Эмоциональный флешмоб

[Ламира]

Сообщники, предлагаю вяло пошевелиться, пока наши прекрасные артеры решаются на ББ- или Арт-квесты.

Эмоциональный флешмоб.

Правила:
Дан список эмоций.
Один игрок загадывает персонажа и номер, другой - с помощью одной фразы, исключающей прямую речь, выражает эту эмоцию в исполнении этого персонажа. Также допустимо выражать через скетч, аватар, коллаж - любой контент.

Загадывать можно один раз в сутки, не больше трех сочетаний "Персонаж-номер".
На исполнения ограничений нет.

Список

1. Азарт
2. Безмятежность
3. Безразличие
4. Беспомощность
5. Бессилие
6. Благодарность
7. Бодрость
8. Вдохновение
9. Вина
10. Возмущение
11. Волнение
12. Воодушевление
13. Восторг
14. Восхищение
15. Высокомерие
16. Гнев
17. Гордость
18. Гордыня
19. Горе
20. Грусть
21. Довольство
22. Досада
23. Жалость
24. Зависть
25. Замешательство
26. Злорадство
27. Злость
28. Изумление
29. Интерес
30. Испуг
31. Ликование
32. Лукавство
33. Любопытство
34. Настороженность
35. Негодование
36. Нетерпение
37. Обескураженность
38. Обида
39. Обреченность
40. Озабоченность
41. Омерзение
42. Оскорбленность
43. Печаль
44. Потерянность
45. Превосходство
46. Предвкушение
47. Презрение
48. Радость
49. Раздражение
50. Растерянность
51. Скорбь
52. Сожаление
53. Спокойствие
54. Страдание
55. Страх
56. Стыд
57. Удовольствие
58. Удрученность
59. Умиление
60. Умиротворение
61. Усталость
62. Экстаз
63. Ярость

Поехали?

Заявлено и исполнено. Сборный пост, чтобы легче было ориентироваться.

Андрей Стаматин, 4 Беспомощность. Бутылка твирина пуста, сломанный карандаш лежит под столом, скомканные листы усеивают пол, и, устыдившись вдруг впущенного в окно солнца, Андрей поспешно задергивает штору.
Андрей Стаматин, 6 Благодарность
Бурах, 34 Настороженность
Бурах, 55 Страх. Конечно никто ничего не заметил, и руки у него не дрожали, и сделано все было как надо, а когда закончилось, Артемий позволил себе утереть пот со лба, оставляя на лице кровавые разводы.
Бурах, 55 Страх. Руки у него в крови по локоть, и пальцы дрожат, сжимая нож мясницкий - опоздать боится, режет так, на живую, а ребенок в руках не дергается даже - сил нет, не кричит - голос пропал, а может знает, что делается это для его же блага, что не надо кричать и плакать - Бурах не убивать пришел, а жизнь спасти.
Виктор Каин, 44 Потерянность. В ушах Виктора - пронзительный смех детей, единственных двух, наотрез отказавшихся покинуть спасенную Башню, а на его ладони - фарфоровая куколка в красном платье, хрупкая и очень красивая; дрожащими пальцами он выбирает набившийся в смоляные прядки песок.
Гриф - 25 Замешательство. Эта фраза Андрея неожиданно-подло резанула по памяти, и в следующее мгновение Гриф пропустил сразу два удара.
Данковский - 59 Умиление. Инфузория так отчаянно гребла ресничками, убегая прочь от солевого раствора, что Даниил сжалился и отстранил пипетку от предметного стекла.
Данковский 41 Омерзение
Данковский, 17 Гордость
Данковский, 19 Горе.У ног его - осколки стеклянной башни, осколки острые, блестящие на солнце; в душе его - буря, буря опустошающая, темная; на языке его - горечь, горечь утраты и собственной бесполезности.
Данковский, 24 Зависть. Слышать бурные аплодисменты в адрес оратора неожиданно неприятно: в конце концов, исследование его совершенно несерьезно, тема нелепа, но он старше и, к сожалению, язык у него подвешен лучше - и потому сейчас Даниил молча комкает уголок листа с текстом, забывая, что через пару лет его наверняка будут слушать так же... а доклад будет лучше
Данковский, 30 Испуг. Будь Данковский сейчас способен мыслить аналитически, то получил бы великолепную возможность для изучения человеческой души, потому что определенно именно его душа сорвалась сейчас с положенного ей места в области солнечного сплетения и устремилась в пятки
Данковский, 32 Лукавство
Жилец, 14 Восхищение
Исидор Бурах, 27 Злость
Клара, 38 Обида. Полные карманы свернутой травы стоили рассеченных пальцев и бессонной ночи, а за прозвище платить не пришлось, "Шабнака" так Кларочке дали, ничего взамен не потребовали.
Клара, 38 Обида. Клара разворачивается и с независимым видом хлопает дверью Стержня, вот только горло сжимается так, что становится больно дышать.
Лара Равель 10 Возмущение
Лара Равель, 48 Радость
Мария Каина 19 Горе
Марк Бессмертник - 28 Изумление. Трость его зависла в воздухе, едва успев докрутить оборот, а улыбка — его извечная улыбка глаз над оскалом губ — растаяла и исчезла, как исчезают звуки перед неизбежной катастрофой.
Мишка, 29 Интерес. Травка была с белой метелочкой на верхушке, новая травка, прежде невиданная, так что Мишка не удержалась протянула руку и потрогала подернутые мягким пушком листочки.
Младший Влад, 51 Скорбь
Младший Влад, 9 вина
Ноткин, 7 Бодрость
Петр Стаматин 6 Благодарность
Симон Каин, 62 Экстаз
Спичка, 26 Злорадство
Старшина, 32 Лукавство
Стах Рубин 27 Злость
Стах Рубин 6 Благодарность
Тая Тычик, 56 Стыд
Тяжелый Влад, 8 Вдохновение

запись создана: 19.01.2016 в 14:07

@темы: другое

---

Немного вдохновляющей матчасти

[Riya_Brion]

Представляю вашему вниманию выдержку из книги супругов Супотницких "Очерки истории чумы ", содержащую подробнейшее исследование эпидемии легочной чумы в Манчжурии в начале XX века
Материалы позволяют получить представление о борьбе с эпидемиями в Российской Империи и набрать информации для фиков по Мору, иначе бы я это не принесла

Много текста, фотографии, диаграммы supotnitskiy.ru/book/book3-31.htm

Дополню. "Записки врача " Вересаева прекрасно иллюстрируют положение городского медика в начале XX века

@темы: другое, Мор (Утопия), обсуждение

---

ББ-фест, Арт-фест, и то и другое и можно без хлеба ;)

[Ice-Pick Lodge]

Давайте все-таки устроим голосование.
Итак, у нас есть две идеи. Первая - ББ-фест. Собираются команды из райтера и артера, райтер пишет макси (допустим от 15 000 слов), артер делает к нему иллюстрации.
Вторая - Арт-фест. Первый этап - артер делает визуал, райтер по этому визуалу пишет текст (допустим от 1 000 или 2 000 слов).
С командами тут можно сделать по разному. Можно сразу заявляться командами и формировать их в самом начале феста.
А можно сделать в два этапа, сперва, выкладка визуала, потом распределение заданий по райтерам.

Голосование многовариантное.

Вопрос: Собственно голосование:

1. Артер. Хочу участвовать в ББ-фесте.		1	(5.26%)
2. Райтер. Хочу участвовать в ББ-фесте.		6	(31.58%)
3. Артер. Хочу участвовать в Арт-фесте.		0	(0%)
4. Райтер. Хочу участвовать Арт-фесте.		12	(63.16%)
Всего:		19 Всего проголосовало: 14

@темы: вопросы, обсуждение, организационное

---

[патологоанатом Вадимка]

Название: Сказание о Таглурах
Фандом: Мор (Утопия)
Пейринг/Персонажи: основатели Долгих Таглуров
Рейтинг: G
Краткое содержание: корявый закос под степной эпос.
Дополнительно: писалось для LARP, без претензий на художественную ценность, кривое и косое.

Семь побегов твириновых
Соберём и покажем.
Семь родов старших было -
Мы о каждом расскажем.

Семь могучих авроксов
Проведём по курганам.
Ныне сложенной песнью
Мы ушедших помянем.

Нам до сокола в тучах
Почему б не подняться,
Родословной могучих
Почему б не заняться?

Развернулся на склоне
Сочный стебель савьюра.
В этой песне мы вспомним
Долгий Таглур Унуров.

Как могучий Оронхо Суок прогонял,
Умирающих боль унимал-усмирял,
Улетающий тэхе во тьму провожал,
И как дело его потом сын продолжал.

Ныне Таглур Унуров во чреве Суок -
Первый Таглур её одолеть и не смог.

К солнцу тянется тонким
Стеблем белая плеть -
Значит, Таглуру Мунхов
Мы теперь будем петь.

Как премудрый Унайо всё травам шептал,
Все их мудрости ведал, все тайны их знал.
Как целебные взвары из трав он мешал,
И как дело его потом сын продолжал.

Таглур Мунхов теперь поглотила Суок -
И второй одолеть её Таглур не смог.

Бурой твири побеги
Распустили соцветья,
И про Таглур Мангызов
Нынче начали петь мы.

Как искусный Оор над костями шептал,
И любой их разлом в тот же миг зарастал,
Как из крошева целую кость собирал,
И как дело его потом сын продолжал.

Сгинул Таглур Мангызов во чреве Суок -
Третий Таглур расправиться с нею не смог.

Твирь кровавая тянет
Ввысь десятки ростков -
Значит, выпало время
Спеть про Таглур Крюков.

Как Эргун добросердный детей привечал,
На пороге всей жизни их первым встречал,
Как младенцам он тэхе руками держал,
И как дело его потом сын продолжал.

Не достала Суок сыновей и отцов -
Матерь Бодхо хранит Долгий Таглур Крюков!

Чёрной твири цветенье
Повествует о том,
Что про Бешечей Таглур
Мы сегодня споём.

Как Уунэн умелый Внуков Бодхо лечил,
Собирая тела их из обрывков и жил,
Как он сращивал мясо, как кровь он мешал,
И как дело его потом сын продолжал.

Пусть Суок сколь угодно от злости хрипит -
Долгий Бешечей Таглур Мать Бодхо хранит!

Ржавой твирью осенней
Наша песнь прорастёт,
И про Таглур Оюнов
Нам сказитель споёт.

Как отважный Таата быков приручал,
Приводил из Степи и тавро помечал,
Как по Линиям Бодхо тела раскрывал,
И как дело его потом сын продолжал.

Пусть Суок их во тьме без конца стережёт -
Таглур Оюнов Бодхо сама бережёт!

Над водою угехе
Распустила цветок -
То о таглуре Бурахов
Нам запеть выпал срок.

Как всевидящий Орхэ все Линии зрил
И другие рода узнавать их учил,
Видел Линии мира и судьбы читал,
И как дело его потом сын продолжал.

Таглур Бурахов вовсе Суок неподвластен,
Матерь Бодхо сама их хранит от напастей.

Семь побегов твириновых
По Степи мы собрали,
Семь родов старших было -
Мы о каждом сказали.

Провели по курганам
Семь авроксов могучих,
Помянули ушедших,
Помянули живущих.

А потомкам накажем,
Чтобы так они жили,
Что их дети о них
Тоже песни сложили.

@темы: другое, G-PG, Мор (Утопия)

---

Про Биг Бэнг фест

[Cornelia]

Тема на подумать и пообсуждать. Что думает наш маленький, но гордый фандом про Биг Бэнг фест?
Если кто не знает что это такое, то вот например. Т.е. команда из артера и райтера. Артер делает иллюстрации, автор пишет макси. В примере большой марвеловский фандом, а мы можем облегченные правила сделать и по объемам и по срокам.
Бывает еще ББ-реверс. Это когда не иллюстрации к тексту, а текст пишется по арту.
Бывают осложненные квесты, когда командам даются темы или ключевые слова или еще какого-то вида задания.

И вот не буду делать голосовалку, скажите словами, кто что думает, не стесняйтесь )))

@темы: вопросы, обсуждение

---

[Пьяный Утопист]

Название: 16, Башня
Фандом: Утопия (Мор)
Пейринг/Персонажи: Стаматины разного количества и качества, Симон, Нина. Остальные редким фоном.
Размер: мини, 3067 слов
Категория: AU
Рейтинг: R
Дополнительно: вариант событий, который призраком замка Шпессарт преследует моё воображение.

Эпиграф: Представляется в виде поражённой молнией башни и двух падающих вниз людей. Символизирует полный крах, распад всего, что до сих пор составляло основу существования, переворот представлений о мире, бессилие перед грозной волей небес, но также и катарсис, очищение души от отягчавших ее грехов и страданий.

- Предложение интересно, не скрою. Прошу не принимать мой отказ близко к сердцу.
За окном крайнего дома Горнов шумит ветер. Хрупкое стекло дрожит, едва слышно вибрируя под его напором, а остатки влажной истлевшей листвы прилипают к изящной поверхности витража, закрывая части картинки. Поздний октябрь- неприятное время для жизни в Степи. Не то чтобы другие месяцы превращали это насквозь отравленное место в райские сады, но по крайней мере они не так тяжело сказывались на мыслях, чем последние дни умирающей природы. В такое время надо сидеть у огня, протягивая к нему руки в надежде спалить невидимую гниль листвы, пробившуюся внутрь дома сквозь тонкую прозрачную преграду. Они и сидят.
Нина замерла в кресле антрацитовым изваянием. Огненные блики подсвечивают её лицо, отражаясь в драгоценных гранях глаз и отступая перед иссиня-черными локонами, уложенными в сложную причёску и украшенными тонкими золотыми нитями. Хозяйка выпрямилась несколько минут назад и с тех пор, кажется, даже не вздохнула. Сидящий напротив Симон следит именно за ней, а не за их сегодняшним гостем. Он прекрасно знает, как в один момент изваяние может ожить, разразившись приступом разрушительного гнева, который не оставляет за собой даже праха. Об этой черте характера Алой женщины знает весь город, недаром люди боятся одного взгляда её и убираются с пути, чтобы не заслужить даже мимолетного удовольствия. Сейчас же гордая Нина зла, и карминные её губы словно бы и не шевелятся даже когда она решает заговорить.
- Вас не устраивает плата?
Стоящий у самого огня человек вздыхает, протягивая к пламени озябшие пальцы. Руки его заметно дрожат, они покрыты въевшимися навсегда разводами туши и карандашного грифеля, а на огрубевших запястьях можно увидеть несколько светлых шрамов. Ему холодно. Не из-за ветра за окном, не из-за того, что по пути от станции он заплутал и едва не свалился в протекающую мимо реку, пройдя по пустырю напротив Горнов и не заметив скрытых в плотном тумане построек. Где-то между рёбер снова зашевелились ледяные изгибы, снова раздаётся в ушах едва различимый шёпот, от которого по спине вниз пробегает озноб.
- Мадам, поймите, дело не в деньгах. Я и мужу вашему об этом говорил, когда он принялся обсуждать финансы. Если бы вы в письме изложили не только приглашение, но и суть заказа, то не потеряли бы сейчас время впустую. От масштабных дел я отошёл, а с религией так и вовсе дела никогда не имел, так что вы не того зодчего выбрали.
- Собор не предназначен для молитв.- голос Хозяйки способен превращать неугодных в камень лучше взгляда античной Горгоны.
- Пускай не предназначен,- гость оборачивается, и резкие тени превращают его лицо в восковой слепок- Это ничего не меняет по большому счёту.
Симон подаётся чуть вперёд, пока разросшееся напряжение не заискрило синими вспышками молний. Им нужен этот человек, нервный, чья некогда благородная внешность заметно пострадала от необходимости скрываться от властей. Им нужен тот, кто способен выстроить Покой.
- Господин Стаматин, в вашем положении протекция нашей семьи может спасти вас от ищеек Инквизиции.
- Благодарю, но моё положение должно быть только моей заботой.
Прощание превращается в неприятную формальность. Архитектор отступает от огня, пожимает протянутую руку вставшего из кресла Каина, затем на долю секунды касается пересохшими губами тонких пальцев Нины.
Когда за ним закрывается дверь, инокнижники молчат ещё несколько секунд, разделяя мысли и намерения на том уровне, где не нужно говорить вслух.
"Он болен. Он сейчас бесполезен. Его необходимо трансформировать"

Стаматин шагает вперёд по каменным улицам, повторяя свой путь от станции до Горнов. В этом городе что, вовсе нет заката? Темнота просто подступает, заполняет пространство, выползая откуда-то из-под приземистых однотипных домов. Ветер бьет в затылок, растрепывая неаккуратно остриженные черные волосы и забиваясь под воротник плотного пальто. В его свисте слышен голос. Проклятый голос, тихий, сбивчивый и размеренный, словно кто-то старается пробиться сквозь невидимую стену: "Останься! Стой! Я слышу это место, я чувствую его жизнь. Позволь мне выйти, прошу тебя! Одолжи мне снова руки свои, дай творить, здесь получится выстроить чудо!"
- Молчать!
От тихого рыка в сторону шарахается местная женщина. Светловолосая, с пустыми рыбьими глазами и грубоватым лицом. Плевать на неё. Мужчина в несколько шагов оставляет её позади, судорожно ища футляр в кармане. Нет уж, больше слушать эту пакость он не станет. Это он, он, пронзительный шёпот где-то за правым плечом, это он стал причиной всех бед. Живой, похожий на отдельное сознание, слышащий тонкое пение душ и страстно желающий вырвать их из небытия своими гениальными фокусами.
Его нельзя слушать. Это слишком дорого обходится.
В маленьком футляре ещё остались светлые таблетки, которые мужчина запивает несколькими глотками крепкого алкоголя, купленного по пути к несостоявшимся работодателям. В этой дыре даже кабака нет, с рук брать пришлось. Проглотить лекарство удаётся не сразу: накатывает вторая волна. Резкая боль, оцепенение, словно кто-то ухватил за руки, с силой ударив свинцовым кастетом в висок и перехватив за горло. Это защитная реакция, запрещающий вопль "не сметь!". Часть разума, которой не нравится травля болезненного творческого гения. Стаматин теряет равновесие, тяжело приваливается к кирпичной стене дома, уперевшись правой рукой в металлическую крышку мусорного бака, чтобы не упасть на землю. Он мотает головой, прогоняя судорогу, и едва ли не залпом выпивая четверть бутылки мерзкого травяного настоя. Резкая боль тоже отступает, оставляя его, прерывисто дышащего и сгорбленного под резким ветром.
- Оба заткнитесь. Не желаю больше слушать.
Из спустившейся тяжёлой темноты раздаётся вполне различимый смех.

Его ведут вперёд. Тащат по узким безликим улицам незримыми пальцами, подгоняют клацаньем зубов у затылка. Абсурдные фигуры, черные и пустолицые, они загоняют его как бегущего зверя. Вперёд, через мост и по лестнице вверх, мимо пустыря и обратно в точку назначения. Быстро. Бегом. По окнам барабанят вытянутые пальцы, царапают, грозясь вцепиться в спину при малейшей остановке. Сейчас архитектор ничего не соображает в происходящей чертовщине, приговорённая за час половина бутылки тягучего алкоголя смешала мысли в невообразимую кашу, которая теперь переросла в настоящую панику. Хтонический, изначальный страх перед неизвестным, перед безлюдными ночными улицами и отравленным горькой травой воздухом. Он падает, вытянувшись в полный рост на мостовой. Футляр вылетает из кармана, и белоснежные диски лекарства с тихим цоканьем разлетаются в сторону. Нет времени их собирать, нужно подняться и снова броситься вперёд, задыхаясь от недостатка воздуха.
Дверь уже знакомого дома открывается до того, как он успевает ударить в неё кулаком. Стоящая за ней Хозяйка каким-то образом способна смотреть на влетевшего в помещение гостя сверху вниз, хоть он и выше её на полголовы. Сейчас её граненые черты лица и внешняя непоколебимость статуи особенно заметны в противовес паническому блеску, который плещется во взгляде архитектора. У него глаза- битое бутылочное стекло, отравленное уже вязкой твириновой зеленью вперемешку с отупляющим лекарством. Он хватает ртом воздух, хотя пробежал, кажется, всего пару кварталов. Пустяк для молодого ещё мужчины, привыкшего нестись вперёд без разбору по несколько часов. Пустяк, если при этом черные пальцы с мертвенно бледными ногтями не хватают за горло, вытягивая нитями воздух. Теперь же он задыхается, глотнув воздуха, наполненного последними парами твири.
Женщина молча уходит в дом, пропуская гостя обратно в гостиную. Камин не горит больше, и помещение освещено только лучами уличных фонарей, которые расцветают, пробиваясь сквозь витражи. Горны замерли. Все три дома обмерли, словно скрывшись от наступающей бури. Если бы из окна был виден средний дом, детская младших Каиных, то можно было бы разглядеть плотные ставни на окнах, которые отец их запечатал наглухо. К подобному их ещё не стоит приобщать. Даже Мария, в свои шестнадцать уже обладающая хитростью и властностью матери, ещё не имеет достаточной силы. Таинств у Каиных множество: есть умения, текущие в их серебряной крови, есть знания, приобретённые за годы изучения книг и эфемерных техник прикосновения к незримому стеклу пальцами из чистого света, и есть нечто иное. Оно рождается из пронзительных лучей, возникает в самом центре фокуса, оттеняя ослепительное мерцание и въедаясь в кости. Именно тогда инокнижники более не считаются детьми.
Стаматину кажется, что он совершенно обезумел в этой степной вакханалии. Он не узнает комнат, не видит света фонарей в окне, не знает, где пол, а где потолок. Он падает на колени, опираясь руками на зеркальные грани пола и затравленно оглядываясь по сторонам, где встречает только собственный взгляд, в котором не осталось ничего человеческого. Вечный страх преследования, отравленный химией талант, увязшие в чёрной смоле мечты.
- Говори со мной.
Кажется, что Нина повсюду. Её не видно, но слова звенят, рождаясь в невидимых стыках зеркальных пластин. Она говорит оглушительно, и низкие вибрации тона оставляют трещины в окружившем архитектора пространстве, отчего выпирающие на несколько сантиметров осколки режут его дрожащие ладони, пробираясь глубоко под кожу. Боли почти нет, за бешеным стуком крови в висках не ощущается совсем ничего, и наличие прорезов можно распознать исключительно по густым каплям крови, которые он размазывает по холодной поверхности, пытаясь подняться.
- Что за дьявольщина?!- острые грани отражают голос, искажая и без того дрожащий тембр.
- Молчи. Ты своё слово уже сказал.
Кто говорит, что без оружия ранить нельзя? Таким тоном и вовсе убить можно, он прибивает к земле не хуже удара тяжёлого хлыста. Физически замораживает. У Алой Хозяйки сила и воля из тяжелейшего камня, и ослушаться её слов совершенно невозможно. Остаётся только хрипло, загнанно дышать, заворожённо наблюдая за тем, как линии в зеркале внезапно вздрагивают, смещаясь и вытягиваясь. Он делает три вдоха. Отражение делает четыре.
- Помоги мне!
Это форменное безумие. Губы мужчины не двигаются, но из-за плеча раздаётся его собственный голос. Отчаянный, слабый, срывающийся на шёпот, но мгновенно узнаваемый. Остаётся только зажмуриться, и тогда можно убедить себя в том, что никого нового не появилось среди посеребрённого стекла. Это отражение, просто отражение, а движений его уже и не видно.
- Помоги, умоляю, он меня убивает! Сделаю все, что скажешь, только освободи меня от него!
- Мне нужно чудо.
Закрытые глаза больше не помогают. Теперь видно Нину, простоволосую, в ореоле жгучего пурпурного свечения. Оно исходит от мрамора кожи, оно ревет в гагатовых глазах, оно клубится тяжёлым дымом в прядях вороных волос и пламенем пляшет на мягких губах. Взгляд отвести невозможно, и зодчий заворожённо глядит на неё, не в силах упустить ни малейшего движения. Вот она ступает вперёд, вот протягивает руки, вот касается скул незнакомого человека с его лицом. У того, другого, пергаментно-тонкая кожа, круги под глазами и дрожащие от слабости плечи. Он безнадёжно отравлен лекарством, залечен до состояния скелета, обтянутого пожелтевшей бумагой, но в янтарных его глазах теплятся проклятые мечтания, принесшие столько несчастий.
Горло и лёгкие горят, отказав напрочь. Хозяйка касается ожившего отражения, но кажется, что едва заметным прикосновением она вспорола его собственное тело от диафрагмы и вверх до самого горла, вырвала любую кроху жизни, обжигая белоснежными ладонями нутро до угольного почернения, набила вместо него грязно-серые комья первого выпавшего снега, смерзшегося и приставшего к ороговелой плоти намертво. Страх, который привкусом металла оседает на нёбе. Мертвенный ужас от осознания того, что голос, звучавший все эти проклятые годы в его голове, назойливая болезнь, нашептавшая сказки о дворцах из ледяных ручьев и приведшая к гонениям со стороны любого образованного человека, наконец излечена. Самым радикальным из образов.
- Господин Стаматин, вы бледно выглядите. Что ни говорите, а местный воздух неподготовленного может легко свалить с ног.
Голос Симона Каина ничем не напоминает негромкий тембр уставшего и умудрённого годами старца. Здесь, посреди невозможного пространства зеркал и рождающихся в них огней, тёмные одежды на его плечах сливаются с тысячекратно отраженными, сфокусированными тенями, и отзываются едва слышным шелестом перьев. У него совершенно жуткие глаза тысячелетнего юнца, который пережил казни египетские, и единственный среди богов, рассыпавшихся в пустынный песок от старости и забвения, выбрал бесконечную молодость духа. Войну с собственным человеческим естеством, в которой он одерживает решительную победу.
- Вам как натуре образованной должны быть интересны теории относительно природы человеческой. Лично я больше всех прочих выделяю на этом поприще господина Юнга.
Из горла агонизирующего архитектора вырывается сдавленный хрип. Разум не может смириться с собственным будущим и из последних сил пытается родить истошный вопль непонимания. Все это безумно, все это нереально до состояния того ужасного сна, где замираешь перед лицом собственного демона и не можешь шевельнуться. Именно с этим можно сравнить светскую беседу, которую ведёт Каин с человеком у своих ног с такой искренней непринужденностью.
- В числе прочего он выделяет архетипические образы нашего сознания. Анима и анимус. Единственным недостатком его теории считаю лишь обьединение этих понятий с вопросами пола, хотя готов поспорить, что в лучшие годы именно анима, которая суть есть эмоции, направленность в самое себя и начало духовное, властвовала над вами, однако же никакой женственности образу это не принесло. Впрочем, устрой мы с вами подобный спор, то мой шанс проиграть был бы внушительнее обычной степени риска, что я позволяю себе. Даже в нынешнем жалком состоянии в вас довольно и резкого начала анимуса, хоть и потрепанного с годами до совершенно отвратительного состояния. Беда лишь в том, что сейчас они перемешаны и так разбавлены ядом, что для нас никак не годятся.
Подрагивающие в углах глаз слезы совершенно обезумевшего от боли гостя выдают его лучше любых слов. Сейчас он готов выполнить что угодно, взяться даже за совершенно невыполнимую работу, лишь бы вернуть вырванную часть своей жизни. Он уже не пытается ни ползти прочь, ни даже дышать полной грудью, слишком уж много боли это причиняет. И оттого просто выслушивает слова как вердикт, уповая только на то, что в этом проклятом месте истошный вопль отрицания, который царапает череп будто шестерня, потерявшая связь со сломанным механизмом и бешено крутящаяся вхолостую, будет услышан.
- Так что же скажете? Поддерживать необходимую нам аниму вне исходного тела будет непомерно сложной задачей. Искалеченную до нынешнего состояния так и вовсе нечеловечески сложно.
Симон прекрасно слышит мысленные мольбы, и гордые черты его на долю секунды кривятся в презрении. Своего сторонника он видит не в том, кто скрючился на подрагивающем полу.
- Выше головы, значит, прыгнуть надо?- насмешливый голос эхом раздаётся из-за стекла- Справлюсь!
С первым же шагом вперёд новое отражение обретает плоть, и с тем же шагом человек на полу едва слышно хрипит, растягиваясь и глядя в быстро мутнеющее зеркало застывшими кукольными глазами. Его волосы побелели, лицо застыло в полной непонимания гримасе, а мертвые пальцы вцепились в рубашку, словно в последние секунды жизни он судорожно пытался что-то удержать. Тело так и остаётся лежать на ковре в Горнах даже когда растворяется предрассветным маревом Покой и царящие в нем безраздельно Каины, и вид его уже ничем не напоминает стоящих над ним людей.
- И что нам теперь, брат, делать?- первый вновь пытается опуститься на колени и протянуть руки, словно хочет увериться в реальности смерти. Его язык заплетается, будто у пьяницы, и в широко распахнутых глазах ужас ребёнка, который не в силах даже осознать собственную вину в чьей-то смерти. Второй успевает поймать его за плечи, удержав на ногах и обернув лицом к себе, чтобы отвлечь от тела.
- О нем не думай,- нарочито громкие слова и паузы между ними должны быть понятны даже паникующему- Сам обо всем позабочусь.

С самой вершины хрустальной короны они глядят вниз. Город гибнет раз за разом, прыгая с одной стороны реки на другую, тонет в грязных водах реки, разлившихся и унёсших фундамент домов, захлебывается собственной кровью под ножом правосудия, хрипит в чумной агонии, рассыпается, разорванный изнутри голодом от трижды пришедшего неурожая. Город умирает, возрождаясь вновь и вновь, и каждый раз они привносят нечто новое. Лестницы, прорывающие пузырь, который скрывает в себе болезненный рахитичный зародыш нового порядка. Собор холодной веры, дань традиции и символ победы рационализма над религией, идеальные пропорции без тени фанатичной слепоты. Звенящую башню, которая украла у детей выбор, пленила их, бережно выпивая каждый клочок воображения и высекая из грубой породы крохи серебряного чуда.
Старший курит, повернувшись спиной к ветру и втягивая тяжёлый дым. Табак здесь достать сложно, он не в чести даже у разумных горожан, ведь травиться этим ядом вдобавок к горькому мареву степи- кратчайший путь в могилу. Короче только шаг с острых граней. Старшему совершенно наплевать на собственные лёгкие, он уверен в том, что до срока они прослужат, как и печень, планомерно страдающая от густого твирина, как и руки, покрывшиеся сетью шрамов разной величины. Он знает, что если будет нужда, то ринется в бой в любом состоянии и одержит победу просто потому, что не имеет морали и сомнений. У него полные весёлой, животной ярости глаза, налитое стальной силой тело и лучшее превосходство над любым противником. Отсутствие душевных терзаний. И потому янтарные глаза устремлены вниз, рационально отмечая новые возможности, а в ушах свист ветра складывается в полумагическую формулу.
"Ты Андрей, первый из учеников моих по старшинству и праву. Грубейшее из орудий и оттого сильнейшее, неподвластное никаким пыткам. Тебе достанет сил поддержать на плечах своих непомерную ношу нового мира и защитить дух хрупкой Утопии своей кровью".
Младший сидит на самом краю третьего пролёта и болтает ногами, будто пытаясь нащупать основу холодном воздухе. Он подставляет лицо ветру, робко улыбаясь чему-то своему вверху, там, за плотными ржавыми облаками, которых попросту не замечает. Улыбается и вытягивает руку, касаясь проплывающего мимо плавника, который на долю секунды пробивает ощутимо твёрдую завесу. В ушах его отзвуки небесных песен, а тело непомерно легко, будто спроецированное зеркалами отражение реального человека. Младшего считают блаженным, и с этим определением он никогда не спорит, не в силах подобрать более точного определения своим мечтам и видениям. Он сам соткан из них, пронизан ночной росой вместо крови, и для него нет иного мира, нет ни людей, ни одиночной жизни, ни страха смерти. Вместе со своими мыслями он парит, и держится руками за острый край грани только для того, чтобы это не было так заметно. Острых скул касается ветер, холодный, будто её руки, и на лбу вновь расцветает жгучим клеймом карминный поцелуй.
"Получай имя старейшины нашего, Пётр, оно тебе под стать. Здесь, на камне этом, ты воздвигнешь наш храм, поднимешь чудо, которое положит начало миру изменённому. Нашему, серебряному. Отныне и навеки будет так, ибо слово моё нерушимо, а руки твои не опустятся".
Город на их глазах вновь отстраивают только для того, чтобы вновь разрушить. Поезд неизменно прибывает, принося сперва хорошие книги, затем диковинные фрукты лимоны и терпкий кофе, затем яркие фонари в тысячу свечей, затем устройства, работающие на синих искрах электричества...годы не трогают Город, который завяз, будто насекомое в янтаре. В нем всегда есть муравьиная возня степняков, противостояние семей, театральные постановки злого шута и кладбище, на котором время нещадно сбило фальшивое посвящение. И снова в нем беда, и снова люди обращают взоры к чуду, проклиная его и возвещая скорый конец. Братья не двигаются с места, терпеливо дожидаясь удара ослепительной молнии, который сбросит их к земле, заставляя раскрыть тёмные крылья, полыхающие остатками пламени. Им уже не страшно. Нет силы в этом мире, способной вновь разорвать надвое душу и тело одного человека, а значит они вновь поднимутся на грани, в четыре руки хватая неосторожное чудо, порхавшее вблизи и пленяя его навечно в собственной клетке. И тогда Утопия станет ещё на одну ступень ближе.

@темы: Мор (Утопия), мини, фанфик, джен, R-NC

---

16. Башня.

[Пьяный Утопист]

Фандом: Утопия (Мор)
Пейринг/Персонажи: Стаматины разного количества и качества, Симон, Нина. Остальные редким фоном.
Размер: миди, 3067 слов
Категория: AU
Рейтинг: R
Дополнительно: вариант событий, который призраком замка Шпессарт преследует моё воображение.

Эпиграф: Представляется в виде поражённой молнией башни и двух падающих вниз людей. Символизирует полный крах, распад всего, что до сих пор составляло основу существования, переворот представлений о мире, бессилие перед грозной волей небес, но также и катарсис, очищение души от отягчавших ее грехов и страданий.

- Предложение интересно, не скрою. Прошу не принимать мой отказ близко к сердцу.
За окном крайнего дома Горнов шумит ветер. Хрупкое стекло дрожит, едва слышно вибрируя под его напором, а остатки влажной истлевшей листвы прилипают к изящной поверхности витража, закрывая части картинки. Поздний октябрь- неприятное время для жизни в Степи. Не то чтобы другие месяцы превращали это насквозь отравленное место в райские сады, но по крайней мере они не так тяжело сказывались на мыслях, чем последние дни умирающей природы. В такое время надо сидеть у огня, протягивая к нему руки в надежде спалить невидимую гниль листвы, пробившуюся внутрь дома сквозь тонкую прозрачную преграду. Они и сидят.
Нина замерла в кресле антрацитовым изваянием. Огненные блики подсвечивают её лицо, отражаясь в драгоценных гранях глаз и отступая перед иссиня-черными локонами, уложенными в сложную причёску и украшенными тонкими золотыми нитями. Хозяйка выпрямилась несколько минут назад и с тех пор, кажется, даже не вздохнула. Сидящий напротив Симон следит именно за ней, а не за их сегодняшним гостем. Он прекрасно знает, как в один момент изваяние может ожить, разразившись приступом разрушительного гнева, который не оставляет за собой даже праха. Об этой черте характера Алой женщины знает весь город, недаром люди боятся одного взгляда её и убираются с пути, чтобы не заслужить даже мимолетного удовольствия. Сейчас же гордая Нина зла, и карминные её губы словно бы и не шевелятся даже когда она решает заговорить.
- Вас не устраивает плата?
Стоящий у самого огня человек вздыхает, протягивая к пламени озябшие пальцы. Руки его заметно дрожат, они покрыты въевшимися навсегда разводами туши и карандашного грифеля, а на огрубевших запястьях можно увидеть несколько светлых шрамов. Ему холодно. Не из-за ветра за окном, не из-за того, что по пути от станции он заплутал и едва не свалился в протекающую мимо реку, пройдя по пустырю напротив Горнов и не заметив скрытых в плотном тумане построек. Где-то между рёбер снова зашевелились ледяные изгибы, снова раздаётся в ушах едва различимый шёпот, от которого по спине вниз пробегает озноб.
- Мадам, поймите, дело не в деньгах. Я и мужу вашему об этом говорил, когда он принялся обсуждать финансы. Если бы вы в письме изложили не только приглашение, но и суть заказа, то не потеряли бы сейчас время впустую. От масштабных дел я отошёл, а с религией так и вовсе дела никогда не имел, так что вы не того зодчего выбрали.
- Собор не предназначен для молитв.- голос Хозяйки способен превращать неугодных в камень лучше взгляда античной Горгоны.
- Пускай не предназначен,- гость оборачивается, и резкие тени превращают его лицо в восковой слепок- Это ничего не меняет по большому счёту.
Симон подаётся чуть вперёд, пока разросшееся напряжение не заискрило синими вспышками молний. Им нужен этот человек, нервный, чья некогда благородная внешность заметно пострадала от необходимости скрываться от властей. Им нужен тот, кто способен выстроить Покой.
- Господин Стаматин, в вашем положении протекция нашей семьи может спасти вас от ищеек Инквизиции.
- Благодарю, но моё положение должно быть только моей заботой.
Прощание превращается в неприятную формальность. Архитектор отступает от огня, пожимает протянутую руку вставшего из кресла Каина, затем на долю секунды касается пересохшими губами тонких пальцев Нины.
Когда за ним закрывается дверь, инокнижники молчат ещё несколько секунд, разделяя мысли и намерения на том уровне, где не нужно говорить вслух.
"Он болен. Он сейчас бесполезен. Его необходимо трансформировать"

Стаматин шагает вперёд по каменным улицам, повторяя свой путь от станции до Горнов. В этом городе что, вовсе нет заката? Темнота просто подступает, заполняет пространство, выползая откуда-то из-под приземистых однотипных домов. Ветер бьет в затылок, растрепывая неаккуратно остриженные черные волосы и забиваясь под воротник плотного пальто. В его свисте слышен голос. Проклятый голос, тихий, сбивчивый и размеренный, словно кто-то старается пробиться сквозь невидимую стену: "Останься! Стой! Я слышу это место, я чувствую его жизнь. Позволь мне выйти, прошу тебя! Одолжи мне снова руки свои, дай творить, здесь получится выстроить чудо!"
- Молчать!
От тихого рыка в сторону шарахается местная женщина. Светловолосая, с пустыми рыбьими глазами и грубоватым лицом. Плевать на неё. Мужчина в несколько шагов оставляет её позади, судорожно ища футляр в кармане. Нет уж, больше слушать эту пакость он не станет. Это он, он, пронзительный шёпот где-то за правым плечом, это он стал причиной всех бед. Живой, похожий на отдельное сознание, слышащий тонкое пение душ и страстно желающий вырвать их из небытия своими гениальными фокусами.
Его нельзя слушать. Это слишком дорого обходится.
В маленьком футляре ещё остались светлые таблетки, которые мужчина запивает несколькими глотками крепкого алкоголя, купленного по пути к несостоявшимся работодателям. В этой дыре даже кабака нет, с рук брать пришлось. Проглотить лекарство удаётся не сразу: накатывает вторая волна. Резкая боль, оцепенение, словно кто-то ухватил за руки, с силой ударив свинцовым кастетом в висок и перехватив за горло. Это защитная реакция, запрещающий вопль "не сметь!". Часть разума, которой не нравится травля болезненного творческого гения. Стаматин теряет равновесие, тяжело приваливается к кирпичной стене дома, уперевшись правой рукой в металлическую крышку мусорного бака, чтобы не упасть на землю. Он мотает головой, прогоняя судорогу, и едва ли не залпом выпивая четверть бутылки мерзкого травяного настоя. Резкая боль тоже отступает, оставляя его, прерывисто дышащего и сгорбленного под резким ветром.
- Оба заткнитесь. Не желаю больше слушать.
Из спустившейся тяжёлой темноты раздаётся вполне различимый смех.

Его ведут вперёд. Тащат по узким безликим улицам незримыми пальцами, подгоняют клацаньем зубов у затылка. Абсурдные фигуры, черные и пустолицые, они загоняют его как бегущего зверя. Вперёд, через мост и по лестнице вверх, мимо пустыря и обратно в точку назначения. Быстро. Бегом. По окнам барабанят вытянутые пальцы, царапают, грозясь вцепиться в спину при малейшей остановке. Сейчас архитектор ничего не соображает в происходящей чертовщине, приговорённая за час половина бутылки тягучего алкоголя смешала мысли в невообразимую кашу, которая теперь переросла в настоящую панику. Хтонический, изначальный страх перед неизвестным, перед безлюдными ночными улицами и отравленным горькой травой воздухом. Он падает, вытянувшись в полный рост на мостовой. Футляр вылетает из кармана, и белоснежные диски лекарства с тихим цоканьем разлетаются в сторону. Нет времени их собирать, нужно подняться и снова броситься вперёд, задыхаясь от недостатка воздуха.
Дверь уже знакомого дома открывается до того, как он успевает ударить в неё кулаком. Стоящая за ней Хозяйка каким-то образом способна смотреть на влетевшего в помещение гостя сверху вниз, хоть он и выше её на полголовы. Сейчас её граненые черты лица и внешняя непоколебимость статуи особенно заметны в противовес паническому блеску, который плещется во взгляде архитектора. У него глаза- битое бутылочное стекло, отравленное уже вязкой твириновой зеленью вперемешку с отупляющим лекарством. Он хватает ртом воздух, хотя пробежал, кажется, всего пару кварталов. Пустяк для молодого ещё мужчины, привыкшего нестись вперёд без разбору по несколько часов. Пустяк, если при этом черные пальцы с мертвенно бледными ногтями не хватают за горло, вытягивая нитями воздух. Теперь же он задыхается, глотнув воздуха, наполненного последними парами твири.
Женщина молча уходит в дом, пропуская гостя обратно в гостиную. Камин не горит больше, и помещение освещено только лучами уличных фонарей, которые расцветают, пробиваясь сквозь витражи. Горны замерли. Все три дома обмерли, словно скрывшись от наступающей бури. Если бы из окна был виден средний дом, детская младших Каиных, то можно было бы разглядеть плотные ставни на окнах, которые отец их запечатал наглухо. К подобному их ещё не стоит приобщать. Даже Мария, в свои шестнадцать уже обладающая хитростью и властностью матери, ещё не имеет достаточной силы. Таинств у Каиных множество: есть умения, текущие в их серебряной крови, есть знания, приобретённые за годы изучения книг и эфемерных техник прикосновения к незримому стеклу пальцами из чистого света, и есть нечто иное. Оно рождается из пронзительных лучей, возникает в самом центре фокуса, оттеняя ослепительное мерцание и въедаясь в кости. Именно тогда инокнижники более не считаются детьми.
Стаматину кажется, что он совершенно обезумел в этой степной вакханалии. Он не узнает комнат, не видит света фонарей в окне, не знает, где пол, а где потолок. Он падает на колени, опираясь руками на зеркальные грани пола и затравленно оглядываясь по сторонам, где встречает только собственный взгляд, в котором не осталось ничего человеческого. Вечный страх преследования, отравленный химией талант, увязшие в чёрной смоле мечты.
- Говори со мной.
Кажется, что Нина повсюду. Её не видно, но слова звенят, рождаясь в невидимых стыках зеркальных пластин. Она говорит оглушительно, и низкие вибрации тона оставляют трещины в окружившем архитектора пространстве, отчего выпирающие на несколько сантиметров осколки режут его дрожащие ладони, пробираясь глубоко под кожу. Боли почти нет, за бешеным стуком крови в висках не ощущается совсем ничего, и наличие прорезов можно распознать исключительно по густым каплям крови, которые он размазывает по холодной поверхности, пытаясь подняться.
- Что за дьявольщина?!- острые грани отражают голос, искажая и без того дрожащий тембр.
- Молчи. Ты своё слово уже сказал.
Кто говорит, что без оружия ранить нельзя? Таким тоном и вовсе убить можно, он прибивает к земле не хуже удара тяжёлого хлыста. Физически замораживает. У Алой Хозяйки сила и воля из тяжелейшего камня, и ослушаться её слов совершенно невозможно. Остаётся только хрипло, загнанно дышать, заворожённо наблюдая за тем, как линии в зеркале внезапно вздрагивают, смещаясь и вытягиваясь. Он делает три вдоха. Отражение делает четыре.
- Помоги мне!
Это форменное безумие. Губы мужчины не двигаются, но из-за плеча раздаётся его собственный голос. Отчаянный, слабый, срывающийся на шёпот, но мгновенно узнаваемый. Остаётся только зажмуриться, и тогда можно убедить себя в том, что никого нового не появилось среди посеребрённого стекла. Это отражение, просто отражение, а движений его уже и не видно.
- Помоги, умоляю, он меня убивает! Сделаю все, что скажешь, только освободи меня от него!
- Мне нужно чудо.
Закрытые глаза больше не помогают. Теперь видно Нину, простоволосую, в ореоле жгучего пурпурного свечения. Оно исходит от мрамора кожи, оно ревет в гагатовых глазах, оно клубится тяжёлым дымом в прядях вороных волос и пламенем пляшет на мягких губах. Взгляд отвести невозможно, и зодчий заворожённо глядит на неё, не в силах упустить ни малейшего движения. Вот она ступает вперёд, вот протягивает руки, вот касается скул незнакомого человека с его лицом. У того, другого, пергаментно-тонкая кожа, круги под глазами и дрожащие от слабости плечи. Он безнадёжно отравлен лекарством, залечен до состояния скелета, обтянутого пожелтевшей бумагой, но в янтарных его глазах теплятся проклятые мечтания, принесшие столько несчастий.
Горло и лёгкие горят, отказав напрочь. Хозяйка касается ожившего отражения, но кажется, что едва заметным прикосновением она вспорола его собственное тело от диафрагмы и вверх до самого горла, вырвала любую кроху жизни, обжигая белоснежными ладонями нутро до угольного почернения, набила вместо него грязно-серые комья первого выпавшего снега, смерзшегося и приставшего к ороговелой плоти намертво. Страх, который привкусом металла оседает на нёбе. Мертвенный ужас от осознания того, что голос, звучавший все эти проклятые годы в его голове, назойливая болезнь, нашептавшая сказки о дворцах из ледяных ручьев и приведшая к гонениям со стороны любого образованного человека, наконец излечена. Самым радикальным из образов.
- Господин Стаматин, вы бледно выглядите. Что ни говорите, а местный воздух неподготовленного может легко свалить с ног.
Голос Симона Каина ничем не напоминает негромкий тембр уставшего и умудрённого годами старца. Здесь, посреди невозможного пространства зеркал и рождающихся в них огней, тёмные одежды на его плечах сливаются с тысячекратно отраженными, сфокусированными тенями, и отзываются едва слышным шелестом перьев. У него совершенно жуткие глаза тысячелетнего юнца, который пережил казни египетские, и единственный среди богов, рассыпавшихся в пустынный песок от старости и забвения, выбрал бесконечную молодость духа. Войну с собственным человеческим естеством, в которой он одерживает решительную победу.
- Вам как натуре образованной должны быть интересны теории относительно природы человеческой. Лично я больше всех прочих выделяю на этом поприще господина Юнга.
Из горла агонизирующего архитектора вырывается сдавленный хрип. Разум не может смириться с собственным будущим и из последних сил пытается родить истошный вопль непонимания. Все это безумно, все это нереально до состояния того ужасного сна, где замираешь перед лицом собственного демона и не можешь шевельнуться. Именно с этим можно сравнить светскую беседу, которую ведёт Каин с человеком у своих ног с такой искренней непринужденностью.
- В числе прочего он выделяет архетипические образы нашего сознания. Анима и анимус. Единственным недостатком его теории считаю лишь обьединение этих понятий с вопросами пола, хотя готов поспорить, что в лучшие годы именно анима, которая суть есть эмоции, направленность в самое себя и начало духовное, властвовала над вами, однако же никакой женственности образу это не принесло. Впрочем, устрой мы с вами подобный спор, то мой шанс проиграть был бы внушительнее обычной степени риска, что я позволяю себе. Даже в нынешнем жалком состоянии в вас довольно и резкого начала анимуса, хоть и потрепанного с годами до совершенно отвратительного состояния. Беда лишь в том, что сейчас они перемешаны и так разбавлены ядом, что для нас никак не годятся.
Подрагивающие в углах глаз слезы совершенно обезумевшего от боли гостя выдают его лучше любых слов. Сейчас он готов выполнить что угодно, взяться даже за совершенно невыполнимую работу, лишь бы вернуть вырванную часть своей жизни. Он уже не пытается ни ползти прочь, ни даже дышать полной грудью, слишком уж много боли это причиняет. И оттого просто выслушивает слова как вердикт, уповая только на то, что в этом проклятом месте истошный вопль отрицания, который царапает череп будто шестерня, потерявшая связь со сломанным механизмом и бешено крутящаяся вхолостую, будет услышан.
- Так что же скажете? Поддерживать необходимую нам аниму вне исходного тела будет непомерно сложной задачей. Искалеченную до нынешнего состояния так и вовсе нечеловечески сложно.
Симон прекрасно слышит мысленные мольбы, и гордые черты его на долю секунды кривятся в презрении. Своего сторонника он видит не в том, кто скрючился на подрагивающем полу.
- Выше головы, значит, прыгнуть надо?- насмешливый голос эхом раздаётся из-за стекла- Справлюсь!
С первым же шагом вперёд новое отражение обретает плоть, и с тем же шагом человек на полу едва слышно хрипит, растягиваясь и глядя в быстро мутнеющее зеркало застывшими кукольными глазами. Его волосы побелели, лицо застыло в полной непонимания гримасе, а мертвые пальцы вцепились в рубашку, словно в последние секунды жизни он судорожно пытался что-то удержать. Тело так и остаётся лежать на ковре в Горнах даже когда растворяется предрассветным маревом Покой и царящие в нем безраздельно Каины, и вид его уже ничем не напоминает стоящих над ним людей.
- И что нам теперь, брат, делать?- первый вновь пытается опуститься на колени и протянуть руки, словно хочет увериться в реальности смерти. Его язык заплетается, будто у пьяницы, и в широко распахнутых глазах ужас ребёнка, который не в силах даже осознать собственную вину в чьей-то смерти. Второй успевает поймать его за плечи, удержав на ногах и обернув лицом к себе, чтобы отвлечь от тела.
- О нем не думай,- нарочито громкие слова и паузы между ними должны быть понятны даже паникующему- Сам обо всем позабочусь.

С самой вершины хрустальной короны они глядят вниз. Город гибнет раз за разом, прыгая с одной стороны реки на другую, тонет в грязных водах реки, разлившихся и унёсших фундамент домов, захлебывается собственной кровью под ножом правосудия, хрипит в чумной агонии, рассыпается, разорванный изнутри голодом от трижды пришедшего неурожая. Город умирает, возрождаясь вновь и вновь, и каждый раз они привносят нечто новое. Лестницы, прорывающие пузырь, который скрывает в себе болезненный рахитичный зародыш нового порядка. Собор холодной веры, дань традиции и символ победы рационализма над религией, идеальные пропорции без тени фанатичной слепоты. Звенящую башню, которая украла у детей выбор, пленила их, бережно выпивая каждый клочок воображения и высекая из грубой породы крохи серебряного чуда.
Старший курит, повернувшись спиной к ветру и втягивая тяжёлый дым. Табак здесь достать сложно, он не в чести даже у разумных горожан, ведь травиться этим ядом вдобавок к горькому мареву степи- кратчайший путь в могилу. Короче только шаг с острых граней. Старшему совершенно наплевать на собственные лёгкие, он уверен в том, что до срока они прослужат, как и печень, планомерно страдающая от густого твирина, как и руки, покрывшиеся сетью шрамов разной величины. Он знает, что если будет нужда, то ринется в бой в любом состоянии и одержит победу просто потому, что не имеет морали и сомнений. У него полные весёлой, животной ярости глаза, налитое стальной силой тело и лучшее превосходство над любым противником. Отсутствие душевных терзаний. И потому янтарные глаза устремлены вниз, рационально отмечая новые возможности, а в ушах свист ветра складывается в полумагическую формулу.
"Ты Андрей, первый из учеников моих по старшинству и праву. Грубейшее из орудий и оттого сильнейшее, неподвластное никаким пыткам. Тебе достанет сил поддержать на плечах своих непомерную ношу нового мира и защитить дух хрупкой Утопии своей кровью".
Младший сидит на самом краю третьего пролёта и болтает ногами, будто пытаясь нащупать основу холодном воздухе. Он подставляет лицо ветру, робко улыбаясь чему-то своему вверху, там, за плотными ржавыми облаками, которых попросту не замечает. Улыбается и вытягивает руку, касаясь проплывающего мимо плавника, который на долю секунды пробивает ощутимо твёрдую завесу. В ушах его отзвуки небесных песен, а тело непомерно легко, будто спроецированное зеркалами отражение реального человека. Младшего считают блаженным, и с этим определением он никогда не спорит, не в силах подобрать более точного определения своим мечтам и видениям. Он сам соткан из них, пронизан ночной росой вместо крови, и для него нет иного мира, нет ни людей, ни одиночной жизни, ни страха смерти. Вместе со своими мыслями он парит, и держится руками за острый край грани только для того, чтобы это не было так заметно. Острых скул касается ветер, холодный, будто её руки, и на лбу вновь расцветает жгучим клеймом карминный поцелуй.
"Получай имя старейшины нашего, Пётр, оно тебе под стать. Здесь, на камне этом, ты воздвигнешь наш храм, поднимешь чудо, которое положит начало миру изменённому. Нашему, серебряному. Отныне и навеки будет так, ибо слово моё нерушимо, а руки твои не опустятся".
Город на их глазах вновь отстраивают только для того, чтобы вновь разрушить. Поезд неизменно прибывает, принося сперва хорошие книги, затем диковинные фрукты лимоны и терпкий кофе, затем яркие фонари в тысячу свечей, затем устройства, работающие на синих искрах электричества...годы не трогают Город, который завяз, будто насекомое в янтаре. В нем всегда есть муравьиная возня степняков, противостояние семей, театральные постановки злого шута и кладбище, на котором время нещадно сбило фальшивое посвящение. И снова в нем беда, и снова люди обращают взоры к чуду, проклиная его и возвещая скорый конец. Братья не двигаются с места, терпеливо дожидаясь удара ослепительной молнии, который сбросит их к земле, заставляя раскрыть тёмные крылья, полыхающие остатками пламени. Им уже не страшно. Нет силы в этом мире, способной вновь разорвать надвое душу и тело одного человека, а значит они вновь поднимутся на грани, в четыре руки хватая неосторожное чудо, порхавшее вблизи и пленяя его навечно в собственной клетке. И тогда Утопия станет ещё на одну ступень ближе.

---

Secret Santa: деанон

[Ice-Pick Lodge]

Дорогие друзья, спасибо огромное за ваши замечательные работы! Еще раз поздравляем вас с Новым Годом и Рождеством!

Челлендж удался на славу (:

@nny: Палач, Тайный сад, Твирь цветет
Caelibem: День суда, В сердце Боен, Снежные волки
Cornelia: Великий поиск, Без названия
Nobel Don: Небесный кит, Алёша
Shaidis: Здесь жил кто-то маленький, потрет Данковского
silentindigo: Явь наших снов, Сердце Марии
Ламира: The Wheel
Мириамель: В «Неводе»
Пьяный Утопист: По ту сторону льда

@темы: Secret Santa, организационное

---

[Ice-Pick Lodge]

Адресат: Nobel Don
Название: Здесь жил кто-то маленький
Фандом: Тук-тук-тук, кроссовер с Silent Hills p.t.
Пейринг/Персонажи: Жилец, ребенок
Категория: джен
Жанр: дарк, хоррор
Рейтинг: R
Предупреждения: кроссовер, анатомирование
По тексту заявки "Очень (очень) интересны кроссоверы разного вида (с посторонними, что важно, канонами). В частности — с играми других компаний"



Плюсом просто небольшой портрет Данковского, мне показалось, что адресат его очень любит)

Адресат: Nobel Don
Название: Без названия
Фандом: Мор (Утопия)
Пейринг/Персонажи: Даниил Данковский
Категория: джен
Жанр: джен
Рейтинг: G
Предупреждения: нет

@темы: G-PG, арт, Мор (Утопия), Secret Santa, джен, R-NC, Тук-тук-тук

---

[Ice-Pick Lodge]

От чужого исполнителя.
С Новым Годом и Днем Рождения!

Адресат: silentindigo
Название: без названия
Фандом: Мор(Утопия), кроссовер с миром Филипа Пулмана «Темные начала»
Пейринг/Персонажи: Даниил Данковский, Ева, Артемий Бурах
Размер: мини, 1404 слова
Категория: джен
Жанр: AU
Рейтинг: G
Краткое содержание: зарисовка с деймонами и немного интриги с прозрачной кошкой
Предупреждения: AU, кроссовер, деймоны

- Справа, - предупредила Алия.
Даниил развернулся. Грохнул выстрел, и мародер свалился ничком на пол. Его деймон, тощий шакал с подпалинами на боках, коротко тявкнув, растаял в воздухе.
- Хороший выстрел, - заметила Алия.
Даниил спустил ее на пол. Она приподняла голову, ощупывая воздух тонким раздвоенным язычком.
- Здесь есть кто-то еще. Ребенок.

Девочка была совсем малышка, лет шести, не больше. Когда Даниил открыл дверь чулана, она забилась в угол, зато ее деймон бесстрашно выступил вперед, зарычал на Алию и клацнул зубами перед самым ее носом.
- Не нужно так бояться, - невозмутимо ответила та. – К тому же, волки змеям не страшны. Лучше бы ты превратился в ежика.
Из чулана послышался робкий смешок, а деймон действительно обернулся ежиком и потопал к девочке. Даниил присел на корточки и заглянул внутрь. Он, конечно, привык к тому, как люди реагируют на гремучую змею, и все же иногда это слегка раздражало.
-Не бойся, я не обижу, – осторожно сказал он. - Ты раньше жила здесь?
Некоторые горожане возвращались в брошенные дома после того, как болезнь отступала. И если у девочки не осталось родных, она могла просто не знать, куда еще пойти.
Та замотала головой.
- Нет, мы с Яриком хотели увидеть Басилевку. Ярик не пришел, а тут этот. С ножом. Рыскал. Я подумала: «Увидит – убьет». И Лейтон говорит: «прячься», и мы спрятались.
- Кого увидеть?
- Басилевку, - вздохнула девочка. - Это белая кошка - деймон дедушки Симона. Говорят, она теперь в заброшенных кварталах ходит. Ярик ее уже видел. А я нет, а мы с Лейтоном ее очень хотели увидеть.
- Деймон Симона?
- Она раньше часто приходила с нами играть. Не только с нами, с другими детьми тоже. Она по всему городу могла одна гулять. А может, и по степи.
Девочка говорила так спокойно, как будто для большинства людей расстаться с деймоном не было невыносимой мукой. Даниил безотчетным движением подхватил Алию на руки, и та крепко обвила хвостом его запястье.
- А вас это не пугало?
- Нет, конечно. Это же дедушка Симон. Мы всегда чувствовали, что он тоже здесь. И хоть и говорят, что он умер, Басилевка точно осталась. Может быть, она осталась, чтобы помочь нам.
- А кто еще ее видел?
- Многие дети видели. Ярик, и Алена, и Спичка тоже. Но, наверное, сегодня она уже не придет, - девочка зевнула, деймон крошечным паучком нырнул в рукав ее курточки. – А вы можете меня проводить?
- Конечно. Где ты живешь?
- В Хребтовке.
- Хорошо. Там карантина нет.
- Вы меня до Управы только доведите. Мне там близко. Я тихонечко домой проберусь, чтоб не заругали.

Девочка исчезла в подъезде кирпичного дома, дверь за ней затворилась, и Даниил с Алией остались одни. Сквозь ставни в одном из окон Управы пробивался свет. Кто-то там дежурил.
Пошел дождь. Даниил расстегнул пальто и спрятал Алию за пазуху. Через минуту она высунула голову.
- Куда это мы направляемся?
- Обратно в заброшенный квартал. Попробую найти Басилевку.
- Карабин разряжен. А тот мародер наверняка был не единственным. Глупый риск. И твое пальто промокло насквозь.
Это были резонные аргументы. Даниил подтянул ремень карабина, переложил в карман заточенный скальпель и зашагал в другую сторону. И он, и Алия чутко прислушивались и оглядывались по сторонам, но было тихо. Должно быть, ливень разогнал и пьянчуг, и лихих людей.
- Помнишь, мы читали о тех жутких экспериментах Раскина? – спросил Даниил некоторое время спустя. - Он ведь доказал, что при определенных условиях разделение человека с деймоном продлевает жизнь. Но не мог же Симон…
Алия потерлась головой о его шею.
- Конечно, нет. Тут точно что-то другое. Девочка не лгала, в этом я уверена.
- Я тоже думаю, что не лгала. Алия, ведь это может значить, что я все-таки нашел то, за чем приехал. Что я смогу спасти Танатику!
Его деймон не сразу ответила, но потом он услышал.
- Несмотря на эпидемию, несмотря на Всемогущие Власти, несмотря на крысу-Тельмана , - мечтательно шептала Алия.
Даниил молча улыбнулся.

Окна Омута манили теплом.
Ева встретила Даниила на пороге, забрала отяжелевшее от дождя пальто и повесила на вешалку.
- Я так волновалась за тебя.
Евины золотые глаза так же обещали тепло и ласку, как светлые окна ее дома. Бриан, деймон Евы, вел себя всегда очень взбалмошно и нервно. Только что сидел у Евы на груди, как изысканное украшение, и вдруг сорвался и закружил перед Даниилом, так что тому пришлось отпрянуть. Желто-черные крылышки бабочки Delias mysis едва не коснулись лица.
Алия подняла треугольную голову, погремушка на кончике хвоста сердито затрещала.
- Хватит отвлекаться. Вы должны рассказать нам.
- Что рассказать? - спросила Ева.
- О белой кошке, - ответил Даниил, - деймоне Симона Каина. Дети утверждают, что видели ее уже после смерти Симона. И еще говорят, что она и прежде могла уходить далеко без него.
- Последнее точно правда. Она часто навещала нас и других приближенных. Иногда одна, без Симона.
- Она была чудом. Чудом! - голосок Бриана звенел. – Они оба были чудом.
Он вдруг замолчал, опустился Еве на плечо и сложил крылышки, как будто не хотел больше говорить.
– Всякий, кто был с ними знаком, видел, что они необыкновенные, - продолжила за него Ева. - Я верю, что Басилевка могла остаться нашем мире, что она жива. Я понимаю, что это значит для тебя, милый мой Даниил. - Она погладила его по щеке. - Ты непременно найдешь ее.
Рука Евы была нежной и ласковой, и Даниилу ужасно захотелось остаться, но Алия кольцом сжала плечо.
- Мы должны все как следует обдумать. А кроме Симона есть еще препараты зараженных органов, которые точно не будут ждать.
- Да, верно, - вздохнул Даниил и поплелся на второй этаж.

Работа с препаратами была рутинной. Даниил аккуратно вносил записи в таблицу, но мысли его оставались поглощены Симоном Каиным и его деймоном.
Закончив, он сказал Алие, которая уютно устроилась у него на коленях:
- Знаешь, мне пришло в голову еще кое-что.
- Логичный вывод. Я тоже об этом подумала. Напиши ему письмо.
- Обязательно.
Исполнитель, как всегда, появился около полуночи и забрал письмо, оставив Даниила изучать листок с подсчетами сегодняшних жертв Песчаной Язвы. Эпидемия разгоралась, но этой ночью Даниил уже сделал все, что мог.
- Наверное, Ева угостит меня чаем.
Алия приподняла голову над полом и повернулась, любуясь своей пестрой спинкой в свете лампы, но даже не сдвинулась с места, когда Даниил взялся за ручку двери.
- Бриан будет опять мельтешить у меня перед носом, - проговорила она. - Раздражающе.
- Мне нравится Ева.
- Всего лишь плотское влечение, и ты это прекрасно знаешь, - отрезала Алия. - Ложись спать.
- Иногда ты до отвращения хладнокровна.
- Очень остроумно.
Она сопроводила свою реплику сердитым треском погремушки на хвосте, но они оба знали, что Даниил ценил рассудительность своего деймона. Алия никогда не позволяла ему размениваться на пустяки. Так что, когда Даниил лег в постель, она свернулась кольцом у него на груди. Даниил погладил ее по голове, улыбнулся привычной мягкости змеиной шкурки и уснул.

***

Его разбудила Алия, толкнув головой в подбородок. За окном было все так же дождливо, и, кажется, едва рассвело.
- Они здесь.
Снизу доносились недовольный голос Евы и испуганный писк Бриана. И Даниил только успел торопливо одеться, как на лестнице послышались шаги. Он плеснул себе в лицо водой из кувшина и крикнул:
- Заходи!
Артемий Бурах шагнул в комнату. Морена, соколица-дербник, сидела у него на плече. Выглядели оба встрепанными и усталыми.
- Я получил твое письмо, ойнон. О чем ты хотел мне рассказать? Один из моих новых настоев работает?
Даниил покачал головой.
- Не так хорошо, как нам хотелось бы. Но я другом. Ты слышал о прозрачной кошке, которую дети ищут в заброшенных кварталах?
Морена что-то тихо сказала Артемию на ухо, и тот ответил,
- У здешних детей много странных игр. Новые появляются, старые забываются. Взрослым трудно в них разобраться.
- Но эта кошка – не игра, это деймон Симона Каина. Ее зовут Басилевка.
Артемий промолчал. Алия обвивала запястье Даниила и тоже молчала, но ощущение ее гибкого сильного тела придало ему уверенности, и он продолжил,
- О ней также известно, что она могла самостоятельно ходить по городу. Удаляться от Симона на расстояние гораздо большее, чем обычный деймон. Это видели не только дети.
Артемий молчал по-прежнему, но Морена раскинула крылья и слетела вниз. Даниил опустил Алию на пол, чтобы дать деймонам поговорить.
- Все считают, что Симон Каин умер. Я сам видел его мертвое тело. Но его деймон по-прежнему ходит по городу.
- Тем лучше для тебя.
- Думаю, не только я нашел то, что искал. Симон Каин и есть твой удург, Артемий. Тот, кто вмещает в себя мир. Так ведь?
Артемий склонил голову:
- Что ж, ойнон, это стоит проверить.

Посмотреть, как выглядят деймоны

Алия




Морена




Бриан

@темы: G-PG, Мор (Утопия), мини, фанфик, Secret Santa, джен

---

[Ice-Pick Lodge]

Адресат: Аллегрос
Название: Палач
Фандом: Тургор
Пейринг/Персонажи: Яма, Ино
Размер: драббл, 332 слова
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Дополнительно: преканон

В тот страшный, немыслимый цикл, когда Он содрогнулся в предсмертной агонии – Он, что казался вечной наградой праведникам, вершиной совершенства и гимном жизни – Яма впервые с ужасом осознал, как жалка и как ничтожна их праведность. Братья вкусили блаженства и возгордились, и гордыня и праздность едва не привела к Его гибели. Мятеж обезумевшей Ино был лишь следствием их беспечности. Братья забыли: Он требует постоянного, неусыпного служения, и вознесение из Кошмара – не конец их трудам во славу Его, а только начало.
Когда, потрясенные вероломством мятежной Сестры, Братья спорили, и допытывались правды, и старались рассудить по справедливости – Яма раньше прочих понял, что искупать грех гордыни фратрии придется ценой еще более страшной. Такой, о которой до сей поры не мог помыслить ни один Брат. Своими руками истязать то, что любили они и лелеяли – вот кара за нерадение. Истребить чуму смертоносной ереси, вырвать раскрытые нечестиво сердца, едва не ослепнуть от изобилия брызнувшего Цвета, едва не оглохнуть от воплей бьющихся в агонии мятежниц – вот страшный долг их и испытание веры. Впервые коснувшись чужой сестры, впервые ощутив под рукой горячую пульсацию преступно наполненных драгоценной жизнью сердец, не дрогнув совершил Яма то, что было священной обязанностью мягкосердечного Монгольфьера.
И, словно этого испытания оказалось недостаточно, последняя кара: добровольное изгнание, и возвращение в Кошмар, и предстоящий бесконечно долгий путь обратно к Цвету. Однажды Яма уже проделал его, и был вознагражден, и вознесся. Неужели так тяжек их проступок, что цена ему – низвержение назад, в холодную пустоту? Яма чувствует, что ответ – нет. Не сам проступок, не преступное нерадение. Эту страшную цену уплатят они за право казнить то, что дорого. За проклинающие стоны истерзанных Сестер. За вялое сопротивление обессиленной Ино, когда Яма обнимает ее со всей скорбящей любовью. Во второй раз заслужить право назваться праведником будет непросто. Яма понимает и это.
Но за мгновение до того страшного и неизбежного мига, когда их охватит стужа, и тьма, и голод – почувствовав, как в безотчетном ужасе прижимается чужая Сестра к груди своего палача, Яма знает: прощения ему не будет. Нет такой силы, что могла бы отпустить ему этот грех.

Адресат: Аллегрос
Название: Тайный сад
Фандом: Тургор
Форма: крафт, елочный шар
Пейринг/Персонажи: Цвет
Категория: джен
Рейтинг: G
Предупреждения: из всей заявки автор уцепился за слово "Тургор"...
Дополнительно: по возможности будет передан "во плоти"

запись создана: 04.01.2016 в 15:48

@темы: драббл, G-PG, челлендж, фанфик, Secret Santa, джен, Тургор

---

[Ice-Pick Lodge]

От чужого исполнителя.

Адресат: Shaidis
Название: Великий поиск
Фандом: Мор(Утопия)
Пейринг/Персонажи: Утописты (Стаматины, Данковский, незримо присутствует Марк Бессмертник, упоминаются другие)
Размер: мини, 1070 слов
Категория: джен
Рейтинг: G
Краткое содержание: Фин_термит. Утопистов не так-то легко заставить сдаться.


Город был стар, но краткие дни карнавала взбодрили его, как бодрят старика ласки молодой любовницы.
Представление уже заканчивалось. Убийца пробился сквозь толпу – разноцветные маски, плащи, мазнувшее по лицу перо чьей-то шляпы. Ему достаточно было увидеть финал пьесы, чтобы понять: снова пустышка. Перезревшая Коломбина прижимала руки к пухлой груди, Солдат и Доктор лупили друг друга палками, толпа смеялась. Того, кого они искали, здесь не было. Это дешевое подражание комеди-дель-арт не могло быть творением Режиссера.
Он постоял немного в первом ряду, кривясь от досады, а потом развернулся и начал выбираться обратно. За спиной раздались аплодисменты. Труппа вышла на поклон.
Он остановился и облокотился о перила моста. Музыка – звяканье бубнов, навязчивый свист флейты – была здесь еще слышна. Сняв маску, он вытер взопревший лоб и надел маску снова. Внутри плескалось разочарование, мутное, как вода под мостом. И на кой черт они только приехали сюда? Завтра же надо уезжать.
Он двинулся дальше. Невысокий грузный человек вдруг вынырнул из толпы и пошел рядом, чуть переваливаясь на ходу, в зеленом смокинге и светлом жилете похожий на неуклюжую куклу.
- Постойте, постойте, - ухватил за рукав. – Я вас узнал. Вы Андрео С…
- Вы ошиблись.
- Нет-нет. Я видел вас с братом на Зеркальном Форуме.
- Вы ошиблись, - настойчиво повторил Убийца.
- Это было двенадцать лет назад, но я запомнил… - в голосе толстяка звучало возбужденное придыхание.
В мельтешении масок было удивительно легко проделать все незаметно. Кинжал вошел под ребра, едва слышный вскрик утонул в общем гуле.
Нож исчез в рукаве, и Убийца тут же смешался с толпой. Дойдя до края площади, он вернулся и присоединился к окружившей раненого толпе. Вокруг беспокойно гомонили:
- Кровь! Столько крови!
- Кто-нибудь видел, что произошло?
- Врача! Нужен врач!
- Кажется, он еще жив. Он что-то пытается сказать.
Человек в маске с птичьим клювом разрезал толпу, как остро отточенный клинок.
- Я – врач. Отойдите в сторону, дайте мне место для работы.
Врач опустился на одно колено, и на несколько мгновений полы его темного плаща скрыли раненого от чужих глаз.
Убийца узнал его сразу. Узнал бы, даже если бы не встретился мимолетно с блеснувшим в прорезях маски взглядом.
Уже зажглись фонари, сверкнула в их свете сталь шприца. По рядам зевак как мячик метнулся тревожный шепоток. Врач поднялся на ноги.
- Я сделал все, что мог. Перенесите его в дом и дайте выспаться.
Толпа снова задвигалась, кто-то придвинулся ближе, кто-то стал расходиться. Убийца присоединился к последним, неторопливо зашагал по набережной канала. Вскоре человек в птичьей маске очутился рядом с ним, взял под руку и увлек за собой:
- Пойдем же. Быстрее.
- Сколько лет - сколько зим, мой милый Доктор, - усмехнулся Убийца.
- И я снова спасаю твою голову.
- О, в таком случае моя голова в надежных руках.
- Да. По крайней мере, этот уже никому ничего не расскажет. Архитектор с тобой?
- Конечно. А ты?..
- Я один.
Некоторое время они молча шагали рядом. Вечер сделал пеструю толпу черно-серой, и звуки голосов звучали как морской прибой. Музыка то приближалась, то удалялась.
- Сюда, - сказал Убийца.
Узкий проулок заканчивался тупиком и лестницей в подвал. Оббитые ступени привели к двери, за которой вошедших окружили тусклый свет электроламп и такой же тусклый и желтый запах стоячей воды.
За отгороженным ширмой столом, уронив голову на руки, спал Архитектор.

В масках больше не было необходимости. Убийца бросил свою на стол. Доктор положил рядом птичий клюв, шляпу и перчатки. Опасная стремительность движений, которая была в нем на площади, исчезла.
- Здравствуй, Андрей, - сказал он устало.
- Посмотри, кого я привел, Петр, - окликнул брата Андрей.
Тот приподнял голову:
- А, Даниил… Милый доктор. - И он снова погрузился в забытье.
Даниил сел и поставил на колени свой саквояж. В его молчании чувствовалась неловкость.
- Где ты оставил Блудницу и Деву? – спросил Андрей.
- В одном городе на западной границе.
- Хороший городок?
- Омерзительный. Похож на пирожное с кремом, которые подают в тамошних кофейнях. Впрочем, и этот не лучше. Как вы решились сунуться сюда?
- Мы должны были проверить. Похоже, и ты подумал о том же.
Даниил пожал плечами:
- Режиссера здесь нет и не было.
- Верно. Старый и скучный город. Даже в разгар карнавала.
- Снова фальшивка.
- Не поддавайся отчаянию, мой милый. Вот мы не поддаемся.
- Да, я вижу, - Даниил бросил взгляд на спящего Петра и ровно заговорил. - Влад осел в N. и, похоже, не собирается трогаться с места. Мария и Ева измучены скитаниями и устали от общества друг друга, да и от моего общества тоже…
Андрею не так уж трудно было сделать вид, что ему не знакома эта пустота, эта сковывающая волю усталость. Он вытащил нож и принялся оттирать лезвие платком.
- Ну а я рад тебя видеть. И Петр тоже.

Под утро прошел дождь. Убийца и Доктор сидели на крыше и делили на двоих бутылку вина. Мокрая черепица поблескивала в полумраке.
- Ты помнишь ту ночь, когда умер Судья? – спросил Андрей.
- Конечно. Мы все были там.
- Судья умирал, и Симон-Основатель говорил с нами его устами. Он сказал, что Режиссер найдет для нас город, и мы разыграем новое представление. И мы тогда так легко приняли наши роли и главенство Марка…
- И так быстро потеряли его.
- Петр говорит, что это часть замысла. Великий поиск как начало новой пьесы.
- А может быть, Марку просто стало скучно с нами. Может быть, мы такие же старые и фальшивые, как этот город внизу.
Город, расцвеченный карнавальными огнями, так и не погрузился в сон. Похмельное веселье тяжело плескалось внизу: смех, отрывистые звуки флейты, резкие крики.
- Этот город отверг Утопию сотни лет назад. Мы не ошиблись, приехав сюда, просто опоздали.
- Сколько мы уже перевидали таких городов. Они всегда выбирают что-то другое: размеренную спокойную жизнь или преходящие богатство и славу, иногда даже войну. Но никогда не Утопию и ее мечты. И посмотри, чем заканчивают… Как можно, выбирая между сияющим светом и гниющей плотью, предпочесть последнее? Мне никогда не понять.
Андрей ничего не ответил, забрал пустую бутылку и пустил ее по черепице. Внизу стекло звонко разбилось.
Взошло солнце. Предрассветная дымка наполнилась алым и золотым, и город засиял. Башни и купола парили над пылающим заливом. Резные арки мостов, улицы, каналы пересекались под диковинными углами, сплетались в лабиринте, по которому, казалось, можно было уйти за грани реального пространства. На несколько мгновений Город предстал перед двумя скитальцами невозможной гармонией камня, воды и небес. Потом дымка развеялась и морок исчез.
Андрей поднялся на ноги и сощурился на солнце.
- Знаешь, Доктор, - сказал он задумчиво, - я вспомнил один городок на востоке…

@темы: G-PG, Мор (Утопия), мини, Secret Santa, джен

---

[Ice-Pick Lodge]

От чужого исполнителя.

Адресат: Nobel Don
Название: Твирь цветет
Фандом: Мор (Утопия)
Форма: крафт, елочный шар
Категория: джен
Рейтинг: G
Дополнительно: для передачи в руки

@темы: G-PG, челлендж, Мор (Утопия), Secret Santa, джен

---

[Ice-Pick Lodge]

От чужого исполнителя.

Адресат: Ламира
Название: Снежные волки
Фандом: Мор (Утопия)
Форма: арт
Пейринг/Персонажи: Ноткин
Категория: джен
Рейтинг: G
Дополнительно: нажмите play, чтоб уловить месседж

Утром снежным белые волки С утренним снегом как беглые толки Выбегут в поле, следы разбросают Набегавшись вволю бесследно растают. Что вы ищите в выпавшем снеге Вам противен вкус нашего хлеба Вас гонит в зиму запах добычи Крови медвежьей и крови бычьей. Вы холодные снежные звери Неисчислимы ваши потери Гибнете сотнями в солнечном свете И жизнь ваша длится лишь до рассвета. Жутким плачем расколется ночь Все, никто мне не сможет помочь Застынет под окнами бешеный вой Это снежные волки пришли за мной. Лишь рассветет, и белые кости Под сахарным снегом как тонкие трости Вырастут в поле под музыку вьюги Их не разыщут ни волки ни люди.

@темы: G-PG, арт, Мор (Утопия), Secret Santa, джен

---

[Ice-Pick Lodge]

От чужого исполнителя.

Адресат: Nobel Don
Название: В сердце Боен
Фандом: Мор (Утопия)
Форма: арт
Пейринг/Персонажи: Старшина!Бурах, Термит!Данковский
Категория: джен
Рейтинг: G
Дополнительно: ...частичная смена ролей

@темы: G-PG, арт, Мор (Утопия), Secret Santa, джен

---

Secret Santa: выкладка работ

[Ice-Pick Lodge]

Выкладка продлена до 11.01.2016

Всем счастливого Рождества и с прошедшим вас Новым Годом! (:

@темы: Secret Santa, организационное

---

[Ice-Pick Lodge]

Адресат: Мириамель
Название: День Суда
Фандом: Мор (Утопия), Тургор
Пейринг/Персонажи: Артемий Бурах/Даниил Данковский
Размер: мини, 1010 слов
Категория: слэш
Жанр: даркфик, антиутопия
Рейтинг: R
Дополнительно: реалии Тургора, адаптация вселенной: любые слова, что кажутся знакомыми, на деле таковыми не кажутся; fin_beda

В Столице осталось не так много клубов — рассадников «непозволительных мыслей», «губительных идей», — но они были, широкие залы с каминными пастями и кожаными диванами; где пахло книжной пылью, духами и старым деревом.
Где всюду царил полумрак, удобно скрывающий лица.
Где говорили свободно — было б кому говорить. Но клубы остались только потому, что голоса в них смолкли, и в зимний вечер двадцатого числа здесь, в широком зале с каминной пастью, говорило одно лишь радио.
Стальной, безжалостный голос продирался сквозь шум и помехи:
— А. Д. Коган… Л. И. Гурвич… А. А. Каменский…
Все ждали, каждый — своего имени. Ждали не только здесь: во всех уголках Столицы, во всех окнах горел свет. Все молчали, и радио чеканило имена, как памятные монеты.
— М. В. Тушевская… А. Н. Волкова…
Фридман, Хайкина, Резников, Шнейдер…
Пятьдесят имен должны были назвать в этот вечер. Они шли не по алфавиту, в разнобой, хотя среди них определенно был порядок. Каждый раз, как голос делал паузу, сердце замирало в груди; каждый раз, как голос называл другого, оно снова пускалось в ход, но легче не становилось.
В тот момент, когда прозвучало его имя, зал с каминной пастью сделался еще тише. Зал словно заглох, перестал дышать, и Даниил почувствовал на себе их взгляды. Он мог и не слушать радио: достаточно было того, что его слушали остальные. В этом глухом оцепенении он поднялся на ноги, взял пальто и, пройдя к тяжелым дубовым дверям, вышел на лестницу.
Голос диктора стих. Остался лишь холод и эхо от скрипнувших петель. Тусклый свет ламп на лестничном пролете. Сердце билось тяжело и гулко, стучало по ребрам так, что отдавало в горле и под висками. Страшно не было, но отчего-то дрожали руки.
Здесь, на лестнице, никто не видел его неловких, развинченных движений; то, как он трижды не мог попасть в рукав, как хлопал себя по карманам, ища портсигар.
А сердце все не унималось. Он никак не мог успокоить дыхание. И он знал, когда шел по улице, что голос в домах продолжал говорить. Знал, что вслед за голосом, назвавшим его имя, придет повестка; вслед за повесткой явится конвой, и его сопроводят на Суд.

Над Столицей шел снег, падал крупными хлопьями, серый и похожий на пепел. Все вокруг было мертво. Замерла земля, скованная оледеневшим камнем. Под мостом, за чугунной оградой, плескалась река, и вода в ней казалась черной.
Никто не кричал. Не молил о помощи, не стонал от боли.
Столица умирала тихо и гордо.

Они умирали, а тот, другой, умел резать.

Всегда говорил, что резать нужно правильно.
Сейчас в жилах так мало Цвета у любого, у каждого, что полосни по ним лезвием, и кровь будет стылая, вязкая, точно кисель — что проку от такой крови?
Но если вести, как надо… Если вести по линиям, то найдешь… Вот она — жила Лазури и Пурпура, самые въедливые, человеческие Цвета. Почти не осталось Серебра, Янтаря, зато живо Золото. По крупицам, немного, но есть оно почти в каждом, его только бы грамотно собрать — пригреть, не дать погибнуть…
Стоит вытащить нож, оно прольется. И повалит пар из раскрывшихся ран, и задрожит, заклубится воздух на лютом морозе…

Тот, другой, шел по пятам, и снег хрустел под его ботинками. Даниил слышал, но не останавливался и не прибавлял шаг. Он дошел до подъезда, придержал дверь.

— Тебя призвали к ответу?
— Да.
— Не бойся. Тебя не осудят.

От Артемия пахло кровью и холодом; казалось, он принес этот запах с собой, из далекой Степи, где остался изъеденный болезнью город, прокаженная река и тысячи мертвых тел.
На полотенце после его рук виднелись разводы. Бледные, розоватые. Даниил глядел на них отчужденно; всякую смерть он принимал с равнодушием, которое не смог бы простить себе раньше. Даниил ничего не спрашивал, Артемий не говорил. Лишь давал ему Цвет. Позволял выбирать. Но не было среди принесенных им ни Сирени, ни Лазури.
Не было Серебра. Его нет и не будет. Оно исчезло, словно никто в этом мире больше не был способен на чудо.
Они делили на двоих крупицы Золота — то держало их вместе. Делили Пурпур. Пурпура было много. Он струился по венам и жег изнутри. Так жжется чужая агония, предсмертная ярость. Так растекается в душе ненависть, топит, мешает дышать.
— Терпи.
Линии вспыхивали у Даниила на теле, горели алым, и Артемий касался их пальцами, прослеживал губами, языком.
— Терпи, — повторял он и двигался частыми, глубокими толчками. А потом останавливался, замирал, давая Цвету утихнуть. Даниила насквозь прошибала сильная, сладкая дрожь.
Он хватался за Артемия, за его руки и плечи, сдавливал его бедра коленями, крепко держал, обхватив поперек спины. Он жадно целовал его, никак не мог насытиться — то ли им, то ли Цветом, и чем больше он брал, тем требовательнее, злее он становился.
Артемий не противился ни болезненным ласкам, ни огненному багрянцу, но каждый раз, кончая, он сильно, до следов сжимал Даниилу запястья. Придавливал его всем своим весом, входя до конца. Стискивал зубы у него на плече.
Он толкался по своему семени глубже. Клеймил, подчинял, заставляя утихнуть.
И Цвет слушался его, переставая жечь. Даниил чувствовал, как Цвет — горячий, капризный, властный — мерно стекает и копится у него в груди. И становилось легче.

Его не осудят. Некому станет судить.

Он тратил Золото на то, чтобы зажечь свечу. Он тратил его на записи — непозволительная, греховная роскошь. Но под серыми скучными лампами ничего не пишется и ничего не создается. Цвет был нужен им для работы. Для того, что они еще могли создавать.
В замолчавших клубах, как в некогда замолчавших домах, вызревала болезнь. Она теплилась в них долго, пока остывало сердце огромной, уснувшей Страны.
Всемогущие Власти были напуганы, как дети.
Смерть надвигалась, но это была еще не она. Оба это знали, оба видели, как умирает бог.
Порой перед самым последним вздохом открываются возможности и пути, и силы, которых, казалось, не было раньше, просыпаются и рвутся наверх. Порой нужен толчок — один шаг до нового предела. Нужно чье-то решение, чья-то недрогнувшая рука.

В день зимнего солнцестояния, в день Верховного Суда, когда у здания Совета собралась толпа и четверо инквизиторов ступили на порог департамента, когда из списка вновь были оглашены пятьдесят имен, прогремел выстрел.
Пуля сорвалась в небо. Она не зацепила и не смогла убить никого.
Но в тот день, когда взошло солнце, небо окрасилось алым.
А само оно, поднимаясь все выше, сияло и грело золотым.

@темы: слэш, Мор (Утопия), мини, Secret Santa, R-NC, Тургор

---

[Ice-Pick Lodge]

Адресат: Эра милосердия
Название: В «Неводе»
Фандом: Мор (Утопия)
Пейринг/Персонажи: Юлия Люричева/Ева Ян, Лара Равель
Размер: мини, 1406 слов
Категория: фемслэш
Жанр: ангст, мистика
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: смерть персонажа
Дополнительно: по заявке: «По Мору — сиквелы, приквелы и вбоквелы, что угодно кроме таймлайна игры. Горячо желаемые персонажи и пары — бакаруспик, Юлия/Ева, Полководец/Инквизитор, Полководец|Лара, Полководец|Клара и вообще чем больше Полководца, тем лучше. Драма, хоррор, чернуха — вот это всё».

— Ты убрала зеркало?
«Зачем ты убрала зеркало?» — вот что, кажется, подразумевалось, но Лара слишком деликатна, чтобы задавать вопросы по существу. Юлии не слишком-то нравится такая черта характера, но сейчас она без колебаний пользуется возможностью увильнуть:
— Точно, убрала. Ещё чая?
Смешно, но теперь в Городе куда больше деликатесов, чем было ещё летом. После второй вспышки в Столице словно вспомнили о существовании Города, и среди впечатлительных барышень стало так же модно отправлять посылки с гостинцами в Город, как и на фронт. Тем более что война поутихла и вышла из моды, уступив место страшной эпидемии.
— Заварить мятный? Он понравился тебе в прошлый раз. Если хочешь попробовать что-то новое, предложу с бергамотом или с корицей. Час поздний, я подберу что-нибудь успокаивающее.
Лара молчит, слушая монотонные, предельно вежливые слова Юлии. Она деликатна, но столь чутка к людским переживаниям, что Юлия и не надеется её обмануть. Лишь бы молчала, а думает пусть что угодно.
— Я буду тот, который хочешь ты.
— Разумеется.
Хочет Юлия курить, но считает невежливым дымить в обществе некурящей барышни, хоть и уверена: спроси разрешение, она тут же его получит. Она заваривает чай, совершая множество ненужных движений и делая вид, будто полностью поглощена процессом. К счастью, в этом нет ничего удивительного: в некоторых кругах принято разводить ритуалы вокруг самых простых действий, и так легко притвориться, будто Юлия в самом деле внимательно отсчитывает секунды.
— Раньше ты пила чай без сахара, — говорит Лара, когда Юлия рассеянно откалывает несколько кусочков сахара и опускает их в чай.
Это её самые смелые слова за вечер. В прошлый раз она сказала, как побледнела и осунулась Юлия, и, вероятно, это же скажет в следующий раз. Но сегодня, кажется, нет, только Юлия сомневается, что это оттого, что сегодня она выглядит более здоровой.
— А теперь пью с сахаром. — Юлия смотрит ей прямо в глаза — не в первый раз за вечер, конечно, но первый раз глядит пристально и не отрываясь. Лара смущается, отводит взгляд и ничего больше не говорит.
Горячая сладкая жидкость неприятно скользит по горлу. Жажда только усиливается. Юлия зажмуривается на несколько мгновений в попытке получить удовольствие, и в какой-то момент ей кажется, что сладкий чай вкусен. Что он так же приятен языку, как, например, ореховая халва. Но стоит открыть глаза, как собственная природа берёт верх и вкус снова становится отвратительным.
Хочется курить, чтобы соскрести с нёба липкость.
— Я пойду, пожалуй, — говорит Лара.
— Притвори за собой ворота. В прошлую ночь во двор забежала собака и до рассвета выла под окном.
До позднего зимнего рассвета.
Лара так давно приходит к Юлии, что привыкла к её невежливости. Её лицо исполнено нежной печали — от которой скулы сводит, как от сладкого чай, — а ведь когда-то Лара огорчалась, если видела от Юлии меньше обходительности, чем демонстрировала ей сама.
Мягко и неторопливо Лара делает последний глоток и поднимается. Зима сурова, и проходит довольно много времени, прежде чем Лара закутывается во все слои одежды. На пороге она оборачивается, чтобы попрощаться, но вдруг ахает и отшатывается. Сперва Юлия лениво рассматривает её застывшее в ужасе лицо. Почему-то именно сейчас, глядя на искажённые черты, Юлия в очередной раз отмечает, как красива Лара и как странно, что при этом она не вызывает ни малейшего желания прикоснуться. Наверное, это потому, решает Юлия, что в ней не больше жизни, чем в фарфоровой статуэтке. Юлия никогда не любила изящные безделушки.
Эти мысли пережёваны не единожды, а свежие в голову не идут. Лара всё так же цепенеет, и Юлии не остаётся ничего иного, как обернуться.
В углу скопилось достаточно пыли, пауки достаточно постарались в плетении своих кружев, а стенная обивка достаточно пожелтела от времени, чтобы ввергнуть иных в шок. Но к чести Лары надо признать, что этим её не смутить. Что-то иное напугало её, что-то, недоступное сейчас взгляду Юлии.
— Что же ты, увидела призрака? — Юлия растягивает губы, почти видя, сколь неприятна получившаяся улыбка.
— Я... нет, что ты, нет... Призрака?..
— Что же так тебя напугало, в таком случае?
— Это... это ничего. Это нервы. После всего пережитого... Мне кое-что померещилось, но теперь всё прошло. Не стоит и говорить о таком пустяке.
Лара спешно убегает, и Юлия наконец закуривает. Она ещё долго продолжает сидеть в том же положении, не отводя взгляда от чашек, и кажется, что мгновение растянулось бесконечно, что рассвет и весна никогда не наступят. Это приятные мысли. Ночью, в самый глухой час, когда до восхода солнца ещё так далеко, и зимой, в те дни, когда день ещё не начал прибывать, Юлия ощущает наибольшую гармонию со всем, что её окружает. Спят люди и травы, спят Город и степь, фонари заливают комнату призрачным светом сквозь незанавешенные окна, и Юлии нравится воображать, будто она одна наблюдает за всеми остальными, меланхоличная и отстранённая, не вовлечённая в суету и переживания.
Невыносимо видеть, как ночную гармонию портит светлеющее небо, поэтому Юлия поднимается в спальню прежде, чем ночь начинает отступать.
Зеркало стоит в спальне. Его втащил по узкой лестнице рабочий, которого Юлия окликнула из окна. Он развлёк её, пока, кряхтя и ругаясь, забавно поднимался по ступенькам.
Юлия садится на переворочанную постель, от которой начало едва заметно тянуть затхлым, и смотрит в зеркало — просто смотрит, не желая анализировать то, что видит. Есть рассуждения, которые она готова мусолить раз за разом, а есть те, которые пропитывают всё существо и не требуют повторения. Поэтому Юлия просто смотрит на то, что происходит в отражённой спальне.
Ева полупрозрачна, хотя противоположный угол комнаты просвечивает сквозь неё не так отчётливо, как вчерашней ночью. Она не смотрит на Юлию по другую сторону зеркала, потому что у неё есть своя.
Юлия в зеркале обнажена, и потому отлично заметно, какая она костлявая и бледная. Под глазами залегли чёрные круги — о которых Лара тоже ничего не сказала, — движения выглядят неловкими и скованными, будто тело забыло о том, как шевелиться. Она выглядит истощённой, словно внутренности её точит смертельная, но медленная болезнь. Ева же полна жизни и томной чувственности, по одним только её вкрадчивым шагам видно, сколько в ней игривости и жажды наслаждения. Её губы ярки и сочны, на щеках играет румянец, тело сильное и мягкое, грудь пышна и упруга.
Но Ева прозрачная, а Юлия нет.
Они любят друг друга и не знают, что за ними наблюдают. Они смотрят друг другу в глаза, прикасаются нежно и дразняще, ловят срывающиеся с губ вздохи, ласкают уверенно, собственнически — медленно и неотвратимо подводя друг друга к наслаждению. Юлия за зеркалом впитывает в себя ласки, ловит их жадно, будто иссыхающий — воду, и Ева отдаёт себя Юлии за стеклом так же, как привыкла отдавать себя при жизни. Юлия, сидящая на постели, почти сердится, когда видит, как женщины в зеркале тяжело дышат, откинувшись на простыни. Ева выглядит утомлённой, какой никогда не была при жизни даже после самой долгой ночи любви. Но её усилия не пропали даром: кажется, они расшевелили Юлию, пошли ей на пользу, придали живости её чертам.
Юлия долго вглядывается в отражение. Так долго, что пропускает момент, когда небо начинает светлеть. Она ложится спать досадуя и ворочается, не в силах справиться с дурным настроением и уснуть, а после, когда наступают ранние зимние сумерки и она просыпается, то долго не может найти в себе сил, чтобы подняться с кровати и выпить утренний кофе.
Повернув голову и приоткрыв слипшиеся со сна веки, Юлия смотрит в зеркало. Они всё ещё спят, и в утреннем свете кажется, что Ева стала чуть менее прозрачной, а Юлия ещё немного истончилась. На мгновение кажется, что сквозь неё виден полог кровати, но видение отступает. Что только ни примерещится после пробуждения. Юлия хмыкает, но не вслух, а мысленно, чтобы не утруждать себя лишним усилием. Проходит не один час, прежде чем она спускается на первый этаж.
Она могла бы уехать. Это не так сложно, наверное. После второй вспышки уехали многие — даже из коренных жителей, тех, кто в жизни не отъезжал от Города дальше, чем на несколько вёрст. Ей же, закончившей столичной университет и не до конца растерявшей тамошние знакомства, это и вовсе не составит труда. Добрая Лара соберёт вместо неё вещи, так что цепкая слабость не помеха.
Юлия представляет, как можно всё организовать, видит, как мало требует это усилий и сколь незначительное время займёт. Спешки нет, говорит она себе. Это так же несомненно, как и то, что когда спустя время необходимость поторопиться появится, Юлия всё так же не сделает ни движения для того, чтобы оставить «Невод».
Можно предположить, через сколько дней стоит позвать ещё одного рабочего, чтобы спрятать зеркало в тёмный угол. В этот день у Юлии должно быть достаточно сил — проследить, чтобы не выпал осколок, прикреплённый к обратной стороне зеркала, — единственный осколок, отлетевший от Собора после обстрела Многогранника.
Не так далёк день, когда в этом доме появятся люди — слишком много людей, по мнению Юлии, — а она будет не в состоянии их прогнать. Нельзя, чтобы они тронули зеркало или потеряли осколок.

@темы: фемслэш, G-PG, Мор (Утопия), мини, фанфик, Secret Santa

---

[Ice-Pick Lodge]

Адресат: silentindigo
Название: The Wheel
Фандом: Мор.Утопия
Пейринг/Персонажи: Даниил Данковский, Клара, ОМП
Размер: мини
Категория: джен
Жанр: скетч
Рейтинг: G
Краткое содержание: Лаборант из Танатики сопровождает Даниила Данковского в деловую поездку на другой конец страны.
Дополнительно:

текст заявки

приключенческий джен, юмор, драма, хоррор, саспенс, атмосферные зарисовки.
Пламенно желаю что-нибудь с пейрингом Данковский/Клара (пусть даже не пейринг, пусть просто дружеская кооперация), так же интересны Данковский/Мария, Инквизитор/Полководец, Капелла/Хан и Мария/Влад-джуниор. Таймлайн и место действия не имеют значения.

Данковский явился к самому отправлению поезда. Я уже начинал бояться, что ехать придётся без него, и тогда все совсем потеряет смысл. Просто так катиться на другой конец страны по захолустью, в обществе незнакомой женщины и хмурого проводника - то еще удовольствие. К счастью, я прихватил с собой книги и смог скоротать время, не отвлекаясь на светские беседы.
Женщина - на второй взгляд я понял, что она очень молода - нервничала. Я провел в её обществе не меньше часа, и за это время она изорвала на лоскуты все бумажные салфетки в купе. Мало того, что звук рвущейся бумаги раздражал невыносимо, это можно было бы потерпеть, но я понятия не имел, насколько к нам будет расположен проводник. Несколько дней дороги - это неприятно само по себе, мне не хотелось усугублять свои тяготы еще и отсутствием бытовых удобств… Но к тому моменту, когда я решительно прокашлялся и попытался обратиться к ней, женщина повернула голову и встретила мое “Сударыня!” таким горящим, темным и, пожалуй, даже жутким взглядом, что мне осталось только замолчать.
Поезд уже начал движение, салфетки уже кончились, а взгляд моей попутчицы панически метался по купе, когда дверь распахнулась. Данковский - как всегда, одет словно с иголочки, ботинки сияют, волосы в идеальном порядке - вошел в купе, закрыл за собой дверь и сел рядом со мной. От него исходил слабый, едва уловимый запах дорогого одеколона.
Поезд набирал скорость.
- Итак, это ты, - сказал Данковский. Потом словно спохватился, повернулся ко мне, кивнул. - Игорь. Рад что вы все-таки согласились составить нам компанию. Клара, это Игорь Н, мой коллега из Танатики. Игорь, это Клара, - Данковский запнулся, словно подбирая слова.
- Просто Клара, - закончила за него женщина. Теперь, когда мы были представлены, я мог позволить себе взглянуть на нее поближе. И зрелище выходило презанятное.
Она в самом деле была очень молода. Я бы сказал, лет от семнадцати до девятнадцати. Несмотря на вполне правильные черты лица и чистую кожу, я не мог назвать её красавицей: волосы ей ровняли словно садовыми ножницами, глаза были великоваты, а на левой щеке вызывающе сиял неприглядного вида шрам. Небольшой, но для девичьей красоты неприятный. Ничего смертельного, впрочем, не было: её бы переодеть из куртки не по размеру, причесать, подкрасить, подстричь и уложить налево волосы - и можно было бы выводить в относительно приличное общество.
Хотя она не выглядела как человек, который к этому обществу стремился.
- Простите за мое опоздание, - Данковский снова перевел внимание на себя. Это он умел прекрасно: занимать собой все пространство и все внимание окружающих. Я ухмыльнулся, Клара понимающе улыбнулась, и на краткий миг мне показалось, что между нами возможно некоторое взаимопонимание.
- Ты заставил нас понервничать, - она встала, осмотрела купе, словно в первый раз окинув его взглядом. - Как и всегда, впрочем.
- Ну так уж и… - Данковский начал возражать, но Клара уже шла к выходу. Не прощаясь, не объясняя ничего. Странная женщина… Или какой-то дикий ребенок?
Впрочем, нет. Глаза у нее были какие угодно, но не детские. Эти глаза пугали меня, надо признаться. В них было что-то о пережитых тяготах, и этот шрам на щеке, и хмурая морщинка между бровей… Я начал осознавать, что, возможно, имею дело не с невоспитанной девицей, а просто с юным созданием, у которого было очень тяжелое прошлое.
- Я принесла салфетки, - Клара вернулась, вновь наполнила опустевшую салфетницу, а кучу обрывков сгребла к себе в карман. - И пойду спать. Я в соседнем купе, слева.
- Ты ничего не хочешь объяснить? - Данковский недоуменно поднял голову, но Клара посмотрела на него с какой-то ужасной усталостью.
- Я не спала нормально почти месяц. И извини, но это ожидание меня добило. Ты все равно уже в поезде, Бакалавр, и можешь подождать еще несколько часов.
Это было странное обращение: уже несколько лет он был профессором, доктором наук, и прочая, прочая… Впрочем, возражений от него не последовало, и непонимания, как мне со стороны показалось, не возникло.
- Кто она? - спросил я, когда дверь нашего купе закрылась. Данковский вздрогнул и поднял на меня удивленный взгляд, словно успел забыть о моем присутствии, или словно я задал некий очень-очень неожиданный вопрос.
- Старый друг, - сказал он, чуть подумав. - Старый друг в очень большой беде.

***

Когда я проснулся, Данковского в купе не было. Я раздернул шторы - за окном была глубокая ночь, - открыл окно и с наслаждением глотнул свежего воздуха. В купе моментально стало холодно, накопленное тепло, обеспечившее мне уютный сон, испарилось в считанные секунды.
Итак, стоило посмотреть правде в глаза. Я закрыл окно и прислонился лбом к холодному стеклу. Поезд почти не трясло. Я ехал в неведомую глушь с очень, очень странными людьми.
В голове у меня все плыло. Я точно помнил, как добивался места в лаборатории Данковского, как проходил конкурс, как оставил позади десяток конкурентов. О наших исследованиях писали в газетах. Мне как новенькому было поручено помогать готовить документы на правительственный грант - один из тех, которые мы не могли не получить, потому что наши исследования были прямой дорогой к победе над смертью.
Еще я точно помнил, как попал в лабораторию Данковского по распределению, не испытывая относительно этого ни радости, ни разочарования. Мне предстояло отработать у него три года - так не все ли равно, где тратить эти годы, расплачиваясь за предоставленное государством обучение? Я готовил документы на грант - я, новичок, потому что все гранты расписаны заранее еще пять лет назад, и к этой работе можно подходить спустя рукава, а “вам везде пригодится умение перекладывать бумажки”. Газетные статьи тоже были: заметки в желтой прессе, страница в университетском ежегоднике, пара строк от Данковского в медицинский альманах.
Воспоминания накатывали, вставали друг против друга, и я уже не знал: то ли в самом деле я - лишь ленивый и напыщенный мальчишка, придумавший красивую сказку вокруг неудачного распределения, то ли, наоборот, мечтатель, немного свихнувшийся от собственных успехов.
- Не стоило никого звать, - прозвучал у меня почти над ухом голос Клары. Я вздрогнул и осмотрелся. В купе, конечно же, не было никого, кроме меня.
- Мы должны разобраться сами, - продолжала она. - Этот мальчишка…
- За этот месяц не растерял остатки памяти, - отвечал Данковский раздраженно и зло. - Чего нельзя сказать обо всех прочих моих знакомых. Взять его с собой - жест милосердия.
- К тебе, любимому, милосердия, не к нему.
Я наконец-то сообразил, в чем дело. Вентиляционное окошко почти под самым потолком было приоткрыто - из него даже пробивался свет. Человек воспитанный, конечно, постучался бы в соседнее купе и предупредил об этой неловкой ситуации. Я влез на полку с ногами и вытянулся, пытаясь не пропустить ни слова.
- Мне бы не повредило немного милосердия, Клара, - Данковский заговорил внезапно тихо. - Да и тебе тоже. После этого месяца нам всем нужно немного милосердия. Особенно сейчас. Ты хоть знаешь сама, с чем мы столкнемся?
Пружины полки негромко скрипнули.
- Хотела бы я знать. Хотя нет. Хотела бы я никогда не знать. Просто она соврала и… И я ничего не понимаю.
- Ты говорила, что когда ты соврала, о своей сестре, - пружины скрипнули снова, теперь под весом более тяжелого тела, - То эта сестра появилась на самом деле.
- Не совсем. Я не врала. Я появилась. Врала та, вторая. И теперь она снова это сделала, но сказала что-то, что мир не смог исполнить. И все начало быть не так.
- Где Блок?
- Расстрелян. Года три назад. Я видела, как пули, выпущенные в мире, которого никогда не было, пробивают насквозь его тело. Это было страшно. Мы были в гостиной, ждали гостей, через три дня был назначен выезд за Западный фронт, я расставляла на столе бокалы, а он читал. И вдруг он приподнялся, и кровь хлынула, пачкая рубашку, залила все вокруг, и еще прежде, чем я добежала до него, эта кровь высохла, плоть истлела, и от Александра остался только прах. Пепел, - Клара всхлипнула. Потом всхлипнула снова, а я все пытался разобрать, о ком они. Какая-то часть меня помнила, кто такой Александр Блок, но окончательно цепочка воспоминаний распуталась после его прозвища - так иронично ставшего его судьбой. Генерал Пепел, стал пеплом и рассыпался в прах.
Я помнил, что его, кажется, расстреляли за измену года три назад. И что в начале месяца он вернулся в Столицу после сокрушительной победы на юге. И по правую руку от него…
Клара-Вестница, в военной форме, с неровно подрезанными волосами, ангел войны, святая без церкви. Армия молилась на нее, победы шли одна за одной, и говорили, что генерал ни слова не скажет, ни вздоха не сделает, если не получит на это слова одобрения своей вечной спутницы.
Клара плакала тихо и безутешно. Данковский что-то говорил - кажется, обычные бессмысленные слова утешения.
Я слез с полки, расправил одеяло и лег обратно. В голове у меня все плыло.

***

В дороге мы не говорили. Клара спала, Данковский все больше хмуро молчал. Однажды я попытался заговорить с ним сам, но вместо объяснений я получил долгие, пространные извинения за что-то, что я не смог понять.
Конечно, было очевидно, что происходит некоторая магическая чертовщина. Или я схожу с ума. Или это взаимосвязано. Как человек, привычный к научному подходу, я пытался оперировать фактами, и за дни нашего путешествия выстроил и записал две стройных картины собственного прошлого, с которыми можно было работать и на основании которых можно было делать выводы.
Склонялся я к той версии событий, в которой Танатика была - хотя бы некоторое время - престижным местом работы. Не только потому, что это было лестно. Я не испытывал сложностей при чтении научной литературы - это можно было проверить непосредственно в поезде, благо, я взял с собой книги. Мой разум долго не уставал. Я мог припомнить многое из прочитанного и написанного, я прекрасно знал основные принципы научной работы, а после некоторого напряжения памяти даже смог продолжить статью, которую начинал писать для Танатики - ровно с того места, на котором прервался до того, как вся эта тема показалась мне бессмысленной и скучной. Мой разум определенно был хорошо тренирован, что абсолютно не совпадало с той версией событий, в которой я работал в Танатике, чтобы скоротать время.
Исходя из этого, Даниил Данковский был тем самым руководителем, который завоевал за эти годы мои искренние симпатии и восхищение, а Клара - если это в самом деле была та самая Клара - была свидетелем и участником всех войн, что коснулись нашей несчастной страны. Неудивительно, что её глаза не лучились радостью и свойственной юным девицам легкостью.
За несколько часов до нашего прибытия на конечную станцию маршрута я окончательно смирился со своей неспособностью осознать происходящее без допущения некоторых мистических нюансов. Поскольку поверить в них я не был готов, я решил закрыть глаза и поверить в Данковского - твердо решив по окончании всей этой истории потребовать у него максимально подробных объяснений.
Часом позже мы сошли с поезда.
Я предпочел бы делать это, как полагается: передать носильщику саквояж, сойти на перрон, выпить кофе. Хорошо, стоит смириться с неудобствами, просто сойти на перрон - уже было бы неплохо. Но поезд замедлял ход, входя в резкий поворот, Клара кивнула, и мы с Данковским открыли двери вагона. В лицо пахнул влажный степной воздух, нестерпимый запах какой-то травы, внезапно меня с головой затопил океан бесконечной, непреодолимой, смертельной паники.
Клара толкнула меня в плечо. Чтобы не упасть - я прыгнул.
Здравый смысл требовал объяснить, что я ударился головой и потерял сознание. Мы прыгали из вагона посреди болот, но я лежал на сухой траве, нагретой солнцем. Вторая ветка железной дороги уходила в ту сторону, где - я видел из окна - была только монотонная сырость и влажная дымка над землей.
Существо стояло рядом с дорогой.
Поначалу я решил, что это человек, обмотанный в тряпье и нацепивший странный головной убор, но существо повернулось ко мне, моргнуло - его глаза не были схожи с человеческими ни формой, ни расположением - ощерило в ухмылке огромный рот и что-то прорычало.
- Мы не понимаем, - ответила Клара. - Вспомни человеческую речь.
- Старшая ждет тебя, - хрипло, проскальзывая на букве “р”, но все-таки вполне разборчиво пробормотало оно. - Ты должна идти.
- Знаешь, а кажется, я по всему этому скучал, - сказал Данковский, обращаясь то ли к Кларе, то ли к безоблачному голубому небу. - Странно, правда?
Клара не ответила. Но когда мы пошли - вперед, вдоль путей - она взяла Данковского под руку. Я шел позади и мог прекрасно видеть, как сперва она колебалась, словно боясь быть отброшенной в сторону, а потом он помедлил пару мгновений, прежде чем расслабить плечи и заставить себя не бежать, подстраивая свои шаги к её.
Солнце палило вовсю.

***

Курган и человека на нем я увидел раньше, чем это было физиологически возможно. Знание прокатывалось по степи волнами, не знаю, как описать это корректнее: физически я находился достаточно далеко, чтобы видеть лишь тень от находящегося вдалеке холма. Но в то же время я видел, слышал и чувствовал человека, и животное, и что-то еще. На сотую долю секунды я словно был заворожен: размеренное глухое биение огромного сердца, неспешно выплескивающаяся на землю кровь, дрожащие от чудовищной, невыносимой нагрузки руки, широкие плечи, на которых пот мешался с землей и кровью. Человек и животное на кургане ждали нас. Должны были дожить до нашего возвращения.
Секунда прошла.
- Надежный добрый Бурах, - вздохнула Клара. - Он выиграл время. Как умел.
- Он умрет? - спросит Данковский.
- В мире, где моя сестра солгала - да, умрет. И она тоже.
В другом конце чего-то, что, видимо, было городом - и одновременно в совершенно другом мире - колдунья держала в ладонях хрустальную розу, подняв её над затянувшими эту землю болотами. Я снова видел ровную, спокойную дымку, отблески воды под мрачным небом. Женщина, которая была красива, как ночное небо, стояла посреди этой хмари, подняв руки над головой. Она погружалась все глубже, и кажется, еще могла бы спастись, но в её ладонях лежала, не тронутая гнилью и тьмой, хрустальная роза с острыми, как бритвы, шипами. Женщина знала, что стоит ей опустить хотя бы одну руку, роза упадет в грязь и погибнет. Они обе ждали нас, ждали нашего возвращения.
Жертвенная кровь с кургана заливала город справа, гнилая болотная жижа - слева, а мы шли по хорошей, надежной брусчатке мимо крепких, добротных зданий.
- Кажется, они научились сотрудничать, - невесело хмыкнул Данковский. - Лучше поздно, чем никогда.
- Категорически верное замечание, почтеннейший Бакалавр.
Человек сидел на ступенях лестницы, а лестница вела вверх и в никуда.
- Маэстро, - Данковский кивнул, мужчина кивнул в ответ, но вставать не стал. Кивнул на трость, прислоненную рядом к колонне.
- Нога расшалилась. Сырость. Поскрипываю, знаете ли.
- То есть на представление сегодня вечером можно не приходить?
- Тут ведь как, - мужчина хитро улыбнулся. - Может, и не приходить, потому что сцена сгнила, куклы утонули, а камень оброс мхом. Но это неприятно.
- Что она ляпнула? - спросила Клара резко. Может быть, даже излишне резко.
- Всемогущим чародейкам не положено влюбляться. Ну а если вдруг влюбилась - не грусти, что не взаимно, и не болтай вслух всякие глупости. Над чужими сердцами, знаешь ли, даже твои волшебные ручки не властны.
- Это не я, - ответила она как-то даже с упрямством. - Это она. Я не влюбилась.
Мужчина взглянул на нее с сомнением. Потом кивнул - с понимающей улыбкой, от которой даже мне захотелось его ударить.
- Иди, раз так. Разбитое сердце твоей сестры лежит в Неводе. А вы, Бакалавр, подождите.
Данковский хотел был что-то сказать, но Клара коснулась его плеча - и он промолчал.
- Я скоро приду, - кивнула она. Повернулась, пошла дальше по улице. Я увидел её тонкую фигурку за кованым забором. Открылась и закрылась дверь дома.
- И все? - внезапно для самого себя спросил я. - Мы здесь только чтобы её проводить?
Данковский молчал. Мужчина на лестнице - тоже.
- Зачем вы взяли меня с собой? - спросил я, чувствуя в своем голосе панику.
- Он не знает, - пожал плечами мужчина на лестнице. - Бакалавр Данковский никогда не пытался понять, как работают эти вещи.
- Так объясни ему, гений, - Данковский раздраженно пожал плечами.
От места, где мы стояли, я видел реку. Вода поднималась: медленно, тяжело, она была зеленая, тягучая и пахла глиной…
- Марк? - недоуменно протянул Данковский, а потом ужасно выругался и бросился бежать к тому дому, где скрылась Клара. Вода прибывала все быстрее и быстрее, и мне вдруг стало очень жалко ту красивую женщину с хрустальной розой.
- Вот, другое дело, - кивнул мужчина. - Помогите-ка мне подняться.
И я помог. Что мне оставалось?


***

- И все-таки зачем я был нужен?
Вставать не хотелось. Я помнил, как густые зеленые воды поглотили город, как они сомкнулись над крышей Невода, как их первые прикосновения коснулись хрустальных граней Многогранника.
Это была неправда.
Неправдой было все, что я знал. В моем дорожном саквояже лежали листы, исписанные историями двух моих жизней, и обе версии теперь не соответствовали действительности.
- Как же играть такую драму без зрителя? Кто же её запомнит?
Марк поднялся и начал спускаться вниз. Колено, очевидно, перестало его беспокоить, и забытая внизу трость не стала помехой.
Я лежал на верхней площадке Лестницы в небо. В Неводе - я знал это совершенно точно - Клара снова рыдала в плечо Данковского, одна Клара, впитавшая в себя две судьбы. В Горнах очнулась от своей тяжелой бесконечной медитации Алая Мария - я знал, что в её черных как смоль волосах с этого дня появятся седые пряди, но сила её не угаснет. На Кургане Раги, бессмысленно глядя в небо и просто пытаясь отдышаться, раскинулся Бурах, Старшина Боен. Боль в нем постепенно сменялась правильной, хорошей усталостью.
Было очевидно, что скоро волнения утихнут. Колдовство отступит, город вздохнет, мир выдохнет, и все станет по-прежнему. Нельзя было терять ни минуты. Благо, саквояж оказался совсем под рукой.
Я достал не глядя несколько листов бумаги и начал записывать на чистой их стороне свое новое прошлое.

@темы: G-PG, Мор (Утопия), мини, Secret Santa, джен

---

[Ice-Pick Lodge]

Адресат: @nny
Название: Алёша
Форма: кулинария, торт
Фандом: Мор (Утопия)
Персонажи: Алёша
Рейтинг: G
Предупреждения: на этот раз спит, а не мёртв.
Дополнительно: Удург — тело, вместившее целую прорву шоколада) С Новым Годом, и сладкой жизни!

@темы: G-PG, челлендж, Мор (Утопия), Secret Santa