, всего их было четверо или пятеро: одна маленькая постоянно норовила спрятаться за чужими юбками. Смотрели девочки на них искоса, как бы невзначай, каждый раз пытаясь притулиться у забора или колонки, когда Артемий оборачивался, но отрицать очевидное было невозможно: их открыто преследовали.

Но прежде чем Артемий, впервые искренне возмущённый самодеятельностью Капеллы и её подопечных, смог что-либо сказать, Даниил резко развернулся и, грозно стуча по брусчатке каблуками, направился прямо на девичью стаю. Артемий целую секунду был уверен, что это ни к чему не приведёт: девочки только посмеются над столичным доктором и из чистого упрямства начнут хмыкать ещё громче. Но он недооценил репутацию Данковского: заметив его приближение, малышка, прятавшаяся за спинами подруг, тоненьким голоском завопила, и девчонки в панике бросились кто куда, словно к ним приближался не их любимый козёл с портфельчиком, а шабнак, слепивший себя из глины, костей и змеиных шкур. Сам Даниил такой реакцией остался крайне доволен.
— Что ты им сделал, что они тебя теперь так боятся? — сквозь смех выдавил Артемий.
— Пообещал, что если увижу их ещё раз, то вылечу все их зубы. Каждой, — с мрачным торжеством сказал Даниил и добавил: — Без заморозки.
— Но ты же не зубной?
Даниил зловеще улыбнулся.
— Именно.
Не выдержав его почти по-детски злорадного выражения лица, Артемий расхохотался.



Капелла любила ходить по городу. Привычка, оставшаяся после нескольких болезненных лет блужданий в поиске вечно ускользающей сквозь пальцы и трещины в брусчатке мелодии. Стёртые ботинки жгли ноги, но она не позволяла себе уставать. Она должна была узнать правду — и никакие ботинки не потушили бы её тоску.
Когда молодой Бурах застал её на одной из таких вылазок, она призналась ему от отчаяния. Но вдруг он действительно чувствует, вдруг ему и правда дано то, чего нет даже у неё?.. «Пока нет», — поправила себя Капелла, глядя в окно, как уходит в туман городских улиц гаруспик, полный скепсиса и взрослой снисходительности. Если он слышит, то… у неё есть шанс узнать.

И она узнала, на следующий же день, и сердце её кололо весь вечер и всю ночь, пока она под утро не уснула на старом диване, закрывшись от слуг в примыкающей к покоям её отца комнате. Когда она проснулась, её спина болела, но сердце больше не тревожило: она была полна решимости, она знала, что теперь уже точно не остановится, не выполнив свою миссию. И что она очень уважает Артемия Бураха.

Сейчас Капелла сидела в сувенирной лавке напротив Управы. Её официально открыли два месяца назад, и иногда она приходила сюда. Просто так. Заведующий — человек Ольгимских — позволял ей это и даже устроил отдельный угол, из которого она могла наблюдать неспешную работу магазина. Здесь всё ещё стояло пианино, за которое она не решалась сесть. Ей хотелось наиграть мамину мелодию, но она понимала, что этим нарушит что-то очень важное. Словно на самом деле это была не её тайна, и не ей раскрывать её. Это было особенное место.
Большая часть ассортимента на полках была импортной, и большим наплывом магазин похвастаться не мог, но Капелле нравилось просто смотреть, как течёт время — в дорогих брошках, хрупких статуэтках и замысловатых печатях. В месте, где познакомились её родители. Эти мысли её не согревали, но вдохновляли. Ей казалось, что так она немного ближе к матери — а, следовательно, и к тому, что значит быть настоящей Хозяйкой.

Вслед за Капеллой в лавку приходили стайка за стайкой дети, любовались безделушками явно им не по карману, восторженно шептались, а потом, вдоволь наглазевшись, уходили. Кто куда: кто-то на Станцию, чтобы растрещать все уши друзьям, кто-то на Склады, чтобы тяжко вздыхать о недосягаемых сокровищах, кто-то домой, ныть родителям о желанном подарке. И родители потом действительно заглядывали — но чаще всего заглядывали молодые пары. Это Капелле тоже очень нравилось. Такие пары она обычно тихонько благословляла, ведь тепло и красоту нужно беречь. И воспоминания её родителей — тоже.

Когда из-за дзынькнувшей колокольчиком двери появился бакалавр Данковский, Капелла не удивилась, даже наоборот, удовлетворённо отметила про себя этот факт. Когда через несколько минут в магазин зашёл Бурах, она не повела и бровью. «Наверняка что-то для Мишки ищет», — подумала она. Мишка была известной любительницей всего блестящего. Когда Данковский и Бурах встретились глазами и улыбнулись друг другу, никакая жизнь у неё перед глазами не промелькнула.

Но когда она заметила, что Данковский выбирает не что-то, а новую брошь для своего шейного платка, она, признаться, немного запаниковала. Не то чтобы их отношения были для неё сюрпризом: мимо чуткого взора Хозяйки такие вещи не проходят незаметно (и ещё она никак не могла бы забыть то проклятое утро, после которого она зареклась совершать визиты вежливости). Но она уже месяц пыталась выяснить, насколько эти отношения серьёзные, и не собирается ли бакалавр воспользоваться этими отношениями для того, чтобы увезти Бураха из Города. Даже раздала свой любимый набор столичных пирожных. И всё, что она получила — это всхлипы семилетней Косточки, которая полчаса причитала, что «не хочет, чтобы ей зубы выдёргивали!». Из Мишки она едва ли не клещами вытянула непонятное «он не знает, что такое удэй». Спичка долго смотрел в потолок, а потом, наконец, сказал «не, ну он ничего так мужик, конечно». Ласка, стыдливо пряча свою тетрадь, ожидаемо ничего вразумительного не сообщила. Даже Хан — Хан! — выдал ей до зубовного скрежета стерильную историю. И она расслабилась. Решила, что это не её дело: взрослые люди имеют право на личную жизнь, какой бы важной она для будущего города ни была. Имеют право… варить кофе по утрам в чужом доме, в конце концов. Даже если это подозрительный везде рыскающий чужак на кухне её главного союзника. Капелла — тёплая Хозяйка, она всё принимает.

Но… но они выбирали брошку!

А серьёзней брошки не могло быть ничего, в этом Капелла была твёрдо уверена. Данковский с видимым на лице неудовлетворением показывал Бураху то одну брошь, то другую, и тот смешно щурился, пытаясь увидеть то, о чём ему говорили. Потом он ткнул в одну из них и с улыбкой сказал:
— Эта.
— Чёрная? — переспросил Данковский, скептически разглядывая украшение. — Подходит к глазам или?..
— Подходит к твоей чёрной душе, эрдем, — Бурах закатил глаза, но от слов не отказался. — Хорошо будет смотреться.
Данковский ещё раз задумчиво осмотрел брошь и аккуратно отложил её в сторону.
— Буду иметь в виду.

Колокольчик над дверью снова дзынькнул, оповещая о новых посетителях: красивой паре из Створок (хотя у молодого человека было крайне специфическое представление о столичной моде). Бурах обернулся на звук, заметил сидящую в углу у окна Капеллу и приветственно кивнул ей.
— Привет, Виктория. Благословляешь? — он улыбнулся.
Не успев улыбнуться ему в ответ, Капелла подавилась глотком воздуха. Конечно, он ничего такого не подразумевал. Все в округе говорили про то, что молодая Ольгимская здесь часто проводит время и «благословляет всякий хороший союз». Ничего это не значит. У Артемия всегда было особое чувство юмора. Ничего не значит.
— Благословляю, — согласилась Капелла, встав со своего миниатюрного стула на дрожащие ноги, отряхнула платье от видимой только ей одной пыли — и выскочила за дверь.

Нет, она точно поговорит об этом с Таей. Лично придёт в Шэхен и никому не позволит мешать их разговору. Пусть даже и маленькой, но у Матери-Настоятельницы должны быть мудрые мысли. Какие-то идеи. Эта связь родного и чужого… странная, неожиданная смесь. Но они никому не мешали — и потому Капелла намеревалась проследить, чтобы всё смешалось как надо.

@темы: слэш, G-PG, Мор (Утопия), мини, фанфик, День, в который